— У меня есть для тебя еще один сюрприз, — объявил Огюстен, как только они остались наедине. — К этому времени он должен быть уже готов.

Маргарита подумала, что он хочет посвятить ее в тайну скрытой двери, и мысль о том, что она пользуется таким безграничным доверием с его стороны, чрезвычайно обрадовала ее. Вместо этого Огюстен провел ее в розовый будуар, виденный ею прежде. Но теперь все изменилось. Там, где раньше было лишь пустое помещение, находился складной стол, накрытый к ужину; на камчатой скатерти лежали столовые приборы из серебра и стояла хрустальная посуда. За окном уже стремительно сгущались сумерки, и поэтому свечи в канделябрах были зажжены. У стола стояли два табурета с бархатными подушечками.

— Все это приготовили невидимки? — весело предположила Маргарита, догадавшись, что стол накрыла консьержка. Однако ей так хотелось поверить, что здесь не обошлось без колдовства, ибо это означало продолжение мистического настроения, радостного ожидания чуда, которое овладело ею, когда она бродила по верхнему этажу.

— Ты правильно догадалась, — ответил Огюстен в том же духе. — На закате сюда являются привидения и служат обитателям этого дома.

За едой царило приподнятое настроение. Под снятыми Огюстеном серебристыми салфетками оказались разнообразнейшие холодные и горячие закуски; мясо домашних животных, птица, дичь, рыба в вареном и копченом виде, заливное, буженина и прочие деликатесы. В великолепных блюдах и кувшинах севрского фарфора были салаты, соусы, компоты, желе и засахаренные фрукты. Еще никогда в жизни не приходилось ей пробовать таких тонких, ароматных вин, которые скользили в горле как божественный нектар. Остаток вечера после ужина проходил словно в некой золотистой дымке. Маргарита помнила, что она танцевала с Огюстеном в пустом бальном зале при свете пары канделябров, которые он захватил с собой со стола и поставил на камин из розового мрамора. Находясь в состоянии эйфории, девушка кружилась в вихре деревенского танца, знакомого с детства. Высокая тень, отбрасываемая ею, металась по стенам, обтянутым парчой, на короткие мгновения затемняя мерцание золотых нитей. Огюстен отбивал ладонями ритм, а она напевала мелодию, эхо которой, отдававшееся под сводами зала, напоминало пение посаженного в клетку жаворонка. И вдруг у нее закружилась голова, и она остановилась посреди зала. Ее многочисленные нижние юбки и ситцевое платье, развивавшиеся ниже колен, взметнулись в последний раз и опали.

— Тебе нехорошо? — с тревогой спросил Огюстен; его фигура неясно маячила перед ней в потоке мягкого, теплого света свечей, наплывавшего, словно туман. Маргарита посмотрела на него сквозь ресницы и почувствовала, что он все больше и больше оказывается в ее власти. Еще несколько шагов, и он встретится с ней на троне любви. Это можно было легко определить по его глазам, в которых ярко пылал огонь желания. Ни один мужчина в мире — так, по крайней мере, ей казалось — не обладал таким страстным взглядом. Решив подразнить его, она не стала отвечать, а, увернувшись, начала танцевать медленный курант, которому ее обучила Мари Принтемпс, негромко напевая мелодию. В течение нескольких чарующих минут Огюстен наблюдал за Маргаритой, а затем присоединился к ней; правое плечо выдвигалось вперед после шага правой ноги, затем точно такое же движение делали левая нога и плечо, и все это сопровождалось грациозными поклонами в ту и другую сторону поочередно, а руки партнера покоились на изящной талии партнерши. Все их движения были удивительно гармоничны. Их тени то соединялись в одну, то скрещивались, а затем расходились, и на полу, стенах и потолке возникали причудливые узоры. В конце концов, Маргарита сделала реверанс, изящно описав полукруг ногой, но, не удержавшись, села на пол. Весело засмеявшись, она подняла глаза и посмотрела на Огюстена:

— У меня ноги подкашиваются от вина. Похоже, я так и останусь на этом месте, и никакая сила на свете не сдвинет меня отсюда.

Довольный удачным вечером, Огюстен сел рядом с ней, облокотившись на колено:

— Лучшего я и не желал бы. Если бы ты осталась здесь, я имею в виду…

Она поддразнила его, отведя глаза в сторону, а лицо при этом приняло глубокомысленное выражение. Со стороны можно было подумать, что она колеблется и раздумывает. Наконец, последовал уклончивый ответ:

— Давайте не будем пока об этом говорить.

— Кто научил тебя танцевать?

— Учительница, о которой я вам рассказывала.

— Она знала свое дело. А что ты скажешь, если мы с тобой потанцуем в Версальских садах? В следующем месяце намечено устроить несколько грандиозных балов и гуляний с фейерверками. — Предвидя отказ, причина которого была очевидна, он добавил: — Но тебе придется позволить мне купить для тебя подходящее платье, иначе нас обоих попросят выйти вон!

Еще раньше, обдумывая это обстоятельство, Огюстен пришел к выводу, что будет лучше, если Маргарита почувствует себя в роли благодетельницы, милостиво соизволившей принять платье в силу необходимости, нежели он предложит ей подарок, от которого она, скорее всего, откажется. И не важно, какие слова при этом прозвучат — результат будет одинаковым. Лучшего момента для приглашения выбрать было нельзя, ибо Маргарита сейчас витала в облаках, находясь под воздействием винных паров. Огюстен видел, что его слона упали на благодатную почву.

— Ни за что на свете я не хотела бы поставить вас в неудобное положение! — взволнованно воскликнула Маргарита.

— Ну что ж, значит, договорились. Я попрошу одну из придворных дам порекомендовать хорошую портниху и пришлю ее к тебе.

У Маргариты возникло смутное ощущение, что она слишком быстро уступает поле битвы, однако это почему-то нисколько не тревожило ее. Этим вечером происходили чудеса, и казалось, вместо крови ее артерии были переполнены волшебными золотыми воздушными пузырьками, которые лопались и снова возникали из источника счастья, природа которого была ей неизвестна. Маргарита подняла руки над головой и медленно, словно ее постепенно увлекали за собой чьи-то невидимые руки, опустилась на спину и распростерлась на полу, мечтательно глядя в потолок.

— Во всей Франции нет такого дома, который мог бы сравниться с этим великолепием…

— И женщины, хоть отдаленно напоминающей тебя… — Огюстен наклонился, всматриваясь в ее лицо. Легче всего было бы соблазнить ее прямо сейчас, но он хотел, чтобы она почувствовала истинное желание и любовь и осознавала свои действия. Было бы нечестно и несерьезно воспользоваться состоянием полусонной эйфории, в котором она сейчас находилась.

— Уже поздно. Я отвезу тебя домой.

Бережно поддерживая, Огюстен поднял ее и поставил на ноги. Маргарита на мгновение приникла к нему и жадно, словно в каком-то забытьи, потянулась к его рту губами, но затем опомнилась и отвернулась. В последнем всплеске энергии она раскинула руки и торжествующе закружилась по залу, словно ребенок, стремящийся продлить приятное ощущение, а затем легкими, танцующими шагами пересекла зал и сбежала по ступенькам крыльца к ждавшей их коляске, в которую уже были запряжены свежие лошади. На обратном пути Маргарита все время тихо напевала — для себя и для него.

Они расстались у каменной лестницы, которая вела к двери ее квартиры и располагалась позади шляпной мастерской во внутреннем дворике, вымощенном плиткой.

— Спокойной ночи, Огюстен! Сегодняшний вечер я запомню надолго, — произнесла она, стоя на верхней площадке.

— Это всего лишь начало. Таких вечеров у нас будет еще много.

Продолжая улыбаться, Маргарита медленно поднялась еще на несколько ступенек, но внезапно повернулась и бросилась вниз. Огюстен вдруг почувствовал прикосновение горячих, мягких губ и в следующий момент уже крепко сжимал ее в объятиях. Она сделала слабую попытку вырваться, заранее обреченную на неудачу. В этот момент ее девичий, не слишком умелый поцелуй претерпевал изумительные превращения. Огюстен, завладев ее языком, втянул его в свой теплый, влажный рот, и только тогда она узнала, каким должен быть поцелуй. Маргарита прижалась к нему всем телом и почувствовала, как высокая, прекрасная волна поднимается в ней. Это было доселе неведомое ей ощущение, которое бессознательно подавлялось и пряталось где-то в глубине все эти долгие недели, однако теперь ее душевные раны залечила любовь, и оно вырвалось, наконец, на поверхность.

Огюстен разжал объятия и отпустил ее. Маргарита глубоко вздохнула, не сводя с него глаз. Он осторожно, едва прикасаясь, провел рукой по ее щеке и тихо произнес:

— Иди спать, Маргарита, а то я отнесу тебя на руках…

Задыхаясь от волнения, она отпрянула от Огюстена и, путаясь в юбках, стремглав побежала вверх по лестнице. Захлопнув дверь и закрыв ее на засов, девушка вбежала в спальню и бросилась на кровать. Сердце отчаянно колотилось у нее в груди, и все тело изнывало в какой-то сладостной истоме, особенно самые интимные его части. Слова Огюстена заставили ее опомниться и вызвали смятение в душе. Она испугалась неудержимого желания ощутить прикосновение его рук к своей обнаженной плоти и познать его ласки. Слишком рано! Он еще не любит ее! Она не должна позволять своей страсти поставить под удар все то, о чем они уже условились. Если он овладеет ею, а его сердце по-прежнему останется для нее чужим, как же тогда она сможет навсегда удержать его? Между любовью и физическими удовольствиями может лежать расстояние во много тысяч лье, но разделенная любовь и нежность в состоянии преодолеть любое испытание, посланное судьбой.

Она заснула, не раздеваясь, и утром чрезвычайно удивилась, обнаружив, что проснулась одетой. Однако ее удивление было недолгим: схватив корзинку с веерами, Маргарита помчалась во дворец, рассчитывая, что и этот день окажется не менее прибыльным.

Днем ей довелось увидеть нескольких членов королевской семьи, которые поднимались и спускались по лестнице и проходили через вестибюль. Иногда они садились в карету, ожидавшую у подъезда. Многих из них Маргарита знала в лицо, поскольку прежде неоднократно видела их, включая принцев крови и принцесс, однако вблизи они производили иное впечатление. Особенно заинтриговали ее две дамы, соперничавшие в борьбе за благосклонность короля, — мадам де Монтеспан и мадам де Ментенон. Первая слишком располнела и предпочитала в одежде яркие, броские цвета, а вторая обладала обворожительной улыбкой и не терпела экстравагантности. Ее элегантные наряды отличались темными тонами, из украшений мадам де Ментенон признавала лишь небольшой золотой крест. Единственный законный сын короля, прозванный за свой высокий рост Великим дофином, постоянно сыпал безобидными шутками. У него было румяное, упитанное лицо, свидетельствовавшее о прекрасном здоровье и отменном аппетите, которое обрамляли кудрявые волосы, спускавшиеся на плечи и отливавшие на солнце золотом. Его жена, довольно толстая и неповоротливая, была женщиной недалекого ума, но Великий дофин, казалось, не замечал этих недостатков; его преданность супруге не знала границ.

Самым колоритным персонажем являлся младший брат короля, которого всегда величали «мсье». Раскрашенный как куколка, он всегда быстро пробегал мимо в туфлях на высоких каблуках. Несмотря на полную противоположность Людовику в сексуальных предпочтениях, он был женат и даже имел детей.

Появление королевы, как правило, не вызывало никакой реакции со стороны деловито торгующих продавцов и покупателей, которые едва ли обращали на нее какое-либо внимание, если только не оказывались у нее на пути. Однако все обстояло иначе, когда прибывал Людовик. Это было похоже на внезапную вспышку солнечного света, поражавшую всех присутствовавших. Гипнотическое действие его личности проявлялось и в том, что даже стоявшие в самом конце вестибюля помимо своей воли принуждены были смотреть в его направлении, изо всех сил вытягивая шеи, а от бесчисленных поклонов и реверансов начинало рябить в глазах.

Каждый раз, завидев короля, Маргарита испытывала к нему ужасное отвращение. Для нее он был злодеем, безжалостным чудовищем, обрекшим ее мать на страдания и, в конечном счете, на смерть. Она никак не могла взять в толк: почему он, самый вежливый из всех королей, изящно кивавший всем, кто попадался ему в вестибюле на глаза и не устававший от этих знаков внимания, сколько бы раз ему ни пришлось там проходить, — почему же он так ожесточил свое сердце против несчастной женщины, у которой от горя помутился разум? Она видела, как этот учтивейший монарх всегда снимал шляпу перед любой знатной дамой, которая была ему лично знакома. Перед любым придворным, который кланялся ему, он приподнимал шляпу, притом угол подъема зависел от ранга этого придворного. Маргариту удивляло то, что король помнил, кто из них был герцогом, маркизом, графом или бароном. Ведь их было при дворе великое множество, и все-таки король помнил и никогда не делал ошибок.