Маргарита уже рассказывала ему о выкидыше, который случился у нее, когда она поскользнулась на лестнице в старой мастерской. Между ними не было никаких секретов. То, о чем она предпочитала умалчивать, все равно было известно ему, ибо Лорент был слишком умен, чтобы не узнать ее почти также хорошо, как она знала себя.

В тот день, когда у Маргариты начались тяжелые предродовые схватки — это случилось первого мая 1708 года, — было тепло, да и вообще это лето выдалось очень жарким. Потемневшие и слипшиеся от пота локоны Маргариты разметались по подушке и падали ей на глаза. Она страшно мучилась. Наконец, когда боль стала совсем невыносимой, тело Маргариты вдруг выгнулось дугой и с ее губ сорвался непроизвольный крик: «Огюстен, любовь моя!»

Повивальная бабка, подумав, что она только что узнала тайну настоящего отцовства еще не родившегося ребенка, быстро заставила роженицу замолчать, поскольку стены спальни вовсе не отличались звуконепроницаемостью. Маргарита, рухнув на подушки, едва ли осознавала, какие слова вырвались у нее в невероятных муках. Очевидно, дело было в том, что ужасная боль, терзавшая женщину, была в чем-то сродни той боли, которую ей довелось пережить в день, когда Руссо оставил ее навсегда.

Через несколько часов после этого она родила девочку, которая тут же надсадно завопила, и смертельно уставшая Маргарита улыбнулась. Жасмин… Имя, такое же красивое, как и сам цветок. Огюстен наверняка выбрал бы его. Символ прекрасного. Это имя пришло ей в голову по какому-то странному наитию, потому что они с Лорентом ожидали мальчика, которого тоже хотели назвать Лорентом.

Когда Лоренту сообщили, что роды прошли успешно, от радости он на мгновение онемел. Ни одна удача в жизни не вызывала у него столько ликования, сколько благополучные роды третьей жены. Не успев еще как следует разглядеть свою дочь, он уже обожал ее и считал самым прелестям младенцем на свете. Маргарита была тронута до глубины души, заметив, что Лорент, словно завороженный, смотрит на колыбель и никак не может отвести взгляда. Маргарита не могла предвидеть тогда, что он будет баловать их дитя так же, как избаловал бы ее, не будь ее характер иным. Пикард заранее решил, что сделает для Жасмин (второе имя — Мари — было давно девочке в честь матери Лорента) все, что она только пожелает. Ее жизнь станет светлой и радостной. На ее долю не выпадет никаких страданий.

Как только Жасмин сделала свои первые робкие шаги, Лорент принялся хлопотать вокруг нее, словно курица-наседка, бросался на помощь каждый раз, когда она падала, успокаивал нежными словами и конфетами, запас которых теперь не иссякал в его кармане, и в пух и прах распекал няню:

— Разве ты не видела, что Жасмин вот-вот упадет? А если бы она ударилась головкой? Я не потерплю подобной нерадивости!

Маргарита, нуждавшаяся в помощи няни, чтобы иметь возможность заняться делами, просто пришла в отчаяние, потому что Лорент увольнял одну за другой вполне, казалось, подходящих для этой роли молодых женщин. Ее мнительному мужу казалось, что все они не проявляют о ребенке должной заботы. Наконец он, скрепя сердце, доверил-таки воспитание Жасмин Берте Клемонт, женщине с худым, заострившимся лицом, которой было уже за тридцать. Она и стала на долгие годы неразлучной спутницей и наставницей маленькой девочки с каштановыми волосами и темно-синими, как фиалки, глазами.


Еще в 1702 году, за шесть лет до рождения Жасмин, Франция ввязалась в войну за испанское наследство и нажила себе немало врагов. Победы французских войск были редкими и незначительными, в отличие от сокрушительных поражений, которые нанесли им англичане под командованием знаменитого Мальборо при Венлоо, Льеже и Бленхейме. Затем он еще раз вдребезги, наголову разбил французскую армию в битве при Рамилье, и Людовик XIV, взбешенный тем, что небеса лишили его своей милости в тот час, когда он так в ней нуждался, воскликнул в отчаянии:

— И это после всего того, что я сделал во славу Господню!

Войска Людовика продолжали терпеть поражение повсюду, в том числе и в Испании, и положение становилось крайне удручающим. Казна оскудела настолько, что залатать эту финансовую брешь было уже невозможно. Трудности многократно возросли с наступлением страшной зимы, которая обрекла на голодную смерть тысячи французских крестьян. Вскоре, испытывая отчаянную нужду в деньгах, Людовик воззвал к чувству патриотизма французского дворянства и зажиточной буржуазии, попросив состоятельных граждан пожертвовать золотую и серебряную посуду на переплавку с последующей чеканкой монет. Он надеялся этой мерой частично восполнить нехватку средств, необходимых для продолжения войны.

— Только подумать, до чего мы докатились! — с негодованием произнесла Маргарита. — Этой войны вообще не случилось бы, если бы вдруг нашему королю не взбрела в голову дурацкая идея, что его внук должен править Испанией!

Лорент знал, что все, что бы ни делал король, казалось Маргарите ошибочным, и не стал возражать, указав на то, что, в конечном счете, Франция значительно укрепила свое влияние в Европе, посадив на испанский престол своего человека. Догадывался он и о том, что ей тяжело было расставаться с серебряной посудой Огюстена, доставшейся ей вместе с Шато Сатори.

— Давай отдадим лишь то золото и серебро, которое появилось в этом доме с тех пор, как он стал твоим, — предложил Лорент. — У нас останется еще вполне достаточно!

Маргарита наградила его благодарной улыбкой:

— Это великолепная идея!

Помимо денежной суммы, из Шато Сатори на ближайший сборный пункт были отвезены два больших ящика с золотой и серебряной посудой. Люди выстроились в очередь, чтобы сдать множество замечательных предметов, представлявших собой большую художественную ценность. Будь они проданы за рубежом, их владельцы получили бы небольшие состояния. Маргарита с грустью в сердце думала о том, что сокровища Франции и ее народа безжалостно бросаются в топку войны. Такая же судьба постигла и почти всю украшенную серебром мебель, которая во многом способствовала прославлению Версаля. Каждый предмет являлся в своем роде уникальным шедевром; по изяществу линий и орнаменту этим вещам не было равных во всей Европе. А теперь все это влилось в поток драгоценного металла, навсегда уносивший значительную часть художественного наследия нации.

Маргарита настояла на том, чтобы спасти от переплавки еще одну вещицу, принадлежавшую Лоренту. Это была очаровательная серебряная орнаментированная мисочка, из которой Жасмин каждый день ела кашу и суп. На дне и по краям миски остались сотни царапин, сделанных ложками ее отца и его предков, когда все они были в таком же возрасте, а теперь к ним добавлялись и метки от ложки Жасмин.

Маргарита любила дочь и считала себя хорошей матерью, но по прошествии некоторого времени стало ясно, что между ней и Жасмин не будет той близости, какая возникла у нее когда-то с ее матерью, Жанной Дремонт. Все чаще она задумывалась над этим. Иногда Маргарите казалось, что трудные, полные лишений времена заставляют родителей и детей тянуться друг к другу, создавая тем самым очень прочные связи, но тут же приводила аргументы, опровергавшие эти предположения, и главным из них была невероятно сильная взаимная преданность Жасмин и Лорента.


Сразу же чувствовалось, что Жасмин — дитя своего отца. Она с нетерпением ждала его с работы, а завидя издали, стремглав мчалась ему навстречу и с ликующим визгом взлетала вверх в его заботливых руках. Подарки, приносимые им, конечно, радовали ее, но они не имели существенного значения, ибо Жасмин уже привыкла к ним и скоро забывала. Главное удовольствие доставляло ей общение с отцом — то, что он все свое время посвящал ей, либо читая дочери детские книги, либо участвуя в ее играх, что она ценила больше всего.

Маргарита делала все от нее зависящее, чтобы помешать Лоренту избаловать ребенка непрерывным потаканием всем ее капризам. Ее не оставляла надежда, что строгая, но справедливая дисциплина поможет исправить все промахи Лорента. В этом она получила поддержку Берты.

— Я не потерплю непослушания и глупых капризов в детской! — так говорила обычно няня всякий раз, когда ей приходилось сталкиваться со своеволием и упрямством своей питомицы. Берта Клемонт отличалась многими превосходными качествами — трудолюбием, — опрятностью, дисциплинированностью. Она была предана своим теперешним хозяевам и благодарна за щедрые подарки и особые привилегии, которыми пользовалась в доме. Нигде до этого ей не жилось так вольготно, как в Шато Сатори, и Берта изо всех сил старалась показать, что заслуживает этих знаков внимания и проявляла неистощимое рвение. Однако был у Берты один существенный изъян, который остался незамеченным как Маргаритой, так и Лорентом. Если в прошлом она и была способна испытывать какое-то чувство теплой материнской любви и заботы, то к тому времени, когда она поступила на службу к супругам Пикард, суровый жизненный опыт начисто его вытравил. Она не испытывала ни малейшей симпатии к Жасмин и выполняла свои обязанности с холодной и бездушной старательностью. Ее нельзя было упрекнуть ни в чем, кроме одного — она относилась к девочке не как к маленькому, но достойному уважения человеку, а как к предмету, порученному ее заботам. Она без колебаний применяла строгие меры наказания — больно дергала девочку за ее ярко-коричневые локоны или же угрожала посадить на десять минут в темный чулан, и этого вполне хватало, чтобы подавить любой бунт Жасмин в самом зародыше, потому что, несколько раз испробовав на себе крутой нрав няни, девочка побаивалась ее.

— У этого ребенка слишком много всего, — бурчала себе под нос Берта, когда отец приносил Жасмин очередную игрушку. При первом же удобном случае няня отнимала ее, игнорируя бурные слезы девочки, а затем отдавала назад несколько позже в качестве награды за прилежное поведение. Жасмин довольно быстро выучилась легко переносить эту мелочную тиранию в детской и никогда не таила обиды против Берты, ибо ее дни были слишком полны безоблачным счастьем, чтобы их могли омрачить эти пустяковые придирки.

В отличие от обитателей Шато Сатори, проводивших дни в праведных трудах и наслаждавшихся заслуженным счастьем, обитателей Версаля постигла новая беда. Трагедия случилась внезапно и оттого была еще более страшной. Великий дофин, единственный законный сын Людовика XIV, человек, обладавший отменным здоровьем, заболел оспой и скоро скончался. В этот час скорби, охватившей всю Францию, Маргарита горевала вместе со всеми и соболезновала всем членам королевской семьи, включая ее старого заклятого врага.

Спустя два года Версаль и его окрестности охватила эпидемия кори и унесла жизнь юной супруги нового дофина, которая доставляла столько радости королю и Франсуазе.

Маргариту, лишь недавно выходившую Жасмин после очередной эпидемии, как громом поразили дурные вести, которые принес Лорент. Болезнь не пощадила и самого нового дофина вместе с его старшим сыном, и теперь оба находились у врат смерти.

Молодой человек умер в тот же день. Маргарита и Лорент сидели в библиотеке у камина с книгами в руках, но их отсутствующие взгляды говорили о том, что они были не в состоянии прочитать ни строчки, будучи в совершенно подавленном настроении. Никто из них не ожидал гостей, поэтому так удивил Пикардов приход лакея, который известил о прибытии герцогини де Вентадур и добавил, что посетительница просит принять ее безотлагательно. Эта знатная дама была хорошо известна обоим супругам. Когда-то она явилась в Шато Сатори в числе первых покупательниц, а с годами деловые отношения переросли в тесное знакомство.

— Пригласите герцогиню сюда немедленно, — сказал Лорент, встав с кресла и приосанившись, чтобы принять гостью стоя, как заслуживал ее титул. Маргарита, поспешно поставив книгу на полку, встала рядом с ним.

Каково же было их изумление, когда на руках у стремительно вошедшей в комнату герцогини они увидели двухлетнего сына покойного дофина, сонно прильнувшего к плечу высокородной дамы!.. Де Вентадур остановилась в нескольких футах от них и движением головы дала понять, что никто не должен приближаться к ней.

— Подождите! Не подходите ко мне! Я знаю, что Жасмин уже переболела корью, но боюсь заразить вас.

— Это маловероятно, — ответил Лорент. — Мы с женой перенесли эту болезнь еще в детстве, а второй раз, как известно, она не пристает.

Герцогиня на секунду облегченно закрыла глаза.

— Слава Богу! А я уже не знала, куда отнести маленького Людовика. — Она обратилась к Маргарите:

— Пока что у него нет никаких признаков кори, но если это случится, вы поможете мне выходить его? Я помню ваши слова о том, что вы полагаетесь на стойкость самого организма и на хороший уход. Судя по выздоровлению Жасмин, вы оказались правы. Я взяла это дитя прямо из колыбели и тотчас поспешила сюда, ибо при первых же признаках болезни он попадет в лапы придворных лекарей, которые только и знают, что пускать кровь и давать рвотное. Мне кажется, что чем хуже становится их пациентам, тем более варварское лечение они назначают. Едва ли стоит говорить о том, что подобный отзыв об их методах я не рискнула бы повторить в другой компании.