В январе Ричард присутствовал на судебном процессе короля, и предвзятость суда вызвала в нем отвращение. Главным обвинителем был Робеспьер, чьи хорошо продуманные и четко сформулированные, но пропитанные ядом ненависти выступления не оставили никакой надежды на правосудие. Тем не менее вынужденный участвовать в этом фарсе Людовик XVI вызвал у многих уважение своим непоколебимым мужеством и преданностью своему народу. Его приговорили к смертной казни, которая должна была состояться на следующий день.

В это утро Жасмин встала очень рано и попросила, чтобы ее одели в черное платье. Затем ее отнесли вниз, где она вместе с Розой молча скорбела по королю и молилась про себя за его душу.

Никогда еще обе женщины — и бабушка, и внучка — не были в таком подавленном состоянии. Наконец, ближе к полудню, в Версале прозвучал раскат пушечного выстрела, эхом вторивший первому, произведенному в Париже, который возвещал, что казнь свершилась.

— Король умер! Да здравствует король! — по традиции воскликнула Жасмин и тут же поникла головой и заплакала. Роза обняла бабушку за плечи, переживая этот трагический момент вместе с ней. Теперь ее волновала судьба вдовы и детей, и в мыслях она неотступно была с ними.

Душевные страдания взяли свое, и в тот день у Жасмин наступил резкий упадок сил. Ричард приехавший домой вечером раньше обычного, отнес ее наверх в спальню, а Роза послала за доктором. Когда тот приехал, Роза сразу же провела его наверх. После осмотра больной доктор не сказал ничего нового и утешительного, за исключением того, что герцогиня нуждается в полном покое и хорошем уходе.

— Как же я тебе должна надоесть, Роза… — обессиленно прошептала Жасмин, голова которой неподвижно покоилась на подушке. — Пошел уже пятый месяц твоей беременности, и тебе трудно будет со мной.

— Не беспокойся об этом, бабушка! — ласково утешила ее Роза. — Я всегда буду рядом с тобой.

Жасмин улыбнулась и заснула, держась за руку внучки. Из-за всех потрясений она совершенно забыла о том, что Роза может в любое время уехать в Англию, и чем скорее она это сделает, тем лучше. Когда Ричард спустя некоторое время объявил ей, что отправляется на пару недель по делам на родину, она, постоянно прикованная к постели и погрузившаяся, как это часто случается с людьми, в таком беспомощном состоянии, в свой внутренний мир, уже плохо соображала, что значило для него оставить здесь жену в такой опасный момент. Революционное правительство, разъяренное отказом Англии признать республику, объявило ей войну, не учитывая того обстоятельства, что у Франции не осталось в Европе ни одного союзника, а бесконечные казни и потоки крови невинных людей привели к тому, что даже Соединенные Штаты, испытывавшие к Франции неизменные симпатии, значительно охладели к ней. Английский посол в Париже, лишенный аккредитации, готовился к немедленному отъезду. С ним должны были покинуть Францию и все служащие посольства, включая Ричарда, которому посол ни за что не хотел позволить остаться.

— Я скоро вернусь, дорогая, — утешал он Розу, крепко прижав ее к себе в последнем прощальном объятии перед отъездом. — Тебе недолго придется пробыть одной, обещаю тебе!


К немалой досаде посла, вереницу карет с персоналом посольства до самого побережья сопровождал конвой Национальной гвардии, который оцепил причал и стоял там вплоть до отплытия корабля. Этой оскорбительной демонстрацией враждебности Париж давал понять, что чем скорее всякая нечисть уберется с французской земли, тем лучше. Ричард не обращал на конвой ни малейшего внимания: он уже с головой ушел в обдумывание плана своего возвращения. У него сложилась, в конце концов, стройная схема, согласно которой получалось, что через три-четыре дня он уже опять окажется в Шато Сатори. Если только Роза последует его совету и ни при каких обстоятельствах не поедет в Париж, все пройдет хорошо. Ведь в доме была потайная комната, куда в случае необходимости можно было спрятать даже Жасмин. Ричард уже успел перенести туда солидный запас оружия и патронов в расчете на мужскую часть прислуги, если вдруг придется отражать внезапное нападение. Он даже научил Розу заряжать и стрелять из ружья и пистолета. Когда они раскладывали по полкам продовольствие, Роза немного отвлеклась от работы и открыла шкатулку, чтобы Ричард смог просмотреть различные документы, хранившиеся там: архитектурные чертежи Лорента Пикарда и дарственную на дом в пользу Маргариты Дремонт. Он испытал огромное волнение, увидев собственноручную подпись своего прадедушки.

Едва прибыв в Лондон, Ричард тут же подал прошение об отставке с дипломатической службы, на которую он поступил ввиду исключительности событий, развернувшихся во Франции, чтобы оказать помощь своей стране. Эта служба была для него хотя и интересным, но все же временным занятием, и он никогда всерьез не думал о ней как о главной карьере. Затем Ричард отправился домой в Кент, намереваясь пробыть там пару деньков, но обнаружил, что в Истертон-Холле собралась вся семья. Его мать была при смерти. Она все это время скрывала от них страшную болезнь, которая подтачивала ее организм и, наконец, взяла верх. Депеша, посланная ему по дипломатическим каналам, в которой говорилось о плохом состоянии матери и необходимости срочного приезда, прибыла в Париж уже после закрытия посольства.

Борьба его матери со смертью длилась две недели; ее мучения становились все более невыносимыми, и Ричард испытывал глубокое потрясение: ему страшно было наблюдать за тем, как эта всегда веселая, приветливая и жизнерадостная женщина угасала и чахла не по дням, а по часам.

После похорон ему пришлось заняться кое-какими не терпящими отлагательства делами в поместье, а затем, уладив все на первое время, он с нетерпением и огромной тревогой в сердце стал готовиться к поездке во Францию.

Найти рыбака, который согласился бы перевезти его через Ла-Манш и высадить где-нибудь в пустынном месте, оказалось не таким уж трудным дедом. Вздохнув с некоторым облегчением (первый шаг сделан), Ричард быстро пошел в расположенный рядом городок и навел справки о ближайшем почтовом дилижансе, который должен был отправиться в Париж утром. Это означало, что ему придется провести ночь на постоялом дворе, где он представился торговцем, следующим в столицу по делу. Ричард посчитал, что ему лучше ехать в компании других путников, чем скакать одному на лошади, привлекая внимание не в меру подозрительных солдат и национальных гвардейцев на многочисленных дорожных заставах. Человека, направляющегося со стороны побережья на своей лошади и, значит, достаточно состоятельного, вполне могли принять за контрреволюционного эмигранта или английского шпиона и, недолго рассуждая, передать в трибунал в ближайшем городе, откуда путь лежал либо в тюрьму — это в лучшем случае, либо, что гораздо чаще бывало, на эшафот, дабы изобретение доктора Гильотена не ржавело в бездействии. Ричард же ни при каких обстоятельствах не должен был рисковать, ибо ему нужно было срочно добраться до Шато Сатори. Ведь прошел уже целый месяц с тех пор, как он поцеловал на прощание жену и закрыл за собой дверь дорогого для него дома.

Путешествие было не из приятных. Пассажиров в дилижансе оказалось явно больше, чем мест. Несколько человек устроились на крыше. Вдобавок настырный, мелко моросивший сутки напролет мартовский дождь размыл дорогу и во многих местах превратил ее в настоящее болото. Дважды Ричарду и его попутчикам приходилось прыгать в самую грязь и толкать карету. Из разговоров, которые велись в дилижансе, Ричарду удалось узнать о том, что произошло во Франции за время его отсутствия, и он старательно наматывал это на ус, помалкивая пока, чтобы не попасть впросак. По-прежнему шли ожесточенные раздоры в стане революционеров, различные фракции которых были готовы перерезать друг другу глотки. Несколько раз также упомянули о каком-то восстании роялистов против республики. Неоднократно разговор сворачивал на королеву и принцессу Елизавету, сидевших в тюрьме, и маленького дофина, которого те величали не иначе, как новым королем, Людовиком XVII.

— Вдова Капета, — сказал один пассажир под заливистый смех остальных, вызванный этим новым прозвищем, которое чернь дала Марии-Антуанетте, — упорно забывает о том, что монархии во Франции больше не существует!

Все дружно загоготали, и каждый старался вставить острое словцо. Ричард, которому эти пересуды были противны до тошноты, привалился головой к стенке дилижанса и притворился спящим.

В Париже дилижанс въехал во двор большой гостиницы. Был уже поздний вечер; из окон здания лился яркий свет и доносился шум людских голосов. Когда Ричард открыл дверь, его обдало волной табачного дыма, запахом вина и поджаренного мяса, а в ушах назойливо зазвучала мелодия «Марсельезы», исполнявшейся пьяными голосами солдат, которые сидели за одним из столов в переполненном зале, представшем его взору за широким проходом в виде низкой, сводчатой арки. Несмотря на густые клубы табачного дыма, легко можно было рассмотреть алые колпаки Свободы, ставшие таким же символом революции, как и украшавшая их кокарда. Они красовались на головах всех посетителей этого заведения без различия пола. С небольшим саквояжем в руке Ричард встал в хвосте длинной очереди к столу, за которым сидел молодой конторский служащий, принимавший заказы у тех, кто хотел получить ночлег, нанять экипаж или арендовать на некоторое время лошадь. Ричард надеялся на последнее, зная, что если не произойдет непредвиденного, он уже через час будет в Шато Сатори.

Узкие поля его высокой шляпы не загораживали от света чугунного канделябра, висевшего в этой части зала. Кроме того, Ричард явно выделялся среди вновь прибывших своим атлетическим телосложением и высоким ростом. Почувствовав, что его особа начинает понемногу привлекать внимание, он решил завязать разговор о неудобствах, которые приходится терпеть путешественнику, с дородным мужчиной, по виду из теперешних буржуа, который стоял перед ним. Это давало ему повод повернуться спиной к залу, однако от его внимания ускользнуло то, что юноша в алом колпаке, который пристально глядел на него, теперь как бы невзначай встал и, подойдя поближе, чтобы подслушать разговор, привалился плечом к стене, прикуривая трубку с длинным чубуком.

Бок о бок, мирно беседуя, Ричард и буржуа потихоньку продвигались все ближе к столу.

— Вы в Париже по делам, гражданин? — поинтересовался его собеседник, перед этим горделиво заявив, что сам он приехал, чтобы подать петицию от имени жителей своего города о передаче им прав на землю, конфискованную у местного аристократа.

— Разумеется, — непринужденно ответил Ричард. — Я приехал из Лиона, где торгую шелками. Нет нужды говорить, что торговля нынче совсем захирела. Прежних клиентов мы потеряли, вот я и разъезжаю туда-сюда, пытаясь найти сбыт своему товару.

Буржуа фамильярно подпихнул его локтем:

— Ну уж здесь-то дела у вас пойдут на лад. Я слышал, что члены Комитета общественного спасения не страдают от отсутствия женского общества. Их подружки любят появляться на судебных процессах в пышных нарядах. И уж, конечно, когда перед трибуналом предстанет вдова Капета, им захочется блеснуть с шиком чем-нибудь этаким.

— Это возможно? — голос Ричарда прозвучал вполне безразлично.

— Я бы сказал, что это уже дело решенное. Ей приписывают уйму преступлений, и рано или поздно она должна будет держать за них ответ. — Буржуа в этот момент заметил, что у столика больше никого не осталось, и вежливо пригласил Ричарда пройти вперед. — После вас, гражданин.

Ричард объяснил конторскому служащему, что хочет взять лошадь. Уплатив требуемую сумму, он получил квитанцию, по которой на конюшне ему должны были выдать коня. Подслушивавший юноша выбил трубку и, сунув ее в карман, подошел к столу, где сидели солдаты и тихо сказал им несколько слов. Все они повернули головы и увидели спину Ричарда, исчезавшего за дверью. Как только дверь захлопнулась, они переглянулись и вскочили на ноги, опрокидывая стулья и хватая свои шляпы, чем привлекли всеобщее внимание. Затем солдаты рванулись вслед за Ричардом, а доносчик пристроился им в хвост.

В это время Ричард, находившийся в конюшне, быстро привязал свой саквояж к седлу и, вставив ногу в стремя, птицей взлетел в седло. Но подъехав к воротам, он вдруг обнаружил там шеренгу из дюжины солдат, которые стояли, нацелив на него ружья:

— Стой и слезай с коня, именем республики!

Ричард хладнокровно посмотрела на них, быстро оценивая обстановку, и заметил, что второго выхода нет, так как с трех сторон двор окружали постройки гостиницы.

— А в чем дело?

— Предъяви документы и назови себя!

— С каких это пор законопослушный гражданин должен предъявлять документы под дулами ружей? Я — Огюстен Руссо, — заявил он, назвав имя своего предка, — торговец шелками из Лиона. — Достав из кармана куртки бумаги, искусно подделанные одним мастером в Лондоне, он протянул их солдатам. — Можете убедиться, что мои документы в порядке.