— А разве сама мадам де Ментенон не является его любовницей?

— Никто не знает точно, однако, по всеобщему убеждению, до этого дело пока не дошло. В любом случае она привлекает короля не только физически. Будучи очень умной и притом набожной особой, она способна говорить с Людовиком о духовной материи на таком уровне, который не доступен ни одной другой женщине во Франции. Только подумай, какое удовольствие, должно быть, извлекает он, мужчина с ненасытной жаждой женского тела, когда разговаривает о своих глубоких религиозных чувствах с ней, а не со священниками, которые только и умеют, что попрекать его за неумеренную похоть! Общеизвестно, что они постоянно твердят Людовику о необходимости очистить Францию от еретиков и сделать ее чисто католической страной, и только тогда Бог якобы простит ему все его прошлые прегрешения.

— И не будет никакой свободы выбора религии ни для кого?

— Именно так.

— Так значит, Сюзанна думает, что, влияя на короля, мадам де Ментенон будет преследовать ту же цель, что и аббаты?

— Совершенно верно.

— Тогда тебе угрожает смертельная опасность! — В отчаянии она поперхнулась, а затем схватила его за руку и прижала к своей щеке. — Ты же никогда не поддашься их уговорам и запугиванию, уж мне ли не знать этого!

— Возможно, до того дело так и не дойдет. Недавно я посетил Кольбера и попросил его выступить в защиту протестантов, как он не раз делал это в прошлом. Теперь он уже старик и не очень-то хорошо себя чувствует, однако внял моей просьбе. Ему удалось добиться аудиенции у короля, во время которой он призывал Людовика положить конец нагнетанию страстей. Король выслушал его, и есть все основания полагать, что он последует совету Кольбера.

Маргарита почувствовала значительное облегчение.

— Но те гости, которые приходят по ночам?

— Это легко объяснить, но обо всем, что я скажу, ты должна помалкивать. — Он ласково приложил свой указательный палец к ее губам как знак тайны. — Я стал в некотором роде придворным банкиром, представляя здесь банк моего отца. Многие придворные, не имея к тому достаточных средств, тщатся изо всех сил не уступить другим в роскоши одежды. Ведь король особо привечает тех, кто часто меняет наряды — и свои, и жены, — считая, что тем самым они высказывают знаки уважения к его особе. Много и таких, кто проигрывается в карты. У этих людей возникают трудности с деньгами. Избегая огласки, они приходят ко мне по ночам занять денег или же отдать долг, когда фортуна поворачивается к ним лицом.

— Теперь я поняла…

Огюстен с любовью взял ее лицо в ладони. Он сказал ей правду о некоторых ночных визитерах, но скрыл, что не все они являлись знатными дворянами, приходившими улаживать свои финансовые проблемы. Большая часть гостей оказывалась в Шато Сатори с иной целью; некоторые прибывали из той самой части Франции, о которой упоминала Маргарита, желая предупредить его об опасности. Он мог бы, не колеблясь, поведать ей обо всем, но для ее же блага лучше, чтобы она знала как можно меньше о его тайной деятельности.

— Оставь свои страхи, Маргарита. Вспомни, ведь при дворе, помимо меня, служит немало гугенотов, и все мы выполняем свои обязанности честно, не за страх, а за совесть. Еще не было такого случая, чтобы наша служба вызвала недовольство короля. Он никогда не хмурит брови, разговаривая с нами. Напротив, как-то на днях он улыбнулся мне и сказал, что скоро пригласит в Марли.

И опять он не сказал всей правды. Людовик весело поинтересовался, скоро ли он обзаведется женой, которая будет сопровождать его, ибо великолепнейшие условия для отдыха в Марли благоприятствовали именно семейному блаженству. Но не только король делал ему прозрачные намеки о необходимости подыскать себе жену. При каждом посещении Мануара отец проявлял в этом вопросе все большую настойчивость. Среди всех его друзей лишь одна Сюзанна ни в шутку, ни всерьез не говорила о том, что ему следует жениться. Она понимала, что навсегда останется недостижимой мечтой для Огюстена, который, не раздумывая, женился бы на ней, если бы судьба даровала ему такую возможность. И опять он горько сожалел о том, что никогда не сможет жениться на Маргарите. Но зато он никогда не позволит ей выйти замуж за кого-то еще, потому что она стала неотъемлемой частью его жизни.

На какое-то время тревоги Маргариты улеглись. Но несколько недель спустя случайная встреча вновь оживила все ее былые страхи. Как-то вечером она вышла на балкон подышать свежим воздухом и заметила, что Огюстен прощается с одним из своих таинственных посетителей. Его лица она так и не увидела, но в его походке было что-то очень знакомое, когда он, переваливаясь с ноги на ногу, скрылся в темноте.

— Ты все еще не спишь, моя любовь? — проговорил, улыбаясь, Огюстен, поднимавшийся по лестнице. — К сожалению, дело моего гостя отняло больше времени, чем я ожидал.

— Еще один промотавшийся дворянин?

— Сейчас в моду при дворе вошла очень азартная и опасная игра, на которой все буквально помешались. Называется она «гокка», и состояния в этой игре проигрываются и выигрываются в течение нескольких секунд. Не трудно предвидеть, скольких людей она доведет до полного разорения.

Прошествовав впереди Огюстена в спальню, Маргарита ни словом, ни жестом не выдала того, что от нее не ускользнул истинный смысл его уклончивого ответа. Он не солгал ей, употребив аллегорию, однако к нему приходил в этот вечер не дворянин. Она узнала эту закутанную в плащ фигуру: это был ее ткач, Пьер Оунвиль, известный Маргарите как ревностный гугенот. Ее охватила паника. Похоже, что Огюстен играл в свою собственную игру, которая была куда более опасна, нежели «гокка». И ее внезапно осенило: единственной католичкой в доме была она. Все слуги Огюстена исповедовали протестантскую веру.

Вскоре после этого происшествия, опять-таки вечером, дворецкий объявил о прибытии Жака Фреснея. Обрадованные хозяева встретили его в гостиной, усадили в кресло у камина и приказали подать лучшего вина. Однако Жак огорчил друзей дурными вестями, касавшимися его и Сюзанны.

— Я только что получил худшее назначение в своей жизни, — мрачно сообщил Жак, даже не пытаясь скрыть своего подавленного настроения. Вся каша заварилась из-за нехватки воды для Версальских фонтанов, которые переставали действовать в длительную засуху. Вдобавок к этому Людовик всегда придерживался правила не держать свои полки без дела, если они не воевали или не участвовали в почти бесконечных маневрах. Эти две причины и послужили основой для его решения изменить течение реки Юры и обеспечить Версаль дополнительным количеством воды. Колоссальная работа требовала многих тысяч рук. И если раньше в роли землекопов пришлось выступить швейцарским гвардейцам, которые углубили и расширили огромный пруд перед южным крылом дворца, то теперь предстояло потрудиться и пехотным полкам. Жак был назначен в один из таких землеройных полков и скоро должен был отбыть к месту работ.

— А как же Сюзанна? — спросила Маргарита. — Сможет ли она поехать с тобой?

— Ей там негде будет остановиться, — с раздражением ответил Жак. — Все солдаты и офицеры должны жить в огромном палаточном лагере. Из всех городов ближе всего к тому месту находится Шартрез, где у нас с Сюзанной нет ни родни, ни знакомых. Мы решили, что она будет проводить большую часть времени в Париже, где у нее, по крайней мере, нет недостатка в друзьях, к тому же и Версаль недалеко.

— Мы будем часто навещать ее, — пообещала Маргарита, — да и ты будешь приезжать в отпуск.

— Как ты считаешь, много ли времени займет сооружение нового канала? — спросил Огюстен.

Жак невесело пожал плечами:

— На это уйдут годы, я бы сказал… Мне остается лишь надеяться на скорую замену. Я совсем не расположен завершить свою карьеру в качестве десятника землекопов.

С тяжелым сердцем Маргарита и Огюстен проводили его, когда пришло время его отъезда. «Хорошенькую же награду получил воин, не раз доказывавший свою отвагу в боях и проливавший кровь за короля», — думалось Огюстену. И даже чин бригадира, присвоенный ему недавно, вряд ли мог служить утешением. Сразу же после отъезда Жака Сюзанна уехала к своим близнецам в Орлеан и провела там несколько недель. Ее сын, Жан-Поль, скоро должен был достигнуть возраста, когда юноши становились придворными пажами при наличии подходящей родословной как по линии отца, так и по линии матери. Сюзанна и Жак удовлетворяли этому условию, ибо каждый из них мог похвастаться не менее чем двухвековой историей своего рода. При дворе манеры юноши должны были подвергнуться дальнейшей шлифовке, а сам он — получить соответствующее воспитание и обучение. Однако Жан-Поль отличался прилежанием в учебе и пристрастием к наукам, и Сюзанна предвидела, что он заинтересуется, скорее, новыми областями знаний, нежели придворной карьерой, и поэтому решила пока не представлять сына ко двору, а разрешить ему продолжить учебу под руководством превосходного наставника, который был нанят ранее. На несколько дней она привезла обоих детей в Париж, а затем взяла их с собой в Шартрез, чтобы они смогли повидаться с отцом, по которому очень соскучились.


Дело Маргариты продолжало процветать, и ей пришлось нанять еще одну женщину для работы в мастерской. В день своего девятнадцатилетия ей показалось, что долгожданная беременность, наконец, наступила. Однако вскоре ее постигло разочарование. Тревога оказалась ложной, а ведь Маргарите как никогда хотелось иметь ребенка, чтобы их отношения с Огюстеном получили свое логическое завершение. Отсутствие ребенка создавало ощущение какой-то непрочности, неполноты. И хотя они горячо любили друг друга, все же порой случались размолвки и даже ссоры. Этим они ничем не отличались от любой другой супружеской пары, и после того, как искры гнева разлетались прочь, а резкие, запальчивые слова были сказаны, они опять бросались друг другу в объятия. Маргарита при этом всегда чуть-чуть «забегала вперед» и брала на себя инициативу в примирении. Именно в такие периоды ее больше всего мучили мысли о невидимой угрозе, тень которой, как она остро ощущала, нависла над Огюстеном.

Однажды между ними произошла ссора более серьезная, чем все предыдущие, которая была вызвана, как это уже бывало не раз, неослабевающей ревностью Огюстена. Во время дивертисмента в парке Маргарита опять встретила Стефана Ле Пеллетьера. После этой встречи молодой человек стал домогаться ее общества, постоянно выискивал в толпе, когда бы она ни приходила в парк, болтал с ней, приглашал танцевать. Ревность Огюстена достигла поистине демонического накала, когда Маргарита отказалась прервать эти, как ей казалось, вполне невинные отношения. Ее новый знакомый еще не нашел себя в дворцовой круговерти, не обзавелся друзьями и был одинок. Его серьезный вид был здесь не к месту и никак не помогал ему найти общий язык с придворной молодежью того же возраста, которая по большей части интересовалась лишь развлечениями.

— Я не хочу порывать с ним! С какой стати я обязана это делать? — В гневе она сжала кулаки, когда их ссора из-за этой дружбы достигла пика. — Это единственный человек из придворных, если не считать Жака и Сюзанны, с которым я могу дружить, не чувствуя разницы в нашем происхождении!

— Уж слишком явно он увивается за тобой! Я не потерплю такого! Ты должна положить этому конец, как только увидишь его в следующий раз!

Произнеся этот ультиматум, он, тяжело шагая, вышел из комнаты. Маргарита бросилась к двери и закричала вслед:

— Если ты не умеешь доверять мне, так не лучше ли мне уйти!

Огюстен не поверил, что она и в самом деле собиралась покинуть его, и посчитал, что, в конце концов, ее злость выкипит и она покорится его воле. Однако Маргарита сошла вниз по лестнице с маленьким саквояжем, где были только ее вещи и ни одного подарка Огюстена, и спокойно направилась к выходу. Пока Огюстен опомнился, она уже успела пройти порядочное расстояние по алее в сторону дороги на Версаль. Вскочив в седло, он поскакал за ней и, нагнав, загородил дорогу; при этом его лошадь встала на дыбы, словно чувствовала на себе обезумевшего всадника.

— Извини меня! — яростно прокричал он. Теперь его гнев был вызван другой причиной. — У меня нет права диктовать тебе условия.

Маргарита остановилась. Ее лицо побелело и по-прежнему сохраняло непримиримое выражение.

— Точно так же ты не имеешь никакого права не доверять мне. Никогда, даже в мыслях, я не изменяла тебе!

Огюстен спешился и похлопал лошадь по холке, успокаивая ее.

— Я верю тебе и прошу простить меня. Когда кругом только разврат и адюльтер, становишься слишком мнительным, и я никак не могу отделаться от мысли, что настанет день, и ты полюбишь другого.

Маргарита видела, что Огюстен искренне раскаивался в своих необдуманных словах. Ей вдруг стало ясно, что теперь им можно управлять, как вздумается. И если бы она стала торговаться, потребовав в обмен на свое возвращение в Шато Сатори обручальное кольцо, то без труда получила бы его. Ведь его постоянно снедала мысль о том, что он не связан с ней законными брачными узами, а потому и не может повелевать ею. Это и было причиной его ревности.