— Должно быть, я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, то стала искать его труп, но нашла не сразу. Он лежал на каких-то ступеньках. Сотни ног прошли по его телу, и оно было изуродовано до неузнаваемости. — Диана подняла голову, и Розе стало не по себе от ее измученного лица — лица женщины, постаревшей лет на десять. — Его голову найти так и не удалось, хотя я обыскала все закоулки. Наверное, мой разум на какое-то время оставил меня, потому что я ходила и плакала, пока ко мне не подошел национальный гвардеец, который стоял там на посту и не приказал замолчать. Я попросила его помочь мне найти голову Жан-Поля, но он сказал, что революционеры насадили ее на пику и унесли…

Роза содрогнулась, вспомнив о головах, увиденных ею при отправлении королевской процессии. Поднятые на пики, они высоко покачивались вверху, обрамляя длинную колонну карет и повозок со всех сторон. Она ласково обняла за плечи Диану.

— Если бы я только знала, в какую ужасную беду ты попала, то обязательно постаралась бы помочь. Почему ты не обратилась ко мне?

— Я не могла вернуться во дворец. Национальные гвардейцы охраняли все входы и никого не пускали. Тогда я попросила садовника помочь мне отнести куда-нибудь тело. Он завернул Жан-Поля — то, что от него осталось, — в холстину и еще с одним человеком отнес его в здание, где раньше была полиция. Там теперь лежат все трупы. Я сидела с Жан-Полем, пока мне не сказам, что все уезжают из Версаля.

Роза, догадавшись, о чем пойдет речь дальше, прижала к себе девушку:

— Все! Хватит! Не нужно больше вспоминать!

Словно не слыша, Диана продолжала:

— Я увидела его голову. Вы знаете, что сделали эти страшные люди? Они заставили цирюльника вымыть все головы и причесать. Волосы Жан-Поля были такие чистые и красивые и развевались, и сверкали под солнцем, как золотые. Но на его лице так и застыл ужас! — Она чуть вскрикнула и хотела было встать с кресла, но Роза удержала ее на месте. И затем из уст несчастной девушки вырвались такие душераздирающие рыдания, каких Розе не приходилось слышать за всю свою жизнь.

Уже стемнело, когда обе женщины выскользнули из Версальского дворца. Роза очень опасалась враждебно настроенных слуг, оказавшихся хозяевами всех огромных залов и гостиных. Под влиянием винных паров — а вина осталось в буфетах и погребах предостаточно — эти люди теперь расхаживали по всему дворцу в поисках женщин с целью удовлетворения иных желаний. Роза заперла дверь своих покоев на засов, посчитав за лучшее в этой обстановке затаиться и дождаться темноты, когда они с Дианой, прекрасно зная все лабиринты лестниц и переходов, смогут без помех выбраться наружу. Через несколько часов послышался топот тяжело обутых ног и хлопанье дверей и оконных ставней. Роза догадалась, что пришли национальные гвардейцы, которые, очевидно, получили приказ не допустить проникновения во дворец грабителей и прочих злоумышленников. «Интересно, — подумала Роза, — что станется теперь с Версалем, если королевской чете и двору придется надолго остаться в Париже?»

Роза и Диана оделись в платья темного цвета, чтобы быть как можно незаметнее. Причем госпоже пришлось облачиться в одно из рабочих платьев своей служанки, а поверх накинуть черный плащ с капюшоном. Небольшую картину дедушки, которой она очень дорожила, пришлось завернуть в ворох одежды Дианы, а драгоценности Роза спрятала под платьем.

Она подумала, что лучше всего выйти через одну из калиток в парке, и оказалась права. Национальные гвардейцы, стоявшие там в карауле, приняли их за двух служанок и отпустили в их адрес пару грубых шуток, когда они проходили мимо. Весь путь до Шато Сатори им пришлось идти пешком. Диана, обычно здоровая и выносливая девушка, часто спотыкалась и двигалась, как сомнамбула.

Когда они подошли уже совсем близко и свернули на аллею, которая вела к дому, Розу охватила такая всепоглощающая радость от того, что все ужасы и страхи остались позади, а впереди было место, где ее всегда ждали и любили, что она не выдержала и пустилась бежать со всех ног. Диана недоуменно посмотрела ей вслед и тоже ускорила шаг. Взлетев по ступенькам, Роза изо всех сил забарабанила в дверь, а затем дернула за шнурок звонка.

— Я здесь, бабушка! — ликующим голосом взывала она, словно ее могли слышать внутри.

Дверь распахнулась, и она застыла в шоке с языком, — казалось, примерзшим к нёбу. На пороге выросла зловещая фигура одного из этих ненавистных революционеров, освещаемая изнутри светом, который шел от канделябра, стоявшего в зале на столе. Затем этот проклятый бунтовщик заговорил голосом Ричарда:

— Роза! Слава Богу, ты здесь, наконец! А я уже собирался ехать искать тебя в Версале. У твоей бабушки случился приступ. Она сейчас в тяжелом состоянии.

Роза упала к нему в объятия и после быстрого поцелуя, означавшего полное примирение, бросилась вверх по лестнице. В ее сердце зарождался страстный, пронизывающий весь мир крик-мольба к Богу: «Господи, спаси бабушку! Не дай ей умереть!» Эту потерю после всего пережитого будет невозможно перенести.

ГЛАВА 22

Версаль так и простоял, опустевший и унылый, более двух с половиной лет, когда в августе 1792 года Роза явилась туда, чтобы востребовать свои вещи. Все это время она даже не вспоминала о них. У нее было предостаточно хлопот. Сначала ей пришлось долгие месяцы выхаживать бабушку, вытаскивая ее буквально из могилы, и сидеть с ней, пока дело, наконец, не пошло на поправку.

И все-таки, настал день, когда ужас печальных событий шестого октября 1789 года потускнел в ее памяти, и Роза уже без содрогания могла себе представить, как она войдет в этот дворец, поднимется по лестнице, пройдет по его коридорам и окажется в своих бывших покоях. Нет, она не забыла ничего и никогда не забудет, и живой памятью о той страшной ночи была Диана, которая совершенно изменилась, стала молчаливой, замкнутой женщиной. Роза заметила, что, когда бы им ни случалось проезжать в карете по Плац-де-Арм, Диана всегда отводила глаза, не желая смотреть на Версальский дворец. Впрочем, так же поступала и она сама.

Франция переживала ужасное время. Честолюбивые политики, одержимые фанатики и кровожадные маньяки — все они стремились к власти, забираясь на ее высоты по горам трупов и утопая по горло в крови сотен тысяч жертв. Роза устала от постоянных потрясений и перемен, от борьбы фракций. Заговоры, контрзаговоры, умеренные и экстремисты — от всего этого голова шла кругом. Знаменитости и любимцы народа вдруг оказывались его врагами и в одночасье свергались, а их место поначалу занимали малоизвестные личности вроде Робеспьера и Дантона. Повсюду вспыхивали мятежи и восстания; людей теперь косил не только мор и голод, но и массовые расправы и Гильотина. Разбой на дорогах и грабежи в деревнях и городах приобрели невиданный размах и стали вполне обыденным явлением. Революция, совершившаяся во имя народа, принесла этому народу еще большие страдания. По конституции, принятой за несколько месяцев до описываемого посещения Розой Версаля, Франция оставалась монархией, но власть короля, по-прежнему жившего в Тюильри, значительно ограничивалась.

Сегодня, когда ее карета въехала на Королевскую площадь, она ощутила непонятную острую тоску и вдруг поняла: ей очень не хватает привычного караула швейцарских гвардейцев в их живописных мундирах. Вместо них у ворот стояли национальные гвардейцы с трехцветной перевязью через плечо и революционной кокардой на черных, лихо заломленных набекрень шляпах. И все же, бросив взгляд на позолоченный фасад восточного крыла, где когда-то король и королева выходили на балкон, чтобы показаться перед буйствующей толпой, она обнаружила, что к ней возвращаются и другие воспоминания — о более счастливых днях.

Казалось, что Версаль опять околдовывает ее своими магическими чарами, покоряя ее так, как это было в первый раз, когда она появилась здесь подозрительная, растерянная и рассерженная переменой, происшедшей в ее жизни и навязанной ей силком.

Ричард предложил сопровождать ее в этой поездке, но Розе хотелось окунуться в прошлое в одиночестве.

— Если ты полагаешь, что так будет лучше, — неуверенно произнес он.

— Да, — коротко ответила она. — Поезжай в посольство, как ты и собирался.

— Отлично! Если ты закончила то письмо к королеве, я могу заехать по пути в Тюильри и передать его.

— Оно уже готово. — И Роза вручила это письмо мужу, зная, что Марии-Антуанетте будет очень приятно получить от нее весточку, ведь теперь королевской семье фактически было запрещено принимать гостей. Иногда в этой серой, унылой полосе случались и проблески света, доставлявшие огромную радость затворникам Тюильри, и тогда на короткий миг королю и королеве начинало казаться, что худшее позади и все скоро наладится. Старый дворец был отремонтирован и обставлен мебелью и являлся теперь резиденцией, достойной пребывания королевского двора, хотя, по большому счету, Версалю он и в подметки не годился. Именно в это время к королеве возвратилась ее старая фрейлина, принцесса де Ламбаль, которая после падения Бастилии бежала в Англию, и Мария-Антуанетта была невероятно тронута этим отважным поступком.

Дважды Роза и Ричард посещали Сен-Клу, когда там находилась на отдыхе — естественно, с разрешения Законодательного собрания — королевская семья. Розу переполняло счастье, корда она опять после долгого перерыва весело бегала наперегонки и играла в прятки с дофином и принцессой Марией-Терезой, а также беспечно болтала с королевой о том, о сем в обстановке благодушной, сельской идиллии. К их радости, правительство не отдало приказ расставить кругом стражу и поэтому их зрение не оскорблял вид мрачных и наглых национальных гвардейцев, стоявших обычно на каждом шагу. Однако такие развлечения прекратились после того, как провалом закончилась попытка Акселя фон Ферзена по подложным документам вывезти королевскую семью из Франции.

Роза вышла из кареты у ворот, стоявших открытыми, и в душе у нее продолжала гнездиться тревога за судьбу несчастной четы и их детей. Дела у них шли что ни день, то хуже. Их жизни находились в постоянной опасности, так как они служили объектом постоянной ненависти, которую умелые манипуляторы опять начали нагнетать. Она вошла в вестибюль Королевы, который был совершенно пуст, если не считать двух национальных гвардейцев, стоявших на часах, и еще одного, который сидел за столиком. Когда-то здесь было не протолкнуться от блестящих, пышно разодетых дам и вельмож, придворных дам и кавалеров, усыпанных бриллиантами. Они сновали вверх-вниз по лестнице из зеленого мрамора; бойко шла торговля у разносчиков и с небольших лотков, вроде того, с которого Маргарита когда-то продавала свои вееры.

— Ваше имя? — пролаял капрал, сидевший за столом.

— Леди Истертон. — Затем Роза кратко объяснила ему цель своего визита, и он углубился в список, лежавший перед ним.

— Ваши документы! — Он посмотрел ее паспорт, кивнул и отдал назад. Все личные вещи находятся в первом вестибюле сразу за кордергардией. Полагаю, что дорогу туда вы найдете сами.

Она проигнорировала сарказм в его голосе.

— Конечно.

Сопровождаемая двумя грумами, которые должны были нести ящики, Роза не спеша поднялась по лестнице Королевы. Наверху, как и прежде, ее встретил блеск позолоченной скульптуры, символизировавшей брак короля-солнце и королевы Марии-Терезы; настенная россыпь по обе стороны мраморного алькова, где стояла эта скульптура, создавала впечатление перспективы и величия.

Она прошла через кордергардию в первый вестибюль. Там, где когда-то проходили публичные ужины короля-солнце, теперь стояли беспечные ряды коробок, ящиков, чемоданов и сундуков всевозможных форм и размеров. Хозяевам многих из них уже не суждено было явиться за своими вещами — одни давно истлели в могиле, а другие эмигрировали. Часовой, находившийся в хранилище, помог Розе найти ее сундуки. Все они были пронумерованы и имели ярлычки. Когда грумы стали переносить их, Роза не удержалась от соблазна пройти в открытую дверь и взглянуть на прекрасный, белый с золотым, салон Бычьего глаза. Ее обрадовало здесь то, что дверь, через которую так счастливо спаслась королева и которую чуть было не выломала чернь, была отремонтирована, так что теперь не осталась даже следа от поломки. Справедливости ради следовало отметить, что Национальное собрание, а затем Законодательное собрание следили за тем, чтобы это огромное здание находилось в должном порядке. Розу, впрочем, это не особенно удивило, ибо она знала, что большинство ее соотечественников, независимо от того, к какому сословию они принадлежали, рассматривали Версаль как общее достояние, куда, кстати, они всегда имели право беспрепятственного доступа. По иронии судьбы именно теперь, после победы народной революции, вход во дворец был ограничен. Почти все окна были закрыты ставнями, а невывезенная мебель одета в чехлы.