Огюстен не давал Маргарите скучать и водил ее на все празднества, представления, гуляния, маскарады и спектакли, какие только устраивались в парке. Однажды они смотрели спектакль по пьесе Мольера на старой Мраморной площади, которая располагалась на две ступени выше, чем Королевская. С трех сторон ее окружало восточное крыло дворца, и у зрителей возникала полная иллюзия, что они находились в театре, а не под открытым небом. Актеры и актрисы появлялись на сцене и уходили через стеклянные двери под позолоченным балконом, и розовые колонны, на которых покоился балкон, были очень удобны для того, чтобы главная героиня по ходу действия небрежно прислонялась к ним или пряталась в их тени.

Вообще-то Маргарита не имела права участвовать ни в одном из этих развлечений, предназначавшихся только для двора и почетных гостей, но, поскольку буржуа также часто умудрялись просочиться в праздничную толпу гуляющих — да и как было не пойти, ведь открытые ворота как бы сами приглашали наиболее дерзких и любопытных, — она была не единственной среди зрителей, в чьих жилах не текло ни капли благородной крови. Огюстен не мог провести ее внутрь дворца для участия в каком-либо официальном торжестве, и поэтому три вечера в неделю Маргарита вынуждена была проводить в одиночестве. Она знала, что там ее любимый встречается с Жаком и Сюзанной, потому что Огюстен всегда рассказывал ей о том, что происходило в королевских покоях дворца.

Супруги Фресней стали частыми гостями Шато Сатори. Маргарита обнаружила в их лице веселых и остроумных собеседников, с которыми было приятно проводить время. Они вели себя в высшей степени тактично и никогда не давали девушке почувствовать разницу в их социальном статусе. Она понимала, что этим была обязана в первую очередь Огюстену, с которым супругов связывала долгая дружба. Однако Жак и сам был очень покладистым и добродушным человеком. Сюзанна вела себя более сдержанно, но и она ни разу не проронила неосторожного слова, которое могло бы заставить Маргариту почувствовать себя посторонней в их столь очаровательной компании, куда допускались лишь знатные и состоятельные люди. И все же легкая тень омрачала счастье Маргариты.

Недаром говорят, что женщины инстинктивно распознают соперниц. Так и произошло. Первые робкие подозрения Маргариты вскоре окончательно укрепились. Сюзанна была влюблена в Огюстена.

Однажды они даже чуть было не заговорили об этом в открытую. Сюзанна и Маргарита оставили своих мужчин обсуждать достоинства нескольких породистых лошадей, которые были совсем недавно доставлены в конюшню Огюстена. С дружеской фамильярностью, установившейся между ними в последнее время, женщины, беззаботно болтая, прошли рядом с беседкой, скрытой кустами роз, и оказались на берегу пруда, в котором плавали золотые рыбки. В центре пруда обрушивал каскады брызг фонтан, сооруженный в виде пирамиды, обе женщины уселись на каменные скамеечки, продолжая пристально смотреть друг на друга. Сюзанна медленно водила пальцами по воде.

— Для меня и Жака счастье Огюстена значит слишком много, и мы не можем нарадоваться, глядя на него все эти дни. С тобой, Маргарита, он почувствовал себя счастливым…

— Неужели ты никогда не видела его таким?..

— Никогда. Говорю тебе истинную правду!

Маргарита задумалась на мгновенье, взвешивая сказанное, а затем многозначительно произнесла:

— И даже в те дни, когда тебе еще и в голову не приходило выйти замуж за Жака?

Спокойное выражение на лице Сюзанны ни чуточку не изменилось.

— Мы еще не были с ним знакомы. Когда я впервые заговорила с Огюстеном, моя свадьба была уже делом решенным. — Она стряхнула блестящие прозрачные капельки воды с руки и положила ее на нагретое солнцем каменное ложе скамейки. — Никогда не давай ему повода для ревности — это все, что я могу тебе посоветовать. Он достаточно настрадался в свое время, и его терпению легко может придти конец.

— Мне не нужен другой мужчина, — тихо, но отчетливо произнесла Маргарита, вкладывая в эти слова все свое сердце. — Я люблю его.

— В этом нетрудно убедиться, и я надеюсь, что ты всегда будешь верна своим словам. — Сюзанна отвела взгляд и стала всматриваться в свое дрожащее отражение в воде, тронутой рябью от ветерка. — Запомни, измена в любви — это как пролитое молоко, которое снова в кувшин не соберешь: так говорит наша старая пословица.

Потом Маргарита еще долго не могла забыть этот разговор. Он омрачал ее настроение и заставлял почаще приглядываться к Сюзанне и Огюстену, когда они были в одной компании. Однако уверенность в собственном очаровании, свойственная молодости, помогли ей избавиться от этого чувства. Какими бы ни были отношения между Сюзанной и Огюстеном в прошлом, теперь они были преданы забвению — так, по крайней мере, казалось Маргарите.

Вечерами, когда Огюстен был в Версале, Маргарита не сидела без дела. Она занималась подсчетами доходов и расходов или набрасывала эскизы рисунков для вееров. Ей доставляло большое удовольствие работать за одним столом с Люсиль, которая отличалась не меньшим усердием и изобретательностью. Иногда они даже вместе распевали песни за работой. У Люсиль особенно хорошо получались вееры с кружевными лентами, идею которых предложила она сама. Они шли нарасхват, и Кларисса очень быстро возвращалась в мастерскую с пустой корзиной. За них Маргарита установила Люсиль надбавку, и, обрадованная, та стала трудиться с еще большей энергией.

В разговорах между собой они строили планы, мечтая о расширении дела. Все зависело от накоплений, которых Маргарите пока еще не хватало. В комоде, стоявшем в ее спальне, лежал кошелек, набитый золотом. Эти деньги ей дал Огюстен на личные расходы, но она решила не брать оттуда ни единого луидора. Ей нужно было доказать свою способность добиться успеха без посторонней помощи, и лишь тогда она подумает о том, чтобы вложить деньги в надежное дело. Это позволило бы ей реализовать грандиозные замыслы, вызревавшие к тому времени у нее в голове.

Будучи вынужденной искать возможности сэкономить везде, где только удастся, Маргарита решила, что пришла пора перестать завозить полуфабрикаты из Парижа и перейти на местные. В те дни город кишел ремесленниками всех специальностей. Их притягивала туда возможность неплохо заработать и постоянный спрос на рабочие руки, ведь у короля продолжался строительный зуд, и вместе с нескончаемой реконструкцией в Версале полным ходом шло сооружение зданий в Марли, расположенном неподалеку.

Там король воздвигал миниатюрный дворец, а в Кланьи, на месте старого замка, предназначавшегося для размещения Атенаис де Монтеспан и ее свиты, когда эта фаворитка находилась в зените своего могущества, строился новый. Тогда она отвергла его с негодованием, заявив, что он годится лишь для какой-нибудь актрисы. Помимо этих дворцов и замков существовал еще один, небольшой фарфоровый дворец в Трианоне, который быстро перестал быть лишь местом летних пикников, как предполагалось, и к нему были сделаны пристройки для спален и игорных залов. Однажды, когда Маргарите случилось проезжать мимо, она заметила, что на крыше копошились фигурки кровельщиков, заменявших потрескавшуюся от жары и дождей старую черепицу, а садовники разбивали несколько новых цветников, выполняя последний каприз короля.

Не прошло и недели, как ей удалось найти ткача, который умел выделывать нужную ей шелковую ткань и при этом не запросил слишком высокую цену. Теперь она могла платить за ткань куда меньше, чем парижскому поставщику. Этот ремесленник работал дома на собственном станке. Его звали Пьер Оунвиль, и родом он был из тех мест, где полностью прекратили выделывать шелк, не выдержав конкуренции с Лионом.

— Ну, теперь мне осталось лишь отыскать подходящего мастера для изготовления палочек, — сказала она Пьеру, уже собравшись уходить.

— Думаю, что смогу вам помочь в этом, мадемуазель. Один малый — его зовут Тарар, и он тоже ремесленник — как раз живет в подвале этого дома. Работенка-то у него есть, но немудрящая. Он моет и чистит экипажи и кареты в королевских конюшнях, а жаль. Ведь его способности пропадают зря.

Тарар согласился встретиться с ней на следующий день. Он пришел из Больших конюшен, почистив королевскую карету, которую затем закатили внутрь вестибюля в подъезде Королевы. Чтобы поговорить с Тараром, Маргарита явилась на Королевскую площадь. Нужно было спешить, ибо в запасе у Тарара было всего лишь несколько минут.

— Я должен спешить, мадемуазель. Хочу сказать, что мне будет очень жаль, если кто-то успеет предложить вам свои услуги прежде, чем вы наймете меня.

— Понимаю. Покажите ваши образцы.

Тарар достал их из кожаного мешочка, висевшего через плечо, и Маргарита сразу же поняла, что имеет дело с настоящим мастером. Палочек такого высокого качества ей еще не приходилось видеть. Накануне она получила первую партию слоновой кости и дерева ценных пород прямо от поставщика из Марселя, минуя посредников, и этот ремесленник сотворит из них настоящее чудо. Она назвала свои расценки за работу, и Тарар, не раздумывая, согласился.

— Когда вы могли бы приступить, мсье Тарар?

На его длинном, худом лице со впалыми щеками, не лишенном сходства с веерной палочкой, появилась широкая ухмылка:

— На следующей неделе! Если бы я мог, то начал бы прямо сегодня.

— Ладно. Приходите в следующий понедельник. Если заберете у меня кость и дерево раньше, то раньше сможете и начать работу.

Они расстались. Тарар широкой размашистой походкой направился в королевские конюшни, а Маргарита перешла на другую сторону, заметив, что люди, толпившиеся у ограды, расступились. Это означало, что следовало ожидать выезда королевского экипажа.


В это время в вестибюле подъезда Королевы Людовик садился в свою карету, которая внутри была отделана зеркалами и имела атласную обивку. На его коричневом шелковом камзоле были нашиты бриллиантовые пуговицы, а единственное оранжевое перо, украшавшее шляпу, скреплялось брошью, тоже бриллиантовой; драгоценности ослепительно искрились в солнечных лучах. Король собирался проверить, как идет работа на строительстве его нового дворца в Марли и заодно посмотреть, прижились ли тысячи саженцев, которые были привезены из далекого Компьена, чтобы озеленить близлежащие склоны.

Людовик с нетерпением ждал начала этого дня, как глотка свежего воздуха. Ему так нужно было стряхнуть с себя пыль Версаля хотя бы на несколько часов! В последнее время его замучили капризы Атенаис де Монтеспан. И если бы не прелестнейшая Франсуаза де Ментенон, выполнявшая роль буфера между ними, что в очередной раз произошло не далее как час назад, королю пришлось бы совсем худо. В последнее время поведение Атенаис стало совершенно невыносимым. Она устраивала бурные сцены ревности несколько раз за день.

Вслед за каретой короля к воротам, выходившим на Королевскую площадь, устремились и экипажи, в которых ехала его свита. Обычно он избегал брать с собой в путешествие кого бы то ни было из придворных, потому что они, как правило, начинали осаждать его просьбами о повышении в чине или другими утомительными мелочами. Ничто так не раздражало короля, как эти приставания в дороге, которые отвлекали его и мешали насладиться созерцанием красот природы. Женщины были куда лучшими спутницами: от них исходили непосредственность, жизнерадостность и улыбки. Они постоянно щебетали о всяких пустяках и помогали развеяться… Однако сегодня поездка в Марли обещала быть весьма непродолжительной, и Людовик смирился с присутствием придворных. Они просто не успеют наскучить ему — так он рассчитывал.

При мыслях об Атенаис и Франсуазе у короля вырвался непроизвольный легкий вздох. Для любого мужчины было бы тяжким испытанием иметь двух фавориток под одной крышей. Одна — давняя любовница, к которой его чувства еще не совсем угасли, несмотря на все ее недостатки, вторая — женщина, которая продолжала привлекать его внимание своей строгой целомудренностью и тем самым еще больше разжигала страсть. Обе размещались в роскошных покоях на том же этаже, где жил король, в непосредственной близости от его двери, что было весьма удобным. Впрочем, покои королевы также находились совсем неподалеку. И это означало, что король имел самые богатые и разнообразные возможности для удовлетворения своих желаний, чему мог позавидовать любой мужчина. Для него не было секретом, что целью сложных интриг Франсуазы является удаление Атенаис из ее апартаментов, насчитывавших двадцать две комнаты, ровно в два раза больше, чем покои королевы, состоявшие всего из одиннадцати помещений. Однако он еще не был готов избавиться от женщины, которая родила ему семерых детей.

Он слишком хорошо понимал Атенаис. Она не так страшилась возможности потерять его, Людовика, как боялась необходимости вернуться к мужу, печально известному необузданным, буйным нравом. Этот наглец только и ждал случая заполучить ее назад, чтобы вдоволь поиздеваться над ней. Бедняжка Атенаис! Однажды, совсем потеряв голову от страха, — она подумала, что король охладел к ней, — Атенаис добавила Людовику в пищу и вино приворотного зелья, настоящую гадость, отраву, отчего у него ужасно разболелась голова и появились колики в животе. Это у него-то, у того, кто никогда не знал даже простуды! В первый и единственный раз в своей жизни он лишился своего знаменитого раблезианского аппетита. В течение суток его мучили обильная рвота и понос, но он все-таки выздоровел и простил ее.