— Слушаю вас, сир, — не скрывая своего удивления, произнес он. И тогда Огюстен, не говоря ни слова, отошел в сторону. Некоторое время глаза начальника приспосабливались к полумраку камеры, а затем в них появилось смятение. — Вот уж никогда бы не подумал, что эта женщина способна на такой поступок!

Огюстен взорвался:

— Вы плохо исполняете свои обязанности! Этот нож наверняка находился в кармане ее фартука. Почему вы не обыскали арестованную и не удостоверились, что у нее нет острых предметов, которыми она могла бы поранить себя?

— Если бы с ней случилась истерика, то я приказал бы забрать у нее фартук и чулки, но как только ее отвели в камеру, она успокоилась и стала тихой, как мышка… — Обидевшись на Огюстена, начальник повысил тон и стал размахивать руками. — Кроме того, насколько мне известно, здесь еще никогда не случалось ничего подобного. Обычно мы держим тут воров, да и то временно, до их отправления в другую тюрьму, или какого-нибудь пьянчужку-крестьянина, который начал буйствовать в парке. Я сам заглянул в камеру и видел эту женщину вчера вечером, перед тем, как идти домой. Она сидела спокойно, сложив руки и уставившись в стену.

— Вы настоящий болван! А теперь слушайте меня и запоминайте, что вы должны сделать. Пошлите за какой-нибудь женщиной, не очень болтливой, на которую можно положиться. Пусть она подготовит тело к погребению и уберет в камере. Никто больше не должен знать, что случилось. Я устрою так, что сюда привезут гроб в закрытом фургоне к одиннадцати часам. Эту женщину заберут и похоронят вместе с покойным мужем.

— Я не могу допустить этого! Самоубийц не положено хоронить на общем кладбище. Это святотатство! Ее закопают на тюремном дворе. Мне придется самому найти ей место.

Лицо Огюстена побагровело от гнева, а губы сжались в тонкую полоску.

— Жанна Дремонт лишилась разума. Она не знала, что делала. Ее душа невинна. Сделайте так, как я говорю. Запишите в вашей книге учета арестованных, что смерть этой женщины последовала от естественных причин.

— Я не могу сделать это…

— Мне кажется, вы ошибаетесь! — голос Огюстена зазвучал угрожающе. — Подумайте как следует, ведь ответственность за происшедшее лежит исключительно на вас, — в наступившей паузе явно крылась угроза, — и если вы откажетесь выполнить мою просьбу, я уведомлю о вашем промахе самого короля. Надеюсь, вы не забыли о том, что в этом дворце никому не позволено умирать, за исключением королей и их родственников? Это касается и вашей тюрьмы!

Начальник охраны побледнел от ужаса. Он не забыл…

— А что, если явится священник из ее прихода и станет спрашивать о причинах ее смерти?

— Вы можете сказать ему, что тело покойной, умершей от сердечного приступа, было вывезено тайно, чтобы не огорчать короля.

— Хорошо, сир. — Стражник понял, наконец, что вся его дальнейшая карьера оказалась под угрозой. — Все будет исполнено, как вы сказали. Я отошлю подчиненных обходить дворцовые окрестности и останусь здесь один.

— Еще одна предосторожность: прибейте крышку гроба гвоздями, и тогда уж вряд ли кто-нибудь узнает об этой ужасной трагедии.

Огюстен послал своего слугу нанять фургон и приказал ему затем ехать в тюрьму и помочь начальнику охраны вынести и погрузить гроб так, чтобы их никто не видел. Если кто-нибудь из стражников поинтересуется насчет арестованной, то ему ответят, что она внезапно скончалась и что по известной всем причине ее тело было вывезено из тюрьмы как можно скорее. Они наверняка одобрят такое решение, ибо ревностно заботятся о своей репутации и не захотят попадать в немилость к королю.


К хижине Дремонтов Огюстен отправился загодя, потому что нужно было попасть туда раньше, чем привезут гроб с телом Жанны. Огюстена переполняла жалость к девушке, которой он должен был сообщить о том, что она потеряла еще и мать. Он хотел утешить ее и смягчить боль утраты, но не знал, как.

Маргарита, должно быть, давно уже высматривала его, потому что не успел спешиться, как она открыла дверь и встала у порога. На ней было черное платье. Волосы, зачесанные назад, венчала черная шапочка, из-под которой выбивались непослушные локоны. Прекрасные глаза, вновь поразившие его своей прозрачной голубизной, были отмечены печатью скорби и горя. Взглянув на нее, Огюстен понял, что прошлой ночью она не сомкнула глаз.

— Что вы узнали о моей матери? — сразу же спросила Маргарита. При виде печального лица Огюстена в сердце девушки шевельнулось дурное предчувствие и ее голос задрожал.

Не отвечая, он прошел мимо нее в хижину, и Маргарита, затворив за ним дверь, осталась стоять на прежнем месте, словно любое движение с ее стороны могло сделать еще более ужасным то, что должно было сейчас прозвучать из его уст. На столе посреди комнаты стоял гроб с телом Тео, а рядом с ним горела свеча. На крышке гроба лежал скромный букетик полевых цветов, которые Маргарита нарвала в поле за их домиком. Переступив порог, Огюстен снял широкополую шляпу и, положив ее на лавку, повернулся и посмотрел на девушку.

— Соберись с духом, Маргарита, — мягко проговорил он. — Я принес тебе печальную весть. Мне не удалось добиться смягчения участи твоей матери. Потрясение, которое она пережила, оказалось слишком сильным для ее сердца, и она освободилась от всех земных тревог иным путем…

Смысл сказанных Огюстеном слов, наконец, дошел до сознания Маргариты. Она не упала в обморок, как ожидал ее благодетель, но щеки ее покрылись смертельной бледностью.

— Моя мать мертва… — прошептала она голосом, в котором чувствовалась беспредельная боль. — Значит, эти приступы помешательства были предсмертными?

— Думаю, что так оно и было.

Маргарита судорожно вздохнула.

— Где она?

— Власти выдали ее тело, и сейчас его везут сюда. Вы увидите, что гроб уже заколочен. Пусть все так и останется. Помните ее такой, какой она была в жизни.

— Она сама хотела бы этого…

Губы девушки непроизвольно задрожали, и она закрыла их тыльной стороной ладони, пытаясь взять себя в руки и не разрыдаться. И тут Огюстен поступил так, как, говорил он себе впоследствии, поступил бы всякий сострадательный человек на его месте: его руки как бы сами собой раскрылись навстречу девушке, и с приглушенным всхлипыванием она уткнулась лицом ему в плечо, цепляясь за него так, будто он был единственной опорой и прибежищем в бушующем житейском море невзгод.

Прижав ее к груди, Огюстен ощутил, как его сердце затопила теплая волна. Он не испытывал ничего подобного с тех пор, как влюбился в Сюзанну. Ему теперь самому не верилось, что он смог проделать все это для почти незнакомой девушки. Он рисковал впасть в немилость к королю, призывая того проявить милосердие к ее матери; он склонил начальника дворцовой охраны к служебному преступлению, тайно вывезя тело покойной из тюрьмы, и, наконец, он нарушил все церковные заповеди, как католические, так и протестантские, устроив самоубийце христианские похороны на освященной земле. Однако Огюстен совершенно не раскаивался в содеянном.

Слегка повернув голову, он прикоснулся щекой к ее волосам. Его рука передвинулась с плеча девушки под ее шапочку и утонула в пышных волосах. Маргарита, доверчиво воспринявшая эти жесты как знаки утешения, еще крепче прижалась к нему, в тихих рыданиях изливая свое горе. Его сильные, надежные руки казались ей раем. И так они стояли, пока на окно не упала тень подъехавшего фургона с гробом Жанны.

ГЛАВА 4

Если бы за ту крестьянку вступился кто-нибудь другой, а не Огюстен, то, скорее всего, Людовик постарался бы забыть о существовании этого человека. Инцидент в парке и сразу последовавшее за ним заступничество одного из наиболее ценимых королем придворных расстроили его больше, чем могли предполагать даже те, кто хорошо знал характер монарха. Однако, зная Огюстена как постоянного защитника всех обиженных и угнетенных и полагая, что в данном случае дело касается принципа, а не личности, он в душе простил его и даже проявил поистине королевское великодушие, как-то вечером пригласив Огюстена в салон Дианы поиграть в бильярд. Поединок шел на равных и был очень упорным, поскольку оба они слыли превосходными игроками, и тем приятнее показалась победа Людовику, выигравшему с небольшим перевесом.

Огюстен не присутствовал на похоронах супругов Дремонт, потому что это было бы по меньшей мере странным. Выждав три недели, он навестил Маргариту, но когда постучал в дверь хижины, ответа не последовало. Затем появилась соседка, беспрестанно кланявшаяся и приседавшая в реверансе, будто перед ней был сам король.

— Маргарита вышла, чтобы отправить ящик с веерами. Один ее знакомый поедет на повозке в Париж, вот она и решила воспользоваться случаем, — сообщила соседка Огюстену и добавила:

— Она долго не задержится, если этот человек уже собрался.

Огюстен вежливо поблагодарил женщину и уже хотел было отправиться на розыски Маргариты, как вдруг увидел ее в конце переулка. Она шагала быстрой, легкой походкой, и у него промелькнула мысль, что, пройдя должное обучение, эта девушка могла бы выступать в вечерних балетах не хуже профессиональных танцовщиц. Когда Маргарита подошла поближе, Огюстен заметил, что тяжелая утрата — смерть родителей — не прошла для нее бесследно: глаза глубоко запали, черты исхудавшего лица заострились.

— Добрый день, мсье Руссо, — ответила она на его приветствие. — Как мило с вашей стороны навестить меня!

— Я хотел узнать, как вы поживаете.

Он надеялся, что девушка обрадуется, увидев его, и теперь убедился в этом, несмотря на ее явную сдержанность по сравнению с их последней встречей.

— Пожалуйста, простите меня за страшный беспорядок в доме, — сказала она, входя в комнату впереди него. — Я собираю вещи и готовлюсь к отъезду. Эту хижину будут сносить.

— Значит, строители добрались и до этих мест… Да, сейчас город не узнать: ничего общего с тем, что я видел, когда впервые приехал сюда. Это была захолустная деревушка…

— Здесь было красиво? Сколько я помню, здесь ни на один день не прекращались строительные работы. — Она поставила один деревянный ящик на другой, чтобы дотянуться до полки, где стояла фляжка. — Позвольте предложить вам вина?

— Благодарю вас. Что касается деревни, не могу вспомнить ничего особенного.

Маргарита налила вина Огюстену и себе, не упоминая о весьма сомнительном качестве напитка, ибо решила, что, несмотря на благородное происхождение и статус придворного, Огюстену наверняка приходилось бывать на войне, и уж там-то люди пьют все, что попадется под руку. Стало быть, ему не привыкать к грубому деревенскому вину. Их простые, обыденные отношения, когда она вела себя с ним на равных, а он принимал это как само собой разумеющееся, удивляли ее, хотя еще раньше она решила обращаться с ним именно таким образом. Конечно, она знала от матери, какая роль отводилась ей в их отношениях, и это накладывало на них определенный отпечаток уже сейчас. Смерть родителей многое изменила. Романтический герой, которым она восхищалась издалека в зале, где проходила вечерняя королевская трапеза, имел мало общего с красивым, стройным мужчиной в цвете лет, который сидел сейчас напротив за столом и поднимал в ее честь глиняную кружку с вином.

Если бы не недавняя трагедия, внимание, оказываемое Маргарите Огюстеном, вскружило бы ей голову. Как ужасно, что потребовалась смерть двух самых дорогих для нее людей, чтобы развеялись все глупые иллюзии, которыми она себя тешила… Здравый смысл и реализм взяли, наконец, в ней верх, и последняя мечта покойной матери развеялась, как предрассветный туман. Она стала сама собой, но этого никогда не произошло бы, если бы она сменила уют и защиту материнского крыла на покровительство любовника, как этого хотелось Жанне.

— Где вы теперь будете жить? — поинтересовался Огюстен. — Мне бы хотелось изредка навещать вас.

— Я сняла квартиру над шляпной мастерской. Это недалеко от плаца для парадов. Вход под аркой, а напротив — лавка, где торгуют тесьмой и прочими галантерейными товарами. Я хочу открыть собственное дело по производству вееров. Я выполнила все старые заказы, отослала их и теперь вольна поступать как мне вздумается. Я всегда думала, что моя мать напрасно растрачивает свой талант, работая на посредников за жалкие гроши и давая им возможность наживаться на ее труде. Однако ей этого было достаточно. А я совсем другая и не боюсь рискнуть.

— Этому вполне можно поверить, — подумал Огюстен. А вслух произнес:

— У меня есть веер вашей матушки, на котором написано ваше имя.

Маргарита не выказала удивления:

— Да, мама говорила, что подарила его вам на память. А тот кошелек с золотыми монетами, который вы вручили взамен, дал мне возможность получить кое-какое образование, и в нем еще осталось достаточно, чтобы я открыла свою мастерскую.