Соблазн был очень велик. Стоило ей только захотеть, и она легко стала бы мадам Руссо. Она уже чувствовала прикосновение золотого кольца к своему пальцу, но, как это случалось и раньше, верх взяло здравомыслие. Это было бы эгоистично и нечестно, и обернулось бы огромными издержками для Огюстена и, в конечном счете, для нее самой, ибо ни один придворный не имел права жениться, не получив предварительного согласия короля на брак. Нарушив эту традицию, он в полной мере испытал бы на себе тяжелые последствия столь опрометчивого поступка. Старый Руссо отказал бы ему в своем уважении и, скорее всего, лишил бы наследства, а король отправил бы в ссылку или, по меньшей мере, навсегда отлучил бы от двора. Аристократ был волен выбирать себе в любовницы кого угодно, хоть спившуюся проститутку, живущую под мостом, если таковы были его причуды, но жениться на особе низшего сословия ему не разрешалось. Исключение, да и то редкое, составляли богатые наследницы крупных банкиров и купцов. Маргарита понимала, что значило для Огюстена лишиться благосклонности короля в такое время, как сейчас, когда каждый день приносил новые тревожные сообщения о расправах над протестантами, отказывавшимися перейти в католическую веру.

— Я никогда не смогу полюбить никого другого. — Ее голос дрогнул. — На всем белом свете для меня есть только ты, и так будет всегда…

Огюстен сделал два шага вперед и простер к ней руки в мольбе:

— Тогда прости меня и давай вернемся домой, — мускулы его лица напряглись, и на скулах проступили желваки. — Без тебя я не смогу провести в этом доме ни единой ночи.

У Маргариты больше не было сил сопротивляться. Пальцы, сжимавшие ручку саквояжа, разжались, и он упал в дорожную пыль, когда любящие руки Огюстена приняли ее покорное тело в свои объятия. Долгий и яростный поцелуй не убавил в них страсти, а наоборот, лишь разжег желание. Огюстен ударил лошадь по крупу хлыстом, и та одна, без всадника, поскакала домой, а он там же, на дороге, подхватил Маргариту на руки и понес на ближайший луг, где они предались любви посреди высоких, почти по пояс, лютиков. Маргарита, закрыв глаза, воображала, что ее ласкает тот деревенский парень, за которого она обязательно вышла бы замуж, если бы не пересеклись дороги ее и Огюстена. Оба они почувствовали, что эта ссора и последовавшее за ней примирение еще больше сблизило их.

Затем потекли недели, наполненные почти безоблачным счастьем, хотя продолжавшееся знакомство Маргариты со Стефаном по-прежнему больно ранило самолюбие Огюстена. Лишь собрав в кулак всю свою волю, мог он принудить себя быть вежливым с этим черноглазым молодым человеком с приятными чертами лица. Каждый раз, как только представлялась возможность, Маргарита затевала разговор, в котором приходилось принимать участие им обоим. Количество же танцев со своим воздыхателем она ограничила до одного-двух за вечер. Огюстену было нетрудно понять отношение Ле Пеллетьера: он сам вел себя точно так же в его возрасте. Молодой повеса, вечно ходивший с высоко поднятой головой, словно у него не сгибалась шея, в свою очередь считал, что мсье Руссо в свои тридцать восемь лет слишком стар для того, чтобы удовлетворить все прихоти такой красавицы, как Маргарита.

— Вы все еще охотитесь, сир? — Стефан нарочно задал этот бестактный вопрос однажды вечером, когда они стояли вдвоем с Огюстеном на террасе Бальной рощи, а Маргарита в это время танцевала внизу с кем-то еще. Затем, уловив опасный блеск в глазах своего более старшего по возрасту собеседника и решив, что еще не пришло время для выяснения отношений на поединке, он добавил снисходительным тоном, который, однако, не делал его слова менее обидными:

— Я слышал о той ране, которую вы получили в жестокой битве, и подумал, что теперь она мешает вам в полной мере испытывать удовольствие от такого истинно мужского развлечения, каким является охота.

— Да, я был ранен в плечо и теперь владею левой рукой не так хорошо, как мне хотелось бы, но в обычной жизни это не доставляет мне особых неудобств, — холодно ответил Огюстен. — К тому же моя правая рука по-прежнему верна мне и на дуэли способна разить шпагой без промаха.

Плохо скрытая угроза достигла цели. Глаза Стефана свирепо засверкали, и оба соперника уже готовы были молча вцепиться друг другу в глотку, если бы не подошла Маргарита, когда закончился ганец. Она не заметила напряженности, повисшей в воздухе, и очень радовалась спокойствию и рассудительности, с которыми, как ей казалось, Огюстен теперь воспринимал эту дружбу, заполнявшую определенную пустоту в ее повседневном существовании.

Маргарита цеплялась за отношения со Стефаном, потому что подсознательно испытывала необходимость хоть изредка бывать в компании своих сверстников, и это желание овладевало ею все сильнее.


Огюстен продолжал пользоваться доверием и благосклонностью короля, и положение его казалось пока достаточно прочным, несмотря на постоянные петиции, которые он подавал Людовику в защиту протестантов, теперь уже повсеместно и почти открыто преследуемых. Снова и снова он испрашивал монаршей аудиенции, чтобы привлечь его внимание к еще одному случаю закрытия гугенотской церкви или душераздирающей драме родителей, разлученных со своим ребенком. Немногим семьям удавалось теперь в полном составе вырываться из лап свирепевших с каждым днем властей, как тем, которые находили приют в доме Огюстена перед бегством в Голландию.

Король снисходительно выслушивал его жалобы, задумчиво поигрывая кончиком уса.

— Скорее всего, церковь была ветхая и могла обрушиться, — отвечал он, или:

— Детям будет обеспечен надлежащий уход. Заверьте родителей, что их чада ни в чем не будут испытывать нужды, мсье Руссо.

Невозмутимость и безразличие Людовика были своего рода глухой стеклянной стеной, которой он отгородился от всего, что происходило с простыми людьми, его подданными. Иногда Огюстену казалось, что он больше не сможет сдерживать возмущение и взорвется. Особенно раздражало его то, что Людовик — и Огюстен был в этом твердо убежден — прекрасно понимал его состояние, граничившее с отчаянием, и проявлял к нему эту странную, извращенную жалость. Если бы хоть часть этого сострадания удалось направить в нужное русло, Огюстен счел бы свои усилия не напрасными. И все-таки он находил в себе силы делать все от него зависящее для помощи преследуемым. Занятие это было чрезвычайно опасным, потому что в распоряжении короля находилась отлаженная система сыска и доносов, которая действовала чрезвычайно эффективно. Перлюстрировалась вся переписка придворных, и содержание писем, которое могло представлять интерес, сразу же доводилось до сведения Людовика. Неудивительно, что людям, не подозревавшим о существовании такой практики, казалось, что король обладает сверхъестественным даром, позволяющим ему проникать в сердца и умы, видеть сквозь запертые двери спален и угадывать все тайные мысли и желания.

Сюзанна возвратилась в Париж и испытывала крайнее возбуждение. Ее знакомые приписывали это пребыванию в загородном поместье, зарядившему ее энергией, избыток которой требовал выхода. В глубине души сама она сознавала, что в ней с новой силой возродилась любовь к Огюстену. Иногда ею овладевало невероятно сильное желание вновь принадлежать ему, и казалось, что она сходит с ума. Все же Сюзанна научилась справляться со своими чувствами. Она никогда не испытывала ни малейшей ревности к Маргарите, которая всегда вызывала у нее симпатию и в иных обстоятельствах была бы ее самой близкой подругой. И причина такой терпимости была очень простой — ведь не будь Маргариты, появилась бы другая женщина. Раз уж Огюстен не мог обладать Сюзанной, кто-то должен был занять ее место, и эта логика жизни была неопровержима. Сюзанна даже радовалась тому, что Огюстен нашел счастье с Маргаритой, но постепенно ее альтруистические чувства угасли. К тому же из-за редких приездов Жака Сюзанна слишком много времени проводила наедине со своими мыслями. Поскольку идея завести любовника была для нее неприемлема (им мог быть только Огюстен), у нее оставался единственный способ отвлечься — окунуться в водоворот светской жизни.

Она начала устраивать роскошные приемы и банкеты, появлялась на всех официальных торжествах в Версале и, хотя Жак всячески отговаривал ее от этого, часто посещала Шартрез, чтобы повидаться с ним. Так как у нее не было собственного дома в Версале, она нередко останавливалась в Шато Сатори. Иногда ее пребывание затягивалось на неделю, а порой она уезжала, не погостив и пары дней. Маргарита отвела ей спальню, из окон которой открывался прелестный вид на холмы, и Сюзанна оставляла здесь свои вещи в перерывах между визитами, чувствуя себя почти как дома.

Маргарита была озадачена, заметив в облике и поведении Сюзанны какую-то особую хрупкость, которая, правда, ощущалась и прежде, но теперь это качество сочеталось почему-то с безумной тягой к удовольствиям. Все это не имело целью соблазнить Огюстена, и Маргариту утешало то, что на этот счет она могла быть спокойна, но одновременно в ней зрела уверенность, что Сюзанна проходила сквозь какой-то душевный кризис и пыталась побыстрее выйти из него, но не знала, как это сделать.

Однажды вечером, после того, как Сюзанна, побывав у них в очередной раз и проведя время шумно и бестолково, уехала, Маргарита поделилась своей озабоченностью с Огюстеном.

— Жак так редко бывает в Париже, — с грустью в голосе отозвался Огюстен, — что можно подумать, будто там, на берегах Юры, строят какую-то секретную крепость, а не роют лопатами землю и возят ее на тачках. Сюзанна, наверное, устала от этого долгого одиночества.

После этого разговора прошло несколько дней, и как-то ночью Маргарите приснилось, что она укачивает на руках младенца, но тот надрывается в непрекращающемся плаче. Необъяснимый страх стал давить на нее все сильнее и сильнее… и, наконец, она внезапно проснулась и, резко дернувшись, села в постели, не в силах унять дрожь. Сердце билось в груди, как молот о наковальню. Крики младенца все еще звенели у нее в ушах. Между тем в доме царила полная тишина. Внезапно Маргарита обнаружила, что осталась в постели одна. Коснувшись того места, где лежал Огюстен, ее пальцы почувствовали холод. Значит, его давно уже не было. Страх снова охватил ее. Что же происходило в доме в эти предутренние часы?

Она потянулась за халатом, вставая с постели, и торопливо просунула руки в рукава. И тут до нее донесся слабый шум снаружи. Выглянув в окно, она успела заметить, как из дома вышли какие-то люди и вереницей двинулись вперед. Там, откуда они появились, не было двери, во всяком случае, Маргарита ее никогда не замечала. Луна светила достаточно ярко, и в ее свете Маргарита смогла различить мужчину и женщину — по всей видимости, супружескую пару. Локоть женщины был отставлен в сторону, и это, несомненно, означало, что она несла на руках грудного ребенка; их окружали еще шестеро детей. Огюстен возглавлял процессию, посадив одного из детей себе на плечи. Все они шли молча и растворились в тумане, окутывавшем тропинку, которая вела к конюшням.

У Маргариты задрожали колени, и она прислонилась к стене. Эти люди пришли в дом сегодня ночью или уже давно скрывались здесь? Возможно, неделю, а то и две? Она не сомневалась, что это были протестанты, спасавшиеся от какого-то аббата, стремившегося обратить их в католичество.

Трясущимися руками она зажгла свечу и, защищая ее пламя от сквозняка ладонью, спустилась вниз, в погреб, откуда вышли беглецы. Однако там не осталось никаких следов их пребывания. А что, если они прятались не здесь, а на чердаке? В погребе не могло разместиться столько людей. Поднявшись по лестнице, она пробежала по коридору и очутилась перед низкой дверью, ведущей на чердак. Дверь была распахнута, и Маргарита вскарабкалась по узкой винтовой лестнице наверх. При свете свечи она наконец-то обнаружила доказательства, которые искала. Ее глазам предстали складные кровати, лежавшие у стены, и аккуратно сложенные стопки постельного белья. Похоже, что у матери детей-беглецов было достаточно времени, чтобы привести все в порядок перед тем, как покинуть убежище. В соседней комнате на столе остались следы ужина. В запутанном лабиринте комнат Шато Сатори многие люди могли спокойно прятаться дни, а то и недели под самым носом у короля и опасаться только предательства.

Маргарита уже собиралась уйти, как вдруг наступила на что-то мягкое. Это была тряпичная кукла, которую впопыхах обронил кто-то из ребятишек. Она наклонилась и подняла ее. Внезапно она поняла: очевидно, ее разбудил плач ребенка, обнаружившего свою пропажу. Хотя это мог быть и плач младенца, проснувшегося от неловкого движения матери. Маргарита на секунду прижала куклу к груди, а затем положила на одну из складных кроватей. Если Огюстену доведется опять когда-нибудь свидеться с этими несчастными людьми, он сможет вернуть потрепанную игрушку ее владельцу.

Молча она вернулась в спальню и, сняв халат, задула свечу. Прошло около часа, прежде чем в темноте послышались осторожные, крадущиеся шаги Огюстена, который, быстро раздевшись, нырнул к ней под одеяло и сразу же заснул. Маргарита лежала и смотрела в сторону окна, пока не заструились слабые лучи рассветного солнца. Затем усталость победила, и пришел сон. Он был крепким, и Огюстену пришлось разбудить ее в тот час, когда они обычно вставали.