Недавно он доставил огорчение всем трем женщинам, заведя интрижку с Мари-Анжеликой де Фонтенье, страстной молодой дворянкой с пышными бедрами древнегреческой богини. Он сделал ее герцогиней, а затем у нее случился выкидыш, и с тех пор его интерес к этой даме угас полностью. Это было время, потребовавшее от короля чрезвычайного нервного напряжения. Королева постоянно плакала, но, пытаясь в то же время не огорчать его, выставляя свои чувства напоказ, делала это втихомолку в присутствии одной-двух наперсниц из числа фрейлин. Атенаис метала громы и молнии; иного, впрочем, от нее никто и не ожидал, хотя обычно она терпимо относилась к забавам короля на стороне и, как правило, не упрекала его за те частые случаи, когда он на несколько минут или часов вспыхивал внезапной страстью к какой-либо знатной даме или простолюдинке и тут же тащил ее в постель или, будучи не в силах противостоять своей похоти, овладевал ею где-нибудь в гостиной на кушетке.

Гораздо труднее Людовику было перенести явное неудовольствие Франсуазы, чье похожее на изящную морскую раковину ушко больше не было столь волнующе близко, а ведь он так привык доверять ей все свои тревоги!.. Ей было сорок четыре года, а ему сорок один. Он был очарован сочувствием и заботой, которыми она окружала его любимого незаконнорожденного сына, юного герцога Менского, и первоначальная неприязнь к этой особе полностью рассеялась.

Людовик теперь и сам удивлялся, как же мог он не полюбить эту благожелательную, неизменно приветливую и остроумную женщину, которая воистину стала его главным доверенным лицом? Возможно, с самого начала он почувствовал в ней воинствующую добродетель и инстинктивно сопротивлялся этому, но затем подчинился, ощутив, сколь благотворно влияние, оказываемое Франсуазой как доброй католичкой.

В результате неусыпного бдения мадам де Ментенон король стал больше времени проводить с королевой, а та, естественно, прониклась огромной симпатией к своей заступнице; в то же время Атенаис эта перемена в отношениях не коснулась. В конце концов, произошло то, чего и следовало ожидать: праведная жизнь Франсуазы обратила мысли короля к тому долгу, который был завещан ему матерью, а именно: что он обязан избавить Францию от ереси. Пока что с его стороны прикладывалось мало усилий к тому, чтобы протестанты вернулись в лоно истинной церкви. И теперь свою задачу он видел в оказании на них как можно большего давления всеми средствами.

Людовик в рассеянности посмотрел в правое окно кареты. Часовые взяли на караул, но он не обратил на это никакого внимания. И вдруг тяжелые веки короля настороженно вздрогнули, когда в поле его зрения попала молодая женщина обворожительной наружности; ее волосы ярко, словно рубины, горели на солнце. Король вспомнил ее: юная торговка веерами с талантом художницы! Она не смотрела на него, хотя и присела в реверансе, как обычно поступали все женщины, когда мимо них проезжала королевская карета. Ее ресницы были опущены. Эта свежая красота юности, от которой веяло здоровой неиспорченной страстью, зажгла в его чреслах знакомое желание. Он наблюдал за девушкой, пока край окна не закрыл ее фигуру.

Губы короля зазмеились в улыбке. Аббаты неустанно твердили ему, что, расправившись с ересью, уничтожив ее во Франции, он заслужит прощение от Бога за свое распутство, хотя так прямо они, конечно, не выражались. Но Людовик еще не чувствовал в себе достаточно решимости, чтобы бесповоротно ступить на эту праведную и вместе с тем кровавую стезю, куда его подталкивала и Франсуаза. Рыжая красотка, похожая на прелестный цветок, заставила его сердце встрепенуться.

Красная карета короля, которую везла упряжка из шести мощных гнедых, выехала с Королевской площади и свернула на Плац-де-Арм. Впереди скакали мушкетеры, а с боков карету прикрывала личная охрана; позади следовал эскорт из придворных, принадлежавших к неродовитой знати. Вельможи ехали в своих каретах. Как всегда, у ворот толпились нищие и калеки, которых не пускали в Версаль, хотя иной часовой, бывало, проникался жалостью к их ранам, язвам и рубищам и отступал в сторону. Сейчас они увидели в окне кареты надменный профиль Людовика, который никогда не бросал им монет и даже не удостаивал своим монаршим взглядом, будучи неспособным вникнуть в их бедственное положение. Эти несчастные были для него изгоями, прокаженными, этаким потоком нечистот, извергавшимся из подземных клоак, и он предпочитал игнорировать такое общественное зло, как нищета, несмотря на то, что на столе в его прихожей по понедельникам часто появлялись петиции в защиту этих убогих. Во дворце уже давно было заведено, что с утра в этот день недели выходцы из всех слоев общества могли подать королю жалобы и просьбы в письменном виде. Днем король читал все бумаги и по возможности старался удовлетворить просьбы, однако призывы о помощи нищим откладывались в сторону и не читались. Ему было проще отгородиться незнанием и тем самым не признавать их существования вовсе. Поступив иначе, он нанес бы страшный удар по своему самолюбию. Ему пришлось бы смириться с тем, что он, всемогущий король-солнце, в лице нищеты имеет непобедимого врага, и признать свое поражение.

День, проведенный в Марли, оказался для короля исключительно приятным. Сначала он наблюдал за заключительным этапом установки огромной машины, шедевра инженерной мысли того времени, которая предназначалась для того, чтобы подавать в акведук воду из Сены. Акведук должен был снабжать водой его новый замок, а также фонтаны в Кланьи и Версале. Однако в будущем этого могло оказаться недостаточно, и королю в голову пришла еще одна идея возможного источника водоснабжения. Поразмыслив как следует, он решил обсудить со своими инженерами этот план позднее, а пока ему предстояло произвести осмотр здания, которое сооружалось на высшей точке площади, имевшей форму подковы. Слева и справа от этого здания уже было построено двенадцать павильонов — шесть с каждой стороны. Одиннадцать предназначались для размещения двух супружеских пар в каждом, а в двенадцатом предполагалось устроить роскошные бани.

Когда король размашистыми, широкими шагами обходил строительство, по-хозяйски вникая во все подробности, до его острого слуха донеслись разговоры вельмож. Они поняли, что ввиду ограниченного количества мест в Марли получить туда приглашение будет делом чрезвычайно трудным и тем более желанным, поскольку попавшие в число гостей смогут с полным на то основанием причислить себя к касте избранных. Во второй раз за последние несколько часов губы Людовика расплылись в довольной улыбке. Именно в этом месте он намеревался три раза в год отдыхать, наслаждаясь обществом самых близких соратников и друзей. Свободные павильоны будут отданы в распоряжение тех придворных, которые своей верностью и усердием в исполнении королевских поручений заслужат эту награду. Улыбка короля стала еще шире, и с его губ чуть было не сорвался смешок: это будет напоминать сцену кормления рыжих королевских сеттеров. Он уже представлял, как эта герцоги и графы будут ходить перед ним на задних лапках в надежде на приглашение в Марли. Как легко можно будет манипулировать ими!..

Было уже поздно, когда монарх вернулся в Версаль, однако он вовремя успел к традиционному публичному ужину. К нему присоединились дамы, и, усевшись в свое обшитое красной парчой кресло, Людовик по привычке зорким взглядом обвел всех присутствующих и запомнил имена тех, кого не было — лентяев, пренебрегающих своим священным долгом засвидетельствовать почтение их суверену. Им никогда не дождаться приглашения в Марли.

Он снял салфетку с золотой шкатулки, стоявшей перед ним, и, подняв крышку с красивым чеканным орнаментом, достал оттуда ложку. Рядом лежали нож и вилка. Это было знаком для дам сделать то же самое. Отведав супа, он устремил взгляд через весь зал на кучу простолюдинов, которые стояли несколько поодаль от знати в пышных нарядах. У него шевельнулась озорная мысль. Выражение этих честных, простодушных лиц было всегда одним и тем же: они глазели на него так же завороженно, как дети смотрят на диких зверей в вольерах парка во время их кормления. Торговки веерами среди них не было, да и с какой стати она должна здесь находиться? Однако было бы приятно снова увидеть ее симпатичное лицо в конце этого дня.


Жак не был послан на войну, как того опасалась Сюзанна. Его пока оставили при дворе. Поэтому супруги Фресней продолжали время от времени навещать детей в Орлеане, присутствовали на всех праздниках и балах в Версале и регулярно устраивали приемы в своем парижском особняке. Огюстен и Маргарита частенько заезжали к ним на обед или ужин после посещения спектакля в Комеди Франсез. При этом Маргарите бросилась в глаза одна особенность: в облике Сюзанны начала ощущаться какая-то внутренняя напряженность. Ее лицо похудело и осунулось, скулы заострились, а бархатные глаза светились лихорадочным блеском, какой бывает у преследуемого существа. Не имея возможности обсудить с кем-либо эти перемены (и уже меньше всего можно было говорить на эту тему с Огюстеном), Маргарита пришла к выводу, что Сюзанну сжигает неудовлетворенная любовная страсть к Огюстену, принявшая вид настоящей болезни. Проникшись жалостью к Сюзанне, она пыталась найти способ облегчить ее страдания, и самый простой выход из создавшегося положения был очевиден: следовало сократить до минимума их встречи.

— Нам опять придется обедать у Фреснеев в воскресенье? — спросила она однажды, когда Огюстен принял приглашение Жака в ее отсутствие от имени их обоих. — Было бы куда приятнее, если бы мы просто поехали куда-нибудь на пикник вдвоем и насладились природой, пока не кончилось лето.

Огюстен недовольно нахмурился:

— Почему ты в последнее время все чаще стала изобретать предлоги, чтобы не ездить к ним в дом или, наоборот, возражаешь против их приезда сюда? Я уже принял это приглашение на воскресенье, и будет крайне неучтиво, если мы вдруг возьмем и откажемся в самый последний момент.

— Но дело вовсе не в этом! Просто я обожаю пикники, когда мы остаемся наедине с травой, цветами, небом и деревьями, и никто нам не мешает…

Огюстену всегда было очень неприятно отказывать в чем-либо Маргарите, поэтому он обнял ее и тесно прижал к себе.

— Хорошо. Мы отправимся на пикник завтра утром. Все будет, как и раньше, но при одном условии…

— Каком же?

— Ты не будешь все время держать меня на поводке.

Маргарита засмеялась:

— Хорошо! Теперь можешь меня поцеловать!

Он схватил ее за талию обеими руками и приподнял в воздух.

— И ты думаешь, что этого достаточно? Ты постоянно подвергаешь меня адским пыткам. Я же умираю от желания!

Возможность размолвки была ликвидирована в самом зародыше, но Маргарита сделала для себя вывод, что ей не стоит больше пытаться ограничивать встречи Огюстена с друзьями. Она вошла в его жизнь совсем недавно, в то время как общение с ними имело глубокие корни. И как бы ни было досадно, здесь она должна была уступить. Оставалось еще одно невыясненное обстоятельство, продолжавшее смущать Маргариту, — тайная дверь в Шато Сатори. Пришло время, подумала она, сказать Огюстену о том, что существование этой двери не является для нее секретом.

Маргарита решилась начать этот разговор, когда они вместе возвращались из библиотеки, где она выбирала себе книги с помощью Огюстена. Как только они оказались в зале, где скрывалась эта дверь, Маргарита остановилась и повернулась лицом к Огюстену, обеими руками прижав к груди книгу.

— Я бы не задумываясь доверила тебе свою жизнь, — начала она заранее продуманную речь. — А ты, ты доверил бы мне свою?

— Я не пойму, к чему ты клонишь? — спросил Огюстен, чрезвычайно изумленный. — Ты же знаешь мой ответ.

— Ну что ж, тогда, я думаю, ты должен без утайки рассказать мне, зачем нужна потайная дверь в этой комнате. В свой первый приезд я была в смежной гостиной, когда ты и барон Пикард вышли оттуда.

Признание Маргариты заметно ошеломило Огюстена, однако он быстро овладел собой и, пожав плечами, ответил:

— Во многих домах существуют потайные двери. Версаль буквально нашпигован ими.

— А куда ведет твоя дверь? Что там, за нею? Комната или коридор?

— Сейчас ты все увидишь. — Огюстен вернулся к двери зала и запер ее, чтобы ненароком не вошел кто-нибудь посторонний. Затем, подойдя к камину, повернул часть резного орнамента над каминной доской, и там, где меньше всего этого можно было ожидать — в углу комнаты — медленно открылась дверь. Маргарита несколько раз ради забавы пыталась найти ее, но терпела неудачу. Запалив свечу от канделябра в зале, Огюстен ступил в зиявший проем в стене, где глазам последовавшей за ним Маргариты предстала еще одна, более массивная дверь. Он открыл ее ключом, и за ней оказалась комната сравнительно небольших размеров, где повсюду лежали стопки бумаг, перевязанные бечевкой или переплетенные в кожу. У стены стояло несколько крепких, окованных железом сундуков, в каких купцы обычно хранят деньги и драгоценности. Посередине находился стол с двумя стульями. На столе валялось несколько свечей. На одной стене висело около дюжины шпаг и сабель, а на другой — столько же мушкетов.