Маргарита не собиралась долго оставаться в обществе Стефана, но, увлекшись разговором, совсем забыла о времени. Казалось, на нее повеяло свежим дыханием молодости, и она словно взглянула на себя со стороны глазами ровесника. Огюстен был всего лишь на семь лет младше короля, но она никогда не думала о его возрасте. Привыкнув к нему, она считала его не старше себя самой, ибо уже выглядела не как юная девушка, но как молодая дама. И вот теперь Стефан Ле Пеллетьер напомнил ей, что такое настоящая молодость, когда все, кому за двадцать пять, кажутся тебе глубокими стариками. Маргарите было забавно вновь окунуться в ту особую приподнятую атмосферу, которую создают вокруг себя энергичные, жизнерадостные молодые люди. Ведь все знакомые и друзья Огюстена, с которыми ей приходилось иметь дело, были почти одного с ним возраста.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что маркиз де Луво был его кузеном. Маргарита знала, что Огюстен и его друзья сильно недолюбливали этого могущественного вельможу, но Стефан-то был здесь не при чем. Вполне естественно, что он воспользуется всеми благами такого родства, но в то же время Стефан производил впечатление человека независимого и даже одинокого, не склонного к светскому общению и забавам. Разумеется, он с энтузиазмом относился к охоте и стрельбе, превосходя в своем рвении многих придворных. Что касается Маргариты, то она питала к охоте отвращение и никогда не смогла бы последовать примеру придворных дам, которые часто сопровождали охотников в особых маленьких колясках, рассчитанных на быструю езду, и сами стреляли по бегущей лисе или зайцу. Вид подстреленной птицы, падающей с небес, душераздирающие визги кабана, взятого на рогатину, и ужас загнанной лани вызывали у Маргариты сострадание, ранили ее чувства. Она не осуждала пристрастия Стефана, поскольку охота считалась обычным развлечением знати, но крестьянская кровь в ее жилах восставала против бессмысленного убийства ради удовольствия. Эти люди преследовали и убивали дичь не для пропитания, что было бы оправдано, а подчиняясь дикому, первобытному инстинкту. Чтобы не портить впечатления от приятного общения со Стефаном, Маргарита отбросила прочь даже намек на подозрение, что ее спаситель мог быть по характеру кровожадным и жестоким.

Вероятно, Стефан все же через несколько минут почувствовал, каково было истинное отношение его собеседницы к охоте и потому сменил тему разговора, желая провести в ее компании как можно больше времени. Он выяснил, что Маргарита также увлекалась чтением старинных книг, и они проболтали еще целый час, выпив по второй чашке шоколада.

Наконец, Маргарита решила, что пора заканчивать эту доставившую ей удовольствие, но затянувшуюся встречу. Стефан предложил проводить ее домой, но она вежливо отказалась:

— Мне бы очень не хотелось мешать вам заниматься вашим любимым развлечением.

— Вы позволите мне снова увидеть вас?

— Не здесь. Однако весьма вероятно, что мы увидимся в Версале. Еще раз спасибо за ваш отважный поступок.

— Я буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи…

Когда Огюстен вернулся из дальних странствий, Маргарита рассказала ему об этом случае. Он не на шутку встревожился, ведь его возлюбленная была на волоске от гибели, однако по ее настоянию он не стал больше упоминать об этом. Маргарите хотелось побыстрее забыть о пережитом. В то же время Огюстен, втайне от нее, разыскал Стефана Ле Пеллетьера и поблагодарил за быстрые и решительные действия, спасшие жизнь его любовнице. Не было смерти более мучительной, чем смерть от укуса бешеной собаки, и Огюстен это прекрасно понимал. Ле Пеллетьер вел себя весьма учтиво, но все же у Огюстена возникла какая-то подсознательная неприязнь к молодому придворному. Она не имела ничего общего с тем, что между Стефаном и маркизом де Луво существовали родственные связи. Просто сам его вид и манера держаться вызывали у Огюстена раздражение. Тем не менее, он был искренне признателен этому новичку при дворе и доволен, что исполнил свой долг дворянина, сказав ему об этом.


Ранней весной двор готовился к обычному переезду в Сен-Жермен. Пребывание там длилось около четырех недель, и кавалеры и дамы спешили повеселиться впрок, ибо впереди уже маячил призрак великого поста, после которого двору опять предстояло собираться в дорогу, на этот раз в Париж, чтобы отпраздновать там Пасху. За несколько дней до отъезда из Фонтенбло Маргарите пришло письмо от Люсиль. Лавка, торговавшая тесьмой и другими предметами галантереи и расположенная в очень удобном месте — на другой стороне улицы, прямо напротив шляпной мастерской, — сдавалась в аренду.

— Ты не должна упускать такой возможности, — сказал Огюстен, когда она объяснила ему ситуацию.

— Ты и в самом деле так думаешь? — переспросила Маргарита, обрадованная его поддержкой.

— Конечно, — ободрил он ее. Про себя же Огюстен думал несколько иначе. Чем больше она была занята работой, тем меньше времени оставалось у нее на то, чтобы разгуливать по окрестностям и попадать в разного рода переделки с бешеными собаками, из которых ее выручали молодые хлыщи, а потом распивать с ними горячий шоколад.

Когда придворная кавалькада, двигавшаяся в Париж, проезжала мимо поворота на Версаль, коляска с Маргаритой отделилась от нее и направилась в его сторону. На прощание Маргарита помахала рукой Огюстену, который ехал верхом, и тот сразу же затосковал по ней, едва коляска скрылась из виду. Он намеревался регулярно наезжать в Шато Сатори, чтобы повидаться с ней и проверить, как идут и разные прочие дела, но этого ему казалось мало.

В мастерской дела обстояли как нельзя лучше. Тарар преуспел в изобретении новых замечательных палочек для вееров, а у работницы, нанятой в начале зимы, обнаружилось умение вплетать в вееры перья, что придавало им чрезвычайно эффектный вид птичьего крыла. Люсиль пожелала Маргарите удачи, когда та отправилась через дорогу договариваться насчет галантерейной лавки.

Торг был недолгим, и все уладилось к взаимной выгоде, хотя и не без уступок со стороны Маргариты, которой пришлось согласиться выкупить заодно и весь оставшийся запас товаров, однако цена была вполне приемлемой, да и к качеству нельзя было предъявить никаких претензий. На том и порешили. Она уплатила за месяц вперед, и в тот же день ей вручили ключи. Сам владелец был уже в довольно преклонном возрасте, и заведение его пребывало в запущенном состоянии, поэтому Маргарита принялась прежде всего наводить порядок. Вместе со своими работниками она покрасила стены внутри и снаружи, побелила потолок, помыла окна, отполировала до блеска прилавок и полки. Когда почти все работы были закончены, Маргарита надела фартук, закатала рукава и вымыла со скребком выложенный каменными, потрескавшимися от старости плитами пол так, как это приходилось ей делать бесконечное количество раз в их маленькой крестьянской хижине.

Ей пришло в голову, что отсутствие Огюстена было весьма кстати, потому что еще неизвестно, как бы он сейчас посмотрел на нее — растрепанную, с подоткнутым подолом, выжимающую в ведро грязную половую тряпку. Наверняка ему показалось бы абсурдным, что она экономит каждый су из своих доходов вместо того, чтобы воспользоваться его щедростью и нанять работницу. Однако он, возможно, и понял бы, что ей во что бы то ни стало нужно сохранить независимость в решении собственных проблем, которые касались только ее, и она не желала впутывать в свои дела никого, даже Огюстена. На ее любовь к нему не должна была пасть тень меркантильности.

Меньше чем за неделю лавка была приведена в порядок, нанята продавщица и товары перенесены из мастерской. Как только красивые вееры были выставлены в окнах магазина, покупатели стали стучать в двери, и, хотя еще оставались кое-какие мелкие недоделки, Маргарите пришлось открыть продажу раньше, чем она предполагала. Глупо было бы упускать такую выгоду. Ей не терпелось поскорее добиться успеха, окупить издержки, связанные с арендой лавки. От этого зависел ее следующий шаг на пути к расширению предприятия, а также благополучие полностью зависевших от ее деловой хватки работников.

Шестого мая, в день, последовавший за восемнадцатилетием Маргариты, король объявил о решении, которое как громом поразило Францию и отозвалось даже за ее пределами: «С сего времени и впредь Его королевское величество изволит править страной не из Парижа, а из Версаля».

Знать взвилась на дыбы. Как же так? Слыханное ли дело, чтобы Францией правили из загородной резиденции? А как же их любимый Париж, самая культурная и цивилизованная столица в мире, настоящая колыбель нации? И сразу же с новой силой зазвучали старые жалобы на неподходящий гнилой климат Версаля, скучный ландшафт и плохие условия жизни во дворце. Неужели Лувр, этот Дворец королей, с которым связано столько славных событий прошлого, давший начало многим гордым традициям, станет всего лишь чем-то вроде постоялого двора для короля, если тому иногда вдруг случится бывать в Париже? И тогда придворные поняли, что их ловко одурачили, потому что вся осуществленная в последние годы реконструкция Лувра, красивые и величавые здания-пристройки, гармонично вписавшиеся в его стиль, обновленные внешние и внутренние фрески и альсекко[2] и новая роскошная отделка всех его помещений преследовали совершенно иную цель, которая никак не была связана с размещением придворных. Напротив, после всех этих переделок Лувр превратился лишь в изумительную игрушку, архитектурный памятник, став полностью непригодным для проживания. Король настойчиво и последовательно осуществлял свои планы архитектурного совершенствования Парижа и Иль-де-Франс с помощью кирпичей и известкового раствора.

Министры испробовали все подходы к Людовику, умоляя его пересмотреть свое решение. Перед кабинетом короля ежедневно собиралась толпа герцогов, маркизов и графов, надеявшихся на то, что именно их слово перевесит нужную чашу весов. Король был учтив, изысканно вежлив, улыбался, но твердо стоял на своем, и все аргументы и мольбы отскакивали от него, как брошенный орех от стены. Кто мог сказать, как долго он вынашивал этот план? Возможно, первые смутные его очертания возникли в голове короля еще двадцать один год назад, когда он впервые навестил это любимое место отдыха и уединения Людовика XIII в сопровождении Луизы де ла Валер и небольшой свиты из близких друзей? А может быть, такая идея родилась еще раньше, в 1660 году, когда он показывал Версальский особняк своей невесте, недавно прибывшей из Испании, и уже обманутой им? Или его осенило задолго до того, когда двенадцатилетним подростком он впервые охотился в Версальских лесах с кардиналом Мазарини, великим государственным деятелем, который вылепил из него всемогущего правителя? Но, скорее всего, это решение созрело в последние годы, когда Версаль затмил своим великолепием любой другой дворец в Европе. Одним словом, какова бы ни была подоплека этого шага, король одним мастерским ударом свел на нет значение Парижа, запятнанного крамолой и изменой, и, заявив, что король — это Версаль, создал новый центр мира.

Как и все торговцы и торговки Версаля, Маргарита с радостью встретила известие о решении короля превратить его в свою постоянную резиденцию. Это означало, что двор никогда больше не будет сниматься с места и уезжать, и торговля не будет больше приходить в упадок, лишившись огромной клиентуры. Те, кто не был постоянно связан со строительством, перестанут попадать в жестокие тиски нужды. Отныне жизнь во дворце, и кабинетах министров и в их канцеляриях, расположенных в южном крыле, забьет ключом: до глубокой ночи будут светиться окна в северном крыле, где находились апартаменты и каморки гофмейстеров, камергеров и пажей, и с раннего утра в ворота дворца будет вливаться поток посетителей, не ослабевая даже во время отъезда короля на охоту или на войну.

Торжественный въезд Людовика в Версаль собрал огромные толпы народа. Люди прибыли из самых дальних городов и сел, чтобы поглазеть на переселение королевского двора на постоянное место. Пушки гулко ухнули, салютуя королю, трубачи затрубили в фанфары, и на Королевской площади выстроился в почетном карауле полк швейцарских гвардейцев. Наконец, показался эскорт мушкетеров, а за ним резвая шестерка гнедых мчала красную карету и короля в ней.

Маргарита отпустила Люсиль и остальных работников и работниц пораньше, чтобы они смогли стать свидетелями этого значительного события в истории Франции. Сама же она пошла только ради того, чтобы увидеть Огюстена, который скакал на коне среди свиты придворных вслед за серой, позолоченной каретой королевы, которую катила упряжка из шести превосходных буланых коней. Радость захлестывала Маргариту: он снова был здесь, после почти трехнедельного отсутствия! В последний раз он приезжал на ее день рождения и подарил ей ожерелье из восемнадцати чудесных жемчужин.

Большая часть Версаля так и стояла в строительных лесах, и ей суждено еще было оставаться в них долгие месяцы и годы, ибо король постановил, что все помещения для правительственных учреждений должны своим внешним видом внушать благоговение и восхищение и превосходить по качеству все, что было создано архитекторами до сих пор. Отделочные работы в новой галерее западного крыла были еще далеки от завершения, и штукатуры, маляры и художники в заляпанных известкой и краской куртках были столь же обыденным зрелищем, как и придворные в роскошных камзолах и париках. Многочисленные апартаменты предназначались и для женатых придворных, и нетрудно было предсказать, что некоторые жены, будучи поставленными перед необходимостью прожить здесь многие годы, захотят по-новому отделать помещения или изменить их интерьер в соответствии со своим вкусом, перед тем как въехать в новое жилье.