В полной уверенности, что комиссия на все сто ее отсечет, она вошла в зал, протянув в дверях карточку со своим номером какой-то молодой женщине, должно быть ассистентке исполнительного директора программы. За столом сидели три человека: стареющая примадонна («Даже в гробу, умерев от старости, она будет гораздо привлекательнее меня…»), мужчина в очках с толстыми стеклами, постоянно высмаркивающий нос, и парень в красном берете, казалось, до смерти от всего уставший.

— Ну, хорошо, чтобы не терять времени, расскажите, пожалуйста, что-нибудь о себе. Только быстренько. Знаете, такое краткое brief[15], а потом продемонстрируете танец.

Слушая очкарика, Ядя готова была биться об заклад, что сейчас он мечтает лишь об одном: как можно скорее лечь в постель с аспирином и в обнимку с любимой плюшевой игрушкой.

— Да, да, обязательно, это ведь суть кастинга, — экзальтированно произнесла престарелая дама; как выяснилось, она была хореографом. — Танец ведет нас по жизни…

— Ладно, все это знают, — грубо оборвал ее парень в берете, на что дама презрительно скривила ярко-красные губы (следы помады были у нее даже на зубах). — Покороче давайте, а то я спал всего два часа. — Парень с хрустом потянулся, при этом его майка поднялась, обнажив покрытый темными волосами живот.

Ядя вдруг осознала всю абсурдность ситуации: измотанная, хлебнувшая жизни женщина стоит тут, словно рабыня на рынке, чтобы через минуту подвергнуться сокрушительной критике торговцев живым товаром. Хорошо еще, что сегодня она надела парадный лифчик. Лифчик лежал у нее в шкафу для особого случая, и Ядя все чаще думала, что это будут ее собственные похороны, поскольку на горизонте не маячило и тени захватывающего амурного приключения. Мужчиной, последний раз прикасавшийся к ней, был окулист на бесплатной консультации. Заглянув ей в глаза, он провел экспресс-диагностику на глаукому.

Тип в берете, не стесняясь, ковырялся в пупке. Престарелая дама что-то искала в сумочке. Единственным человеком, проявляющим к Яде интерес, была молоденькая ассистентка, ободряюще улыбавшаяся ей от двери. Ядя взглянула на очкарика с опухшим носом, и внезапно в ней что-то проснулось. Эх, была, не была! Подумаешь, группка тупых экзекуторов. Получится, не получится — к стенке ее за это не поставят.

Сбросив туфли так, что они отлетели к стене, Ядя наконец выпуталась из хлопчатобумажного платка удручающе серых тонов. И… сразу же почувствовала себя беззащитной, почти голой. По правде говоря, она впала в панику, но не хотела этого показывать. Поглубже вдохнув, она затараторила как заведенная. Рассказала о себе, о Густаве, о графических проектах и еще черт-те о чем. Чувствуя, что впадает в излишнюю экзальтацию, она старалась не смотреть в сторону неодобрительно похрюкивающего красного пятна. «Боже, что я делаю, — мелькнула мысль. — Это какой-то самострел себе в ногу…»

— Ну, не-ет, это полнейший мрак… Послушай, милая, взбодрись немного, давай с огоньком. Нашим зрителям не нужны депрессивные мамашки. Им подавай сексапилок. Ты можешь быть sexy? — Парень в берете уперся взглядом ей в грудь, чересчур весомо свидетельствующую о наличии гравитации.

Яде уже было ясно, что он отказал ей в праве на существование, в его понятийный аппарат она не вмещалась, но ее вдруг обуял дух борьбы. Нельзя же так: бесчеловечно и бездушно. Ведь она не предмет и имеет право на чудачества. Если уж позориться, то на своих условиях.

— А сейчас… — решительно произнесла она, глядя парню в глаза. — А сейчас будет еще кошмарней… я станцую.

— Ооо… — оживилась дама-хореограф.

Уже окончательно сорвавшись с тормозов, Ядя исполнила зажигательный танец, напевая во весь голос «It Will Be» Натали Коул. Интуитивно она чувствовала, что ее внутренний GPS-навигатор отказал, но в этой песне было столько энергии, что всякая связь с реальностью утратилась. Ядя ощутила себя такой легкой, что ей не составило никакого труда выделывать сложные коленца. В рот забились волосы с остатками рыжей краски на концах — в момент танцевального экстаза слетела резинка, — но это не мешало ей широко улыбаться. Но, к сожалению, члены комиссии не разделяли ее энтузиазма. Все сидели мрачные, как будто их обухом огрели.

«Черт, похоже, я хватила через край», — подумала она.

Продолжения этой позорной сцены не предполагалось, поэтому Ядя быстро собрала свое барахло и на прощание сделала идиотский книксен. Уверенная в провале, она припустила из зала, как горнолыжник после бутерброда с бананом[16].

— Офигеть можно! — Парень в берете закурил. — Да она просто полный отпад!

— И именно поэтому мы должны ее взять, — заключил очкарик и выбежал из зала.

Он настиг Ядю в последний момент, всунув ногу между закрывающимися дверцами лифта.

— Я — режиссер, и вы должны быть в нашей программе. Вы такая… непредсказуемая.

Ядя смотрела в его лихорадочно горящие глаза и раздумывала, кто из них двоих больше тронутый. Этот мужчина радовался, как патологоанатом, перед которым на столе лежит еще тепленький покойник. От нее требовалось быстро принять решение: согласна ли она на публичную демонстрацию изощренного вскрытия своего трупа. Всего лишь сказать телезрителям: «Пожалуйста, вот моя печенка, вот пищевод, берите и ешьте».

— Ни за что, никто не будет копаться в моих внутренностях. Плевать я на вас хотела!

Очкарик оторопел. Ни один нормальный человек не откажется от такого предложения, люди готовы насмерть расшибиться, лишь бы засветиться на телеэкране. Нет, эта баба точно не в своем уме… Но он именно в таких сумасшедших и нуждался. Неужели его художественный замысел сейчас рассыплется? Неужели она ускользнет?

По дороге из школы Густав зашел в павильон, где торговали украинцы.

— Что ты хочешь мальчик, а? — с певучим акцентом поинтересовался продавец.

Сосед попросил его купить косточковыталкиватель — маленький удобный инструмент для ускорения работы. Вот уже неделю они возились с вареньем. У Эди был небольшой участок под Варшавой. Благодаря стараниям отставного полицейского урожай в этом году удался. В перерывах между формированием Готиных мускулов Эдя и Готя, склонившись над ведрами с вишней, предавались однообразному занятию — удаляли из ягод косточки.

Довольно быстро выяснилось, что им обоим это нравится гораздо больше, чем интенсивные физические тренировки. Медлительный темперамент Готи никак не соответствовал технике боксерского боя: прямым и боковым ударам, внезапным ныркам и выпадам. Да и Эдя, вызвавшись тренировать мальчика, явно переоценил свои силы. В его возрасте и гипертония не давала спуску, и сердце пошаливало. Порой оно пускалось столь безудержным галопом, что Эдя, старый коммунист, звал священника. Он не мог заставить себя позвонить в «скорую». При мысли о том, что остаток сил придется потратить на словесную перепалку с диспетчерской, у него опускались усы. Маниакальная робость — кошмар, мешавший Эде продвигаться по службе, — даже сейчас, на пенсии, не позволяла ему бороться за свои права. Робость, робость… Из-за этой робости он и любил несчастливо, без взаимности, и друзей не заводил. Но теперь стало намного легче, потому что вечера он проводил с Готей. Ребенок, конечно, странный, и порой он порядком доводил Эдю, но ведь это ее ребенок. Ее.

А Густав уже не представлял своей жизни без ежедневных визитов к старику. Он полюбил Эдю за то, что тот не слишком много говорил и почти ничего не требовал. Ему нравилось наблюдать, как старый чудак мастерит из спичек затейливые вещицы, но еще больше нравилось участвовать в подготовке фруктов для вкусных домашних заготовок (об этом он прежде только читал в книге «Мы все из Бюллербю»[17]). Правда, после возни с вишней руки становились кроваво-красные, но, по крайней мере, ему не приходилось скучать у себя наверху. Его мама почти все время спала. Когда он уходил утром в школу и когда возвращался, его встречала жуткая тишина, настолько жуткая, что сердце замирало. Он боялся этой тишины, потому что мама всегда спала, когда бывала несчастна. А когда Ядя бывала несчастна, мир переставал быть безопасным.

5

Ядя с Готей влетели на школьный стадион буквально в последнюю минуту. Пока они добирались сюда, перепачкались грязью по щиколотки. Холодная октябрьская суббота — о чудо! — принесла с собой яркое солнце. Утром, едва продрав глаза, они невыразимо обрадовались этому факту, тем более что уже неделю шли дожди. Но… везде было полно луж — земля не могла поглотить столько влаги. Это означало, что «матч отцов» скорее будет напоминать греко-римскую борьбу в экстремальных условиях, чем семейный спортивный праздник в выходные.

Когда Готя пришел с известием, что в конце недели состоится футбольный матч между отцами второклассников, Ядя нисколько не огорчилась. «Попрошу кого-нибудь из знакомых немного побегать немного по полю», — подумала она. Вскоре, однако, выяснилось, что с кандидатами в приемные получается накладка. У мужа Ули была конференция, а Сарра на данный момент не располагала ни одним свободным приятелем — шаманом. Биологический производитель Готи на свет относился к такому далекому прошлому, что у Яди не возникло и мысли его искать. Когда ее стала одолевать хорошо знакомая ей нервная трясучка, она поступила просто: подошла к зеркалу и объяснила самой себе, что в настоящее время осталось только несколько сфер, в которых без мужчин не обойтись, во всех остальных их можно заменить без особого ущерба. Потом она сделала глубокий вдох и сообщила загрустившему Готе, что лично выйдет на футбольное поле. Собственно говоря, что ей для этого нужно? Только спортивный костюм, удобные кроссовки и немного войти в форму. Вместо того чтобы плестись по лестнице, она теперь будет живо вбегать на свой чердак с сумками. Чем не тренировка, спрашивается?

В первый день она едва не потеряла сознание на площадке третьего этажа. Энтузиазм ее мгновенно угас, но затем Ядя пришла к выводу, что совсем не обязательно быть в этом матче королем (королевой?) нападающих. Побегает малость по травке, потолкается, создаст хорошее впечатление, и этого достаточно. От футбола она не фанатела, а то, что изредка видела по телевизору, не представлялось ей каким-то сложным. Главное — знать, какие ворота наши, и почаще падать, изображая страдание на лице. Однако, оценив состояние школьного стадиона, Ядя решила свести падения до минимума.

Готя сел на верхнем ряду с краю, за болельщиками его почти не было видно. Он будто хотел стать невидимкой. С самого начала Готя был против ее участия в этом матче. Он считал, что это бредовая затея, способная еще больше опозорить его в глазах одноклассников.

Двумя рядами ниже сидела толстуха Надя с огромным пакетом чипсов в руках. Глядя на ее широкую спину, Готя подумал, что чувствовал бы себя гораздо увереннее, если бы сюда пришел Эдя. Но мама не хотела даже слышать об этом. «Я еще не настолько пала, чтобы в родительских обязанностях меня выручал какой-то пенсионер!» — сказала она.

Немного погодя мальчик осмотрелся. Определенно, он был здесь единственным, кто испытывал страх. Повсюду царило веселое настроение. Как и положено на футболе — дуделки, шапочки, транспаранты…

Пани Похлебка могла гордиться собой. Она умела мобилизовать родителей на совместные мероприятия. Папочки под ее присмотром собирали парты, устанавливали в спортивном зале безумно тяжелые шведские стенки или перекапывали землю за школой; мамочки резали пироги собственной выпечки и беседовали о воспитании детей. Превосходно! Каждый знал свое место, а мир был четко поделен на сферы влияния: мужскую и женскую. И только мать этого чудака, не имеющая ни мускулов, ни кулинарных способностей, не принадлежала ни к одной из этих сфер. Это выводило пани Похлебку из себя, поскольку она не выносила хаоса. А Ядя как раз и олицетворяла собой хаос. Взять хотя бы посадку деревьев в начале сентября. Эта ненормальная путалась под ногами и донимала папаш, действительно ли им не нужна ее помощь. Хорошо хоть мужчины оказались на высоте, и ни один из них не позволил вырвать у себя из рук лопату…

Директриса тяжело вздохнула. Ее педагогическая душа всегда пыталась найти выход из неловких ситуаций. Накануне футбольного матча ей пришла в голову гениальная идея! На перемене она подошла к Готе и сказала, чтобы он не приходил на завтрашнее мероприятие. И вот на тебе! Мало того, что сам явился, так еще его взбалмошная мать собирается выйти на поле. Пани была уверена, что прямо сейчас ее хватит самый настоящий апоплексический удар.

Тем временем Ядя переступила врата ада, над которыми было написано: «Раздевалка для мальчиков». Хотя у нее дрожали коленки, она бодро произнесла:

— Физкульт-привет, ребята!

«Ребята» не ответили. Более того, они стояли как стадо телят, вытаращив глаза. Наконец самый тучный индивид выступил от имени стада:

— Цыпа, ты, наверное, не туда залетела. Мы здесь перед матчем разминаемся.