До тех пор, пока вся гугенотская община не узнала о том, что в Шато Сатори сменился владелец, беженцы продолжали использовать его как перевалочный пункт. Они обычно стучали в освещенное окно, когда Маргарита еще не спала и находилась внизу, или же подавали знак, подражая уханью филина, если в доме были потушены огни и Маргарита спала наверху. Эти простые сигналы были знакомы ей еще с тех пор, как Огюстен ввел ее в курс дела и она сама встречала беженцев и проводила их через подвал в мансарду. Ей не приходилось бояться разоблачения, ибо постоянная служанка, нанятая ею, хотя и была старательной и трудолюбивой женщиной, в то же время не отличалась особой сообразительностью и к тому же храпела все ночи напролет в самой дальней комнате особняка. Поденщицы приходили не каждый день и всего на несколько часов, а еду для беженцев Маргарита готовила сама.

Жестокое преследование протестантов не прекращалось. У некоторых несчастных, пользовавшихся гостеприимством Маргариты, на теле в нескольких местах было выжжено клеймо в виде буквы «Г». Это означало, что носитель знака является презренным еретиком. Один человек скончался от ран в мансарде, и его пришлось похоронить с помощью его же товарищей в могиле, вырытой в густых зарослях кустарника, куда давно уже не ступала ничья нога. Если беженцы нуждались в одежде, Маргарита снабжала их рубашками и камзолами из гардероба Огюстена или подбирала что-то из своих платьев. У нее имелись даже игрушки для детей и она охотно бы усыновила нескольких малышей, оставшихся без родителей, если бы это было возможно. Затем, хотя исход гугенотов из Франции не прекратился, в Шато Сатори они стали появляться все реже и реже, а вскоре и вовсе исчезли.


Отмена Нантского эдикта имела далеко идущие последствия, которых Людовик не предвидел. Его кровавая расправа над гугенотами вызвала шквал возмущенной критики по всей Европе. Даже некоторые католические страны осудили политику Людовика по отношению к части собственного населения, не говоря уже о государствах, где у власти находились правители-протестанты, которые сразу же начали создавать против него союз, и вскоре Франция оказалась окруженной врагами со всех сторон, Людовик, пребывая в благодушии, уверенный в превосходстве своей армии, и не думал печалиться, а напротив, замыслил новое строительство.

— Я построил Версаль для двора, а Марли для друзей. Теперь же мне необходимо прибежище для себя самого.

— Какое же место ты выбрал для этого? — спросила Франсуаза де Ментенон, поднимая глаза от алтарного покрывала, которое вышивала. Вся Франция уже знала, что она является женой короля. Ее глубоко ранило сознание того, что на нее смотрят как на очередную любовницу Людовика, и, чтобы угодить ей, он приказал официально объявить об их браке.

— Там, где сейчас находится фарфоровый Трианон. На этом месте встанет новый Трианон, на этот раз из мрамора, и предназначен он будет только для меня. В нем мы будем отдыхать от мирской суеты.

Она снова склонила голову над своей вышивкой. О каком покое можно было говорить в обществе этого жизнерадостного, полного сил мужчины, который изо дня в день, да еще по нескольку раз, заставлял ее предаваться плотским утехам? Он не мог усидеть на одном месте, ему все время требовался свежий воздух. Находясь в помещении, он, желая дышать полной грудью, широко распахивал окна и делал это даже в самые жестокие зимние холода. Ему было совершенно наплевать на то, что она или кто-то другой мог быть подвержен простудам из-за сквозняков или устал с дороги, или кому-то нездоровилось. Если ему было скучно, все вокруг должны были изображать веселье и всячески угождать его желаниям и капризам. И все же Франсуаза могла понять его стремление на время удаляться от двора. Стоило кому-то лишь шепнуть о том, что Людовик подумывает об отъезде в Марли, как тут же по всем коридорам выстраивались шеренги придворных, желавших сопровождать его в этой поездке. «Марли, сир?» — спрашивал каждый из них, когда король проходил мимо. Если он кивал, они знали, что вожделенное приглашение у них в кармане; если же не удостаивал их вниманием, эти люди сгорали от зависти к немногим счастливчикам.

Прелестный, миниатюрный дворец в Трианоне, украшенный пилястрами из розового мрамора, был окончательно отделан через три года после подписания указа об отмене Нантского эдикта. И сентябре же следующего года Людовик вверг Францию в войну, которая положила конец всем земляным работам на реке Юре. Войска ушли оттуда, чтобы вместо риска умереть от лихорадки подвергнуться другому, к которому они привыкли больше и который потому казался им естественным. Смерть от пули, выпущенной из мушкета, или от удара драгунского палаша считалась куда более почетной. В магазине Маргариты шла бойкая торговля дешевыми веерами, которые раскупались солдатами уходивших на войну полков для своих жен и подружек. Когда Кларисса сообщила, что придворные, также отправлявшиеся вместе с войсками, выражали желание приобрести изделия поизящнее и, соответственно, подороже, Маргарита поняла, что нужно разработать совершенно иную модель веера, но для этого требовались деньги. В течение следующих двух-трех дней она советовалась со своим банкиром, разговаривала с некоторыми ювелирами и золотых дел мастерами, оценивала качество кружев из Лилля, Валенсии и Фландрии. Она хотела получить все самое лучшее, что только можно было купить за деньги. Когда все было улажено и под руководством Люсиль началась работа по изготовлению образцов новых вееров, Маргарита пошла в малиновый зал, где над камином висел портрет Огюстена. Именно в этой комнате они впервые вместе ужинали и шутили тогда, что подают на стол и обслуживают их невидимки. Она не заходила сюда со дня возвращения с побережья, когда ей пришлось снимать чехлы перед приходом солдат, после чего этот зал был заперт вместе с большей частью других помещений, использовать которые не было необходимости.

Она открыла ставни, и в прекрасный зал мощным потоком хлынул дневной свет. Постояв у окна, Маргарита обернулась, хотя это движение и стоило ей огромных усилий, и посмотрела на портрет. В то же самое мгновение она судорожно закрыла ладонью рот, чтобы не зарыдать. У нее в горле стоял комок, грозивший вырваться наружу, и Маргарита чувствовала, что вот-вот разразится бурными слезами и тем самым нарушит обещание, которое она дала себе после первых, самых тяжелых в ее жизни дней: никогда больше не плакать. Разумеется, она знала, что ей придется испытать боль и готовила себя к этому, но все же казалось, что напряженная работа приглушила горечь потери и за четыре года разлуки она привыкла к своему одинокому существованию. Однако сила вновь вспыхнувшего чувства ошеломила и опрокинула ее. Маргарита, словно зачарованная, медленно приблизилась к портрету и стала жадно всматриваться в дорогие черты человека, навсегда исчезнувшего из ее жизни. Художник так искусно изобразил глаза Огюстена, что Маргарите казалось, будто он смотрит прямо на нее.

— Я знаю, что ты в Лондоне… — ее шепот разносился по всему залу. Всего лишь пару дней назад знакомый банкир сообщил ей об этом. — Теперь ты — владелец процветающего банка на Ломбард-Стрит. И вот я пришла сказать, что наконец-то даю тебе шанс вложить капитал в мое дело. Ведь ты всегда этого хотел, не так ли? Конечно, я никак не ожидала, что твое желание сбудется при таких странных обстоятельствах. Я собираюсь делать новые вееры, украшенные бриллиантами и жемчугами — для знати. Я уже давно хотела этим заняться и даже приготовила несколько образцов в надежде, что и для них придет время. Твое золото открыло мне дорогу! Помнишь тот кошелек с луидорами, что ты дал моей матери как плату за веер с моим именем? Те деньги очень помогли мне. Вот и теперь благодаря золоту, оставленному тобой, я добьюсь нового успеха. Я обязательно сделаю это!..

Ее голос задрожал и прервался. Она повернулась спиной к портрету и вышла из зала. Отныне его двойные двери больше никогда не запирались. Со временем Маргарита сможет сесть в этом зале за накрытый стол и не чувствовать каждый раз, когда ее глаза встречались с глазами, изображенными на портрете, что умирает небольшая частичка ее души. Но до этого ей предстояло прожить еще очень много долгих лет…

Чтобы довести свою новую затею до конца, Маргарите пришлось преодолеть немало трудностей. Прежде всего, она подала письменное прошение продавать товар с лотка в вестибюле и встретила отказ. Ей было сказано, что никаких новых лотков в дополнение к уже имеющимся устанавливать не позволяется. Новые вееры нельзя было продавать из корзины Клариссы, ибо это во многом обесценило бы их в глазах богатых и разборчивых покупателей, да и в любом случае Маргарита не хотела лишаться хоть и небольшого, но постоянного источника дохода от сбыта дешевых вееров. Несколько образцов роскошных вееров было выставлено в окне магазина, но клиенты, на которых она рассчитывала, не привыкли искать такие предметы в небольшой галантерейной лавке, расположенной вдали от центральных улиц. Однако настоящее несчастье подстерегало Маргариту впереди. Через несколько недель какой-то вор, соблазнившись видом сверкающих драгоценностей, разбил окно и похитил вееры. Позже их нашли, но, естественно, уже без драгоценностей.

В течение нескольких месяцев Маргарите никак не удавалось наладить сбыт новых вееров, и ее постигло горькое разочарование, так как расходы на их изготовление не окупались и становились непомерными. И тогда она еще раз решилась пустить в ход основной капитал и, взяв туго набитый луидорами кошелек, отправилась к чиновнику, ведавшему торговлей в вестибюле. Тот любезно принял ее и поинтересовался о причине визита, предположив про себя, что у Маргариты возникли какие-нибудь мелкие неприятности, связанные с ее продавщицей, торговавшей из корзины. Когда же она приступила к делу и прямо сказала, что готова заплатить требуемую взятку за внесение ее имени в официальный список владельцев лотков, этот чиновник сразу же выразил желание помочь ей, и они довольно быстро уладили вопрос о размере вознаграждения и остались довольны друг другом. Маргарита добилась того, чтобы ее фамилия стояла первой в списке желающих, а чиновник заполучил кругленькую сумму, которая целиком перекочевала в его карман, не принеся королевской казне ни единого су. Это была одна из самых выгодных незаконных сделок, которую ему удалось провернуть за все время пребывания на этом посту.

Но даже после этого ей пришлось ждать. Ее покровитель не мог творить чудеса и расширить вестибюль, чтобы там появилось место для лотка Маргариты. Прошло много месяцев, занятых ежедневной кропотливой и утомительной работой в мастерской и магазине, но Маргарита не сетовала на судьбу, да и некогда ей было углубляться в собственные переживания по поводу всех случившихся с ней бед. У нее было любимое дело, которому она и отдавала все свое время. Теперь ничто не отвлекало Маргариту. Ей не к кому было спешить по вечерам: ни семьи, ни любимого человека у нее не было. Энергия, помноженная на талант и настойчивость, дала превосходные результаты. Маргарита придумала множество великолепных узоров, которые только ждали своего часа. Она твердо верила, что рано или поздно, но все эти птицы, цветы и гирлянды, даже сцены балов и маскарадов в Версальских садах действительно украсят изящные вееры, искрящиеся разноцветными жемчужинами, рубинами, сапфирами, алмазами и изумрудами.

Ровно через два года после того, как первые вееры с драгоценностями появились в окне ее магазина, Маргарита получила уведомление, что наконец-то освободилось место для лотка. Она тотчас же отправилась подтвердить свое прошение и была восхищена, обнаружив, что ее лоток будет стоять в самом выгодном месте, на виду у всех, кто спускался или поднимался по лестнице Королевы. Когда лоток был установлен, Маргарита позаботилась о том, чтобы его задрапировали розовым бархатом, а балдахин сделали из цветного шелка.

Разрешение на установку лотка подоспело как нельзя более кстати. По времени оно совпало с известиями о предстоящей свадьбе второй побочной дочери короля от Атенаис де Монтеспан и молодого герцога де Шартре. Король неизменно придерживался в этом вопросе твердой линии: все его незаконнорожденные дети обычно вступали в браки с отпрысками самых именитых семей Франции. Этикет требовал, чтобы по такому случаю весь двор был разодет в самые роскошные, поражающие бешеной дороговизной наряды. Придворные, как правило, старались перещеголять друг друга и тратили целые состояния на драгоценности, которыми были густо усыпаны их камзолы и платья. В первое же утро, когда появился лоток Маргариты, ее вееры, ослепительно сверкавшие алмазами и прочими драгоценностями там, где раньше продавались скучные, унылые картины, не могли не привлечь внимания тех, кто охотился за уникальными предметами роскоши. Маргарита пришла в вестибюль спозаранку: она желала окончательно убедиться в том, что лоток выглядит именно так, как ей хотелось.

— Я очень волнуюсь, — призналась она Клариссе.