Теперь, когда Сабатин совершенно не замечал ее присутствия, Жасмин дышалось куда легче. Если им доводилось случайно встретиться, то Сабатин смотрел остекленевшими глазами на жену так, словно она была невидимкой, и его взгляд пронзал Жасмин насквозь. Это случалось, когда он, пошатываясь, брел из столовой в свои покои и не мог сосредоточить взгляд мутных, осоловелых глаз на каком-либо предмете или человеке.

Он продолжал развратничать со служанками, что неизбежно приводило к печальному для девушек результату. Они беременели, и как только их состояние становилось видно невооруженным взглядом, экономка тут, же увольняла несчастных. И хотя по старому обычаю девушек, ставших жертвами герцога-соблазнителя, принято было выставлять за ворота замка без всякой денежной компенсации и рекомендательных писем, Жасмин в корне изменила это положение и позаботилась о том, чтобы бедняжки, не смевшие противиться похоти своего повелителя, получали и то, и другое. Она щедро вознаграждала их, выдавай дополнительную сумму на то, чтобы можно было снять жилье. Ведь после рождения ребенка им нужно будет не только питаться, но и иметь крышу над головой.

— Раньше я часто желала, чтобы мой муж допился до смерти, — заметила как-то раз Берта в беседе с Жасмин. — Но незадолго до отъезда сюда я встретила одного знакомого, который сообщил, что этот негодяй жив-живехонек и хлещет вино, как и прежде.

— Если ты полагаешь, что я желаю той же участи Сабатину, то ошибаешься, — ответила Жасмин, подумав о том, что иногда мысли Берты были весьма прозрачными. — Теперь, когда каждый из нас живет собственной жизнью, независимо друг от друга, я больше не боюсь его, как боялась раньше. Ни он, ни я не можем уехать отсюда без разрешения короля, и не имеет значения, кто из нас умрет первым. Разница будет лишь в том, что если овдовею я, то наследник Сабатина либо позволит мне остаться в замке, либо выселит в домик у ворот.

— А кто его наследник?

— Кузен, который сейчас служит при дворе, граф Арман де Вальверде. Генриэтта рассказала мне о нем, когда впервые приехала сюда.


В жизни часто случается, что стоит только впервые за несколько лет упомянуть имя человека, который давно не появлялся, как очень скоро он совершенно неожиданно приезжает в гости. Так и произошло. Через несколько дней после достопамятного разговора Генриэтта сообщила Жасмин, что Арман де Вальверде посетит замок и прогостит здесь несколько недель.

— Ты должна сшить себе несколько новых платьев, — возбужденно воскликнула Генриэтта, — и снова занять свое место за столом, пока Арман не уедет!

— А если я откажусь?

— Пожалуйста, не нужно, я умоляю тебя! — Генриэтта была похожа на перепуганную взъерошенную птичку, часто-часто замахав рутами в воздухе. — Ведь это будет первый гость, которого примут в замке не только за то время, что ты прожила здесь, но и за многие предыдущие годы. Сабатин впервые за время ссылки узнает, чем дышит сейчас двор. Он придет в ярость, если ты разозлишь его, и выместит свою злобу на мне…

Берта негромко пробормотала сквозь зубы:

— …Или на вас, мадам. Так что будьте благоразумны и соглашайтесь.

Жасмин, которой не понравилось, что ей подсказывают, кивнула:

— Хорошо, Генриэтта.

— Кто знает, — сказала Берта после того, как Генриэтта ушла, — может быть, из этого выйдет какая-нибудь польза.

Жасмин явно переоценивала то нетерпение, с каким ждал приезда своего родственника Сабатин. Он заказал себе новую одежду из Парижа и стал меньше пить. Кузены были почти ровесниками. Проведенная вместе бурная молодость навсегда сблизила их, и узы дружбы, более тесной, чем можно было предположить между двоюродными братьями, не прерывалась никогда. В мозгу у Сабатина засела навязчивая мысль убедить Армана выступить за него ходатаем перед королем. Что мешало, в конце концов, королю отменить указ о его ссылке, между тем как Жасмин могла бы остаться на прежнем месте в замке Вальверде?..

По прибытии Армана поразил новый, великолепный облик замка. Казалось, он подмигивал приезжему всеми своими ярко сиявшими на солнце свежевыкрашенными стеклами — от нижних ярусов до самого верха башен, а цветники, аккуратно подстриженные кусты и лужайки могли поспорить изяществом с Версальскими садами. Разница заключалась лишь в масштабах. Армана, однако, больше удивляло другое обстоятельство: его кузен был женат вот уже седьмой год, но брак этот не принес наследника, который мог бы оспорить права Армана на замок Вальверде. Гость не забыл о том, что к замку прилегали бескрайние земли с тучными пашнями, обширными плантациями грецкого ореха и превосходными лесами, где обитало много дичи, и теперь не исключалась возможность того, что все эти богатства перейдут во владение другой ветви рода Вальверде, представителем которой и являлся Арман. Он уже готов был считать это поместье своим, ибо знал, что во времена мушкетерской юности Сабатин зачал несколько бастардов и, следовательно, вина за отсутствие потомства лежит на его супруге.

Стройный и сухощавый Арман был чуть ниже ростом, чем его кузен, которого он приветствовал с искренней любовью, спешившись у крыльца. Он не показал вида, что поразился тому, как резко изменилась к худшему внешность Сабатина. Заплывшее нездоровым жиром тело и особенно гигантский живот, выпиравший вперед, делали кузена похожим на ходячую винную бочку. О нездоровом пристрастии к алкоголю говорили также налитые кровью глаза и опухшее лицо. В, те времена сосланные вельможи обычно спивались, и Арману, конечно же, это было известно, но, тем не менее, ему стало не по себе при виде того, как его родственник катится по той же дорожке.

— Как здорово снова встретиться с тобой, Сабатин! — с чувством воскликнул он.

— А уж я рад твоему приезду так, что даже не могу выразить словами. Сознавать, что тебя не забыл твой ближайший родственник, — это ли не главное утешение? Даже твои дети не забывают черкнуть мне письмецо от случая к случаю.

Арман, уже дважды овдовевший и имевший взрослых детей, вовсе не горел желанием жениться в третий раз, тем более что в Париже у него была очаровательная любовница, которую он не стал брать с собой из уважения к хозяйке замка. Жасмин запомнилась ему как одна из самых прелестных девушек, появлявшихся при дворе, и его нисколько не удивило то, что она расцвела и превратилась в восхитительно красивую женщину. Правда, ее красота имела оттенок ледяной отчужденности.

— Добро пожаловать в замок Вальверде, кузен Арман! — вежливо и довольно равнодушно приветствовала она гостя. — Смею надеяться, что вам понравится у нас и даже весь блеск и очарование Версаля не скоро заставят вас покинуть поместье Вальверде.

— Я очень признателен вам, кузина Жасмин. — В Армане сразу же проснулся галантный кавалер. — Королевский двор потускнел, лишившись вашего очаровательного общества. Кто из старожилов Версаля не помнит вас? Но, как я вижу, вы и здесь продолжаете блистать своим великолепием.

Как хорошо были ей знакомы такие комплименты!.. Воспоминания нахлынули на Жасмин волшебной и грустной волной ностальгии. Арман своим присутствием как бы олицетворял давно забытую элегантность манер и внешнего вида кавалера, явившись в замок в отлично скроенном, без единой морщинки, камзоле, шелковых чулках с только вошедшей в мужскую моду высокой стрелкой. Вместо подвязок его панталоны были перехвачены чуть ниже колена пряжками с бриллиантами. Вечером за ужином он преподнес Жасмин в подарок изящный золотой браслет с изумрудом, Генриэтте — пару вышитых и благоухающих тончайшими духами перчаток, а Сабатину — прекрасной работы трость с золотым набалдашником. Своими веселыми и пикантными, иногда даже излишне острыми анекдотами Арман растопил лед напряженности, царившей в начале ужина, и несмотря на то, что эти истории в основном высмеивали придворные нравы, даже Сабатин поддался общему настроению и много раз смеялся до слез, получив от рассказов, сыпавшихся из кузена прямо-таки градом, удовольствие не меньшее, чем Жасмин с Генриэттой. Первая, однако, заметно погрустнела, когда Арман перешел к сплетням о короле.

— Набожность королевы не знает границ. Она и близко не подпускает Людовика к своей постель накануне дней святых. К несчастью для короля она обнаруживает в календаре все больше и больше святых, о которых никто и никогда даже и не слышал!

Мужчины гулко загоготали, и даже Генриэтта захихикала, но Жасмин молча смотрела печальными глазами в фужер с вином, который держала в руке. Похоже, что брак для Людовика сложился не так удачно, как она надеялась.

Когда ужин закончился, Жасмин и Генриэтта вышли из-за стола, оставив мужчин наслаждаться курением и вином. Сабатин, приготовившись к изрядной выпивке, был немало удивлен, когда кузен решительно закрыл ладонями оба фужера, не дав ему наполнить их из графина, который он уже поднял со стола.

— Пока хватит, — сказал Арман. — Я хочу поговорить с тобой серьезно. Что с тобой случилось? И почему ты не перемолвился ни единым словом со своей прекрасной женой на протяжении всего ужина?

Лицо Сабатина с упрямо выдвинутой вперед нижней челюстью помрачнело:

— Эта сука виновата во всех моих несчастиях. Да и жена она никудышная, пустобрюхая. От этого брака у меня не будет наследника, так что тебе и твоим детям повезло. Проклятье! Я не нуждаюсь в твоих поучениях! Выпей со мной, если ты мужчина. Мне здесь не с кем было водить компанию, и я пил в одиночку все время с тех пор, как покинул королевский двор.

Арман был вынужден выпить с ним, но при этом знал меру и наматывал себе на ус все обиды, которые выплескивались из Сабатина, разгоряченного вином. Кузену скоро стало ясно, что Сабатин во многом сам виноват в том, что очутился в полном одиночестве, заносчиво отказавшись общаться с местной знатью и, что еще хуже, третируя здешних дворян при каждом удобном случае. Как и все при дворе, Арман разделял это мнение о сельских землевладельцах, но Сабатин сам теперь принадлежал к их числу и должен был наладить с соседями хорошие отношения, а не задирать свой надменный орлиный нос. Арман уже давным-давно решил для себя, что если ему когда-нибудь выпадет несчастье оказаться в положении кузена, то он ни в коем случае не будет обрекать себя на такое добровольное заточение. Не удивительно, что брак его оказался неудачным. О Боже! Этот лоботряс не удосужился даже устроить в своих угодьях приличную охоту, хотя доходы позволяли ему держать одну из лучших псарен во всей Франции и не меньше дюжины егерей. Можно только посочувствовать Жасмин, которой от скуки приходилось водить дружбу с этой выжившей из ума старухой, которая была ему совсем незнакома. Если бы она даже завела себе любовника из числа лакеев, то и тут Арман не стал бы ее осуждать. Сабатин испытал горькое разочарование, когда Арман уклонился от обещания замолвить за него словечко перед королем. Зная о недавно полученном отказе, кузен не видел в этом никакого смысла. Сабатин опять бы запил горькую, потеряв всякий интерес к гостю, если бы Арман этому решительно не воспротивился и не стал следить за ним, как зоркий ястреб. Он брал его с собой в лес на верховые прогулки, которые длились весь день, заставил его расшевелить дряблые мускулы, устроив на террасе фехтование на рапирах, которое затем вошло у них в ежедневную привычку. После ужина, когда Сабатина особенно сильно одолевала тоска и он принимался за вино, Арман развлекал его игрой в карты, делая высокие ставки словно они находились не в глухом захолустье, а в Версале.


Через три недели Арман, весь сияя, пришел к Жасмин:

— Сабатин согласился устроить бал и пригласить на него всю местную знать. Ваши дни заточения окончились. Добро пожаловать в царство живых!

Жасмин, не помня себя от счастья, бросилась к Арману на шею и от полноты нахлынувших чувств расцеловала его в обе щеки.

Когда были разосланы приглашения, оказалось, что не все соседи их приняли. Те, кто до сих пор чувствовали себя уязвленными прошлыми обидами, усмотрели в этом внезапном изменении отношения к ним со стороны высокомерного де Вальверде какой-то подлый подвох, но большинство, движимое простым любопытством, согласились приехать. Женщины горели желанием посмотреть, наконец, на таинственную и загадочную герцогиню, а мужчины надеялись, что им под каким-нибудь предлогом удастся хотя бы мельком взглянуть на жеребцов чистых кровей, которыми славились герцогские конюшни. Большая часть гостей, явившихся на бал к де Вальверде, состояла из сельских дворян, чья голубая кровь подтверждалась родословными, бравшими свое начало с пятнадцатого века. Однако, несмотря на это, тем из них, у кого не было иного источника доходов, приходилось весьма туго в случае неурожая или массового падежа скота. Разумеется, были среди них и исключения, и эти немногочисленные богачи заказывали себе одежду у лучших парижских портных, в то время как остальные пыжились, как могли.