Ядя сидела перед компьютером и ела щецинский паприкаш прямо из консервной банки. В последнюю неделю она не вылезала с форума «Измена и расставание». Сотни участников — и одна и та же история. Человечество, по-видимому, достигло предела своей изобретательности. Яде осточертели банальности. Вся ее жизнь была банально заурядной. Она сама была банально отчаявшейся, банально брошенной и банально некрасивой. Был бы у нее хоть какой-нибудь оригинальный недостаток… Какие-нибудь лошадиные зубы, выпученные глаза, покатый подбородок из-за неправильного прикуса… Но нет. Все было посредственное, никакое, ба-наль-но-е. Рассматривая себя в зеркале, она видела женщину, каких тысячи на улицах, — среднестатистическую. В душе она ощущала себя шестидесятилетней и была уверена, что ее time is over[10]. Все хорошее, что должно было произойти (но не произошло), уже в прошлом. Единственное удовольствие, оставшееся у нее, — проститься с этим миром. Не обязательно красиво, можно и абы как… К сожалению, был еще Готя. Она не могла с ним так обойтись и потому была вынуждена, как жук-скарабей, катить и катить свой шарик повседневности. Похожий на вонючую порцию жизненного навоза, которым щедрый Творец осыпает человечество…

Она кликнула мышкой, и на экране появилась отрезанная голова с застывшими сгустками крови и алчно выпученными глазами. Очередной бредовый проект ее прежней шефини, над которым она работала в поте лица и в результате приобрела ментальный понос. И кому только пришла счастливая мысль выпустить детскую книжку о приключениях отрезанной поездом головы, которая весело катится по рельсам и любуется окрестностями?

Оставшиеся у нее рисунки Ядя собрала в компактный файл и месяц назад разослала вместе со своим резюме в разные издательства, фирмы по графическому дизайну и рекламные агентства. Может, удастся найти хоть какую-нибудь работу? Деньги подруг, увы, закончились, и страшно подумать, что будет завтра.

Честно говоря, у Яди было ощущение, что они с Готей живут исключительно по инерции. Сын у нее замечательный… Он никогда ни о чем не просил, и если бы она регулярно не листала его школьный дневник, ей бы и в голову не пришло, что у восьмилетнего мальчика могут быть такие расходы. Она давно уже перестала верить, что государство гарантирует ее ребенку бесплатное образование, но, тем не менее, волосы на ногах вставали дыбом.

«Понедельник: посещение этнографического музея. Просьба сдать 15 злотых».

«Вторник: урок музыки, стоимость занятий за четверть — 25 злотых. Внесите, пожалуйста, деньги до конца недели».

«Среда: обязательная прививка от желтухи. Поскольку вакцинация в этом году не оплачивается из фондов здравоохранения, просим заплатить 49 злотых».

«Дирекция школы просит приобрести для детей дополнительную спортивную обувь для уроков физкультуры на открытой спортивной площадке».

«В ноябре мы идем на спектакль «Сорбкушка-Насёдушка», цена билета 22 злотых»…

Отлично, придется, по-видимому, заложить собственную почку.

Ядя проверила почту. Разумеется, ноль ответов на ее предложения. До сих пор был только один звонок. Какой-то псих предложил ей устроиться к нему на работу и сразу же уволиться. Обещал отстегнуть за это тысячу злотых. На Ядино удивленное «Что?!» он пояснил: если бы ему удалось найти десять желающих, то Биржа отстала бы от него и прекратила присылать безработных. Мол, ему невыгодно брать кого-либо на законных основаниях, но если Ядя захочет подработать «по-черному», по расценкам для неквалифицированной бедноты из Бангладеш, то, конечно, можно и поговорить.

Итак, во всей Варшаве не нашлось никого, кому нужны ее знания, талант и образование. Не светила ей также и досрочная пенсия, несмотря на то что десять лет каторжных работ у Леди Ботокс можно приравнять к расчистке завалов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке — год за три, проще говоря.

Вот идиотка, проторчала столько лет в этой конуре, а ведь могла бы купить несколько гектаров бросовой земли и заняться сельским хозяйством — там неплохой пенсионный фонд. Еще бы и безвозвратную ссуду выудила у Евросоюза. Разводила бы, к примеру, кастрированных бизонов или, еще лучше, разбила бы экспериментальную плантацию марихуаны. Но нет, она не занялась сельским хозяйством, поскольку не обнаружила в себе деловой жилки. Впрочем, Сарра, вплотную столкнувшаяся с принудительными лесопосадками, утверждает, что любовь к земле не окупается. По крайней мере, при существующей налоговой системе…

Ядя вздохнула так трагически, что Готя, сидевший на своей подвешенной под потолком кровати, любовно прозванной ими обоими нарами, рассыпал каштаны, с которыми играл. Они раскатились во все стороны, словно в подтверждение законов Мерфи. Как известно, они не распространяются на молодых, красивых и богатых. «Зато я идеальный объект для этих чертовых законов», — подумала Ядя и зажгла маленькую лампочку на компьютерном столике (он же обеденный и он же письменный стол, за которым Готя делал уроки). Крохотную каморку залила волна густого теплого света. Стало немного уютнее. Надо сказать, Ядя из кожи вон лезла, чтобы придать своей квартирке без элементарных удобств вид домашнего гнезда. Единственное, что ей удалось, — это впихнуть все необходимое для жизни на минимальную площадь. Через полгода проживания здесь она открыла для себя поразительную вещь: человек может обойтись без прихожей, душевой кабины, спальной и без минимального личного пространства. Когда она погружалась в депрессию — бездонную, как колодец, — Готя предлагал им обоим ослепнуть, и тогда никто не будет видеть, что делает другой. По его мысли, тогда у них будет «почти как в нормальных семьях, где каждый сидит в своей комнате». Пожалуй, короткое слово «почти» здесь было главным…

Ядя, однако, старалась не сдаваться. Есть масса людей, которым вообще некуда деться. Бывали дни, когда она благодарила судьбу за свою крохотную квартирку. Например, когда смотрела по телевизору репортаж о Чечне или выжженном войной Ираке.

— Я пожарю тебе блины, — вдруг заявила она, почувствовав внезапный прилив энергии.

Готя, выросший на полуфабрикатах и бутербродах, взвизгнул от радости:

— Супер! А ты не устала?

От этого «Супер!» Яде будто током прошило мозг. Она вдруг осознала, что ее собственный сын считает чудом то, что в других семьях является самым обычным делом. На минуту она ощутила себя очнувшейся от белой горячки алкоголичкой, которая, наконец, вспомнила, что у нее есть ребенок, и принесла ему кусок хлеба. Воображение нарисовало Готю, прижимающего к груди корочку, как самое большое сокровище.

«Какая же из меня мать?» — подумала она. Чувство вины душило ее так, что перехватило дыхание.

— Или нет, я запеку курицу! Или сделаю сдобный пирог! — все более запальчиво выкрикивала Ядя, чтобы заглушить сидящего в ней скептика, скрипучим голосом повторяющего: «К черту, к черту, к черту все, хватит!»

Густав наблюдал за матерью со стоическим спокойствием. Он знал: Яде нужно дать время, чтобы она сама притормозила. Но когда она, вместо того чтобы сбавить обороты, принялась вытаскивать из шкафчика наполовину проржавевшие кастрюли и противни, он моментально вмешался:

— Эй, эй, у нас проблема, мам: нет духовки…

— Что? — Ядя оторвала взгляд от груды кухонного хлама.

— У нас нет духовки, чтобы что-то испечь.

— Действительно, — согласилась она, и фьюююю… из нее вышел воздух.

А ведь она так хотела (и была готова) самоотверженно исполнить свой долг: сделать какую-нибудь чертову кулебяку с капустой и грибами или любое другое трудоемкое блюдо, имеющееся в репертуаре каждой уважающей себя матери-полячки. Месила бы и месила это тесто израненными руками в сомнамбулическом воодушевлении до тех пор, пока не свалилась бы от изнеможения…

В тот вечер они так и не поели на ужин блинов, потому что, как только первая порция теста шмякнулась на сковородку, раздался громкий стук в дверь.

За дверью стояли Уля и Сарра с глуповатыми улыбками на устах, что предвещало — бог знает по какой причине — чудесный вечер.

Сарра держала в руке пачку конвертов:

— Ты не берешь с коврика почту? Может, там что-то важное…

Важное? Ядя не питала иллюзий. Наверняка очередные рекламные листовки. Эти агенты только и думают, как бы выудить у нее последний грош.

— Важное — это повестка-предупреждение от судебного пристава. Но прежде чем это произойдет, я собираюсь под чужим именем удрать на Балеарские острова. Ладно, входите.

Еще не так давно мамины подруги казались Готе ангелами-спасителями. Но с некоторых пор каждый их приход приводил к тому, что на следующее утро Ядя страдала от похмелья.

— Вы снова будете пить? — деловито спросил мальчик с ходу.

— Господи, да у этого ребенка не глаза, а рентген, — охнула Сарра, ткнув локтем свою спутницу. — Ну, скажи что-нибудь.

— Почему я? — запаниковала Уля.

— Потому что у тебя трое детей, и ты знаешь, как отвечать на трудные вопросы.

— Ну, ладно… похоже, дружочек, что так.

Подмигнув Готе, она вынула из пакета бутылку водки и подрумяненную курицу.

— Неплохо, — резюмировала Ядя, а тем временем Уля продолжала кокетничать с ее сыном.

— Ох, у нас еще есть малиновый сироп и соус табаско. В притоне, где пьют, такого не точно найдешь. Ешь давай курицу, я только что приготовила.

Курица пахла умопомрачительно и манила не хуже миллиона долларов. Мальчик громко сглотнул. Самолюбие боролось с врожденной прожорливостью, не позволяя капитулировать сразу.

— Хотите меня подкупить, да? — Повисло долгое молчание. — Ладно, сдаюсь.

— Урррааа! — с облегчением прокричали женщины.

Подобревший после еды Готя мгновенно был отправлен на нары, а подруги занялись приготовлением изысканного коктейля. На самом дне бокалов — тонкий слой малинового сиропа с несколькими каплями табаско, остальной объем заполнила водка.

— Обжигающее и крепкое, а в конце чуточку сладкого. — Ядя плотоядно облизала губы. — В общем, как в жизни…

— Ну да, сладкое в конце — это то, что надо… — хихикнула Сарра. — Мешко звонил?

— Может, и звонил. Но, к сожалению, не мне. Хотя знаете что? Несмотря на полное отчаяние, я счастлива, что это уже позади. Я же все время боялась, что рано или поздно он меня бросит. И так сильно сконцентрировалась на ожидании, что не могла спокойно функционировать. А теперь, когда это уже произошло, у меня такое ощущение, что я наконец могу начать жить.

— Самоисполняющееся пророчество, дорогая. Нельзя убежать от собственных страхов. То, чего мы больше всего боимся, всегда догоняет. Я, например, всю жизнь боялась, что у меня вырастут шишки на ногах.

— Ты шутишь? Ты ведь дочь ортопеда!

— Вот именно! Это была прямо-таки навязчивая идея — и вот, пожалуйста. — Сарра выставила на обозрение изящные ступни, немного деформированные в области большого пальца.

Ядя уставилась на них как загипнотизированная.

— Прекрати, а то я почти чувствую, как они растут! — Дочь ортопеда со смехом поджала пальцы.

— Да нет… Я просто думаю о том, что сказала. Что я могу наконец-то начать жить… Это поразительно. Я и в самом деле последние два года была недееспособна. Все, что я делала, было подчинено Мешко, и только Мешко. Меня все время парализовала одна и та же мысль: что он на это скажет?

— Боже, как я тебя понимаю… тьфу! — Уля отбросила непослушные волосы, которые все время лезли ей в рот. — Просто не верится, что до замужества я была в состоянии организовать международную выставку книг, не зная немецкого, искать в Мюнхене спонсоров, устраивать бартерные сделки! А с тех пор, как я стала женой, мне трудно решить, где поставить ночник, потому что я боюсь, что он снова будет ворчать. Как будто мне мозги распарили…

Уля вздохнула, в глазах у нее что-то блеснуло. Ядя обняла подругу:

— Я бы хотела снова почувствовать, что значит жить, понимаете? Жить обыкновенно, без этого вечного страх… Вспомнить самые простые вещи… Например, как утром быть счастливой без причины и…

— …и без ощущения вины. Ты это хотела сказать? А как быть счастливой, если он встал в плохом настроении? — Уля залпом выпила две рюмки подряд. — Почему я всегда чувствую себя обязанной подстраиваться под его настроение?

— Потому что ты боишься иметь свое… А ведь у тебя целый космос внутри! — Сарра, одинокая по собственному желанию женщина, попыталась залатать прорехи в чувстве собственного достоинства подруг. — Девушки, мы можем все… мы можем плакать, когда хотим, есть, когда хотим…

— Не заниматься любовью, если не хотим, — вставила Уля.

Можем… можем… — Ядя подыскивала подходящую емкую метафору. — Можем надеть золотые лосины и… послать всех куда подальше!

— И к черту эти дурацкие лифчики, в которых ходишь, как кобыла в хомуте. — Уля встала, слегка шатаясь, и расстегнула крючки бюстгальтера.