— Король почти не подвергался риску!

— Мне это известно.

— Так значит, вы пользуетесь этим пустяковым случаем, чтобы свести со мною счеты! — раскрасневшееся лицо Сабатина пылало злобой. — Вы давно хотели избавиться от меня!

— А я и не отрицаю это. Поскольку мы здесь только вдвоем, могу сказать совершенно открыто, что вы давно надоели мне своим гнусным, развратным поведением, и я решил принять меры, о которых поставил вас сейчас в известность!

— Но приговор, вынесенный мне, невыносимо жесток и несправедлив! — голос Сабатина повысился почти до визга.

— Я хочу, чтобы вы оказались как можно дальше от короля, — процедил сквозь зубы Бурбон, лицо которого побагровело. — Пока у меня хватает сил и возможностей, я буду охранять Его величество от вредного влияния таких мерзких и развратных типов, как вы.

— И тем не менее вы и пальцем бы не пошевелили, если бы вам не представился случай убить двух зайцев сразу! Эту жалкую особу, которую вы мне навязываете, я хорошо знаю по рассказам маркиза де Гранжа. Она так докучала ему своими приставаниями, что бедного Фернанда выворачивало наизнанку от одного ее вида. Вы не имеете права подвергать меня такому чудовищному наказанию! Это незаконно!

— И вы еще смеете говорить со мной о правах! — багровое лицо Бурбона совсем потемнело, и казалось, что он вот-вот лопнет. — Попридержите ваш язычок, де Вальверде, если не хотите, чтобы ко всем прочим вашим грехам не добавилось еще и обвинение в изменнических речах!

— Плевать я хотел на ваши угрозы! Предъявляйте ваши обвинения, им никто не поверит, потому что вы состряпали их в одиночку.

— Вот тут вы ошибаетесь. Все министры стоят за то, чтобы как можно быстрее удалить вас от двора.

— Это случилось лишь потому, что вы запугали их. Вы, наверное, и эту молодую женщину обвинили в государственной измене? Чем она вам не угодила?

— Хватит!

— Ах, так значит, я почти угадал? Вы опасаетесь, что романтические струнки в характере короля приведут к тому, что появится новая мадам де Ментенон и тогда вашему всевластию придет конец, так ведь? И рухнут все ваши планы относительно его брака! Проклятье! — Сабатин воздел кверху руки и потрясал ими, охваченный сильнейшим гневом. — Я не стану козлом отпущения! Вы меня не испугаете!

— У вас нет выбора. Решение уже принято!

Слова Бурбона прозвучали веско и неумолимо. Сабатин вдруг поник и сделал шаг назад, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом. Затем он снова заговорил, и теперь его тон резко изменился. Это была страстная мольба.

— Если уж такова судьба, и я должен покинуть двор, то разрешите мне остаться в Париже. Только не ссылка в мое поместье. Я там не был уже много лет!

— Живя в Париже, вы опять сумеете втереться в доверие к королю.

Сабатин злобно усмехнулся, и его ощерившийся в кривой улыбке рот обнажил неровный ряд гнилых зубов с темными провалами.

— Как же ты боишься меня, Бурбон! — злорадно проговорил он. — Ты уже предвидел, что я займу твое место советника короля, когда он начнет править. Но недолго осталось тебе править по своему усмотрению. Людовик начинает показывать коготки, не так ли? Он сам, без твоей помощи, подбирает себе окружение из тех людей, которым доверяет, а ты в их число не входишь. Твои дни сочтены!

— Не думаю. Но если даже по какой-то невероятной случайности так и произойдет, то указ, подписанный мною сегодня в этих стенах от имени короля и одобренный Советом министров, будет оставаться в силе, пока ты не испустишь последний вздох. Я удаляю тебя от двора навечно, и ты уедешь немедленно, как только будет покончено с формальностями твоего брака!

Из глотки Сабатина вырвался ужасающий рев, словно его уже объяла предсмертная агония. Подняв кулаки, он обрушил их на стол с такой силой, что тот затрещал и, не будь сделан из прочнейшего дуба, разлетелся бы на куски. Он выглядел совершенно обезумевшим, его близко посаженные черные глаза сузились, а густые брови приподнялись кверху так, что почти соприкасались с выбившимися из-под парика волосами. Крайне обеспокоенный этим приступом бешенства, герцог Бурбонский тотчас же окликнул часовых, которые мигом ворвались в помещение.

— Проводите герцога де Вальверде в его апартаменты, — прозвучал решительный приказ. — Ему запрещается покидать их вплоть до полудня, когда он должен будет явиться в королевскую часовню и ожидать там свою невесту.

Взгляд, брошенный Сабатином в сторону своего врага, был полон такой звериной ненависти, что гвардейцы скрестили перед ним копья, опасаясь за жизнь регента. Однако Сабатин не сделал ни единого угрожающего движения в его сторону. Вместо этого он презрительно плюнул прямо на стол, и регент с брезгливостью отвел взгляд от смачного плевка, выделявшегося желтым пятном на голубой с серебряными узорами камчатой скатерти, закрывавшей стол. Резко повернувшись, Сабатин размашистой походкой вышел из комнаты с лицом, искаженным гримасой гнева. Гвардейцы, следовавшие за ним по пятам, были настороже, понимая, что в таком состоянии от герцога можно было ожидать чего угодно. У Сабатина был такой вид, словно он собирался придушить кого-нибудь голыми руками.

Путь к его апартаментам был долгим. Им пришлось миновать много залов и гостиных, несколько раз спускаться по лестницам и пройти по трем длинным коридорам, прежде чем де Вальверде оказался на месте. Кровь в нем не переставала бурлить, но одновременно Сабатином начинало овладевать чувство одиночества перед лицом неумолимой судьбы. Это отразилось и на его внешности. Его лицо, обычно румяное, стало покрываться серыми пятнами, осунулось и заострилось: нос побелел, как обглоданная кость, а глаза ввалились в темные глазные впадины. В голове все гудело так, словно по ней заехали дубиной. Его любовница лежала, свернувшись клубочком, на диване и с пресыщенным видом медленно жевала конфеты, коробку с которыми поставила перед собой. В отсутствие двора Версаль ей уже успел надоесть до чертиков, и она сама была не рада, что увязалась за де Вальверде. Громко хлопнула дверь. Женщина лениво повернула голову и увидела герцога с перекошенным от злобы лицом и глазами, которые выражали такое неподдельное, глубокое горе, что на ум ей пришло лишь единственно возможное объяснение. Она живо соскочила с дивана, схватившись рукой за сердце и не обращая внимания на конфеты, высыпавшиеся из опрокинутой коробки на пол:

— О, мой Бог! Умер король?

Сабатин медленно покачал головой из стороны в сторону, как это делали львы, томившиеся в клетках королевского зверинца, и откуда-то из глубины груди у него вырвался странный, хриплый голос:

— Нет. Все гораздо хуже.

Его любовницу охватило сострадание, и она быстро подбежала к нему.

— Так значит, ты потерял отца? Мать? Или, может быть, брата?

Широким взмахом руки он отмел эти предположения.

— Мои родители умерли давным-давно, а брата у меня нет. Я попал в немилость и должен удалиться от двора. Это о моей смерти тебе следует причитать, потому что оставить Версаль навсегда равносильно попаданию в ад! — Он дико засмеялся. — Оплакивай меня, моя красотка! Моей могилой станет поместье в Перигоре.

Любовница, оторопев от такого известия, попятилась. Все ее сочувствие как рукой сняло. В течение считанных секунд он превратился для нее в парию, в одного из тех презренных аристократов, не имевших никакого политического влияния и даже доступа ко двору то ли из-за недостаточной протекции, то ли из-за финансовых затруднений, а чаще всего вообще отправленных в ссылку за те или иные прегрешения. Иногда, правда, попадались и добровольные изгнанники, предпочитавшие тихую, деревенскую жизнь склокам, разврату и политическим интригам. Но какова бы ни была причина, все они становились объектами насмешек со стороны тех, чья жизнь проходила в роскоши и праздной суете рядом с троном.

— Такое наказание! — тихо воскликнула она. — Только за то, что ты не отговорил короля садиться на норовистого коня?

— Это лишь крючок, на который Бурбон ловко наживил свою месть. Он нашел самый верный способ свести старые счеты со мной и заодно избавиться от одной молодой женщины, которая здорово приглянулась королю, черт бы их всех побрал! — Сабатин снова вышел из себя: его лицо стало судорожно дергаться и уродливо исказилось. Злоба герцога относилась в равной мере и к Бурбону, и к будущей невесте. — Я должен взять в жены существо, не имеющее никакого положения в свете, с сомнительной родословной. Она — главная причина моей ссылки и краха всех моих планов на будущее, и я должен взять ее с собой в деревню!

Женщина почувствовала жалость к той, кому выпало несчастье стать женой этого монстра, и в то же время в ней проснулась зависть к сопернице, которой посчастливится наслаждаться с Сабатином в постели.

— Кто она?

— Дочь барона Пикарда, человека, который имеет очень ограниченный доступ ко двору и не пользуется там никаким влиянием. Впрочем, всё это не имеет никакого значения, потому что мой брак ничего не изменит в отношениях между нами. — Сабатин подошел к любовнице и крепко встряхнул ее за плечи. Его голос звучал вызывающе:

— Мы создадим наш собственный двор в замке Вальверде! За все эти годы было сослано столько аристократов, что они могут сами составить вполне приличное общество, и ты будешь царствовать в нем, как королева!

Слова де Вальверде произвели на его любовницу впечатление совершенно противоположное тому, которого он ожидал. Она изумленно уставилась на него и спросила:

— Ты и в самом деле думаешь, что я поеду с тобой?

— А почему бы и нет? Твой одряхлевший супруг вряд ли будет скучать по тебе. По-моему, он впал в маразм и даже не замечает твоего отсутствия.

Женщина вырвалась из рук герцога. На ее лице было написано отвращение:

— Уж не воображаешь ли ты, что я по доброй воле оставлю двор, чтобы похоронить себя в Богом забытом месте? Это ты впал в немилость, а не я! Да и, признаться, мне порядком надоели твои странные желания и зверские выходки, от которых все мое тело покрылось синяками, а в заду горит так, будто я все эти дни только и делала, что садилась на кол. Не завидую тому несчастному созданию, которое выйдет за тебя замуж!

Она кинулась в спальню за своим плащом: больше здесь у нее ничего не было, ибо и ее, и его багаж уже находились в карете, и все было готово к отъезду, который ожидался сразу после утренней аудиенции, но не тут-то было. Де Вальверде, не помня себя от бешенства, схватил ее и дважды ударил наотмашь по лицу, глубоко расцарапав его массивными перстнями с бриллиантами, красовавшимися на каждом пальце, а затем бросил ее на пол. Пока она, завизжав от боли и страха, поднималась на ноги, герцог успел распахнуть дверь, а затем взял ее за шиворот и за ягодицы и выбросил из комнаты с такой силой, что женщина наверняка размозжила бы себе голову, если бы инстинктивно не выставила вперед обе руки. При этом одна рука сломалась в запястье. Затем дверь захлопнулась, и два гвардейца, стоявших на посту у апартаментов герцога, поспешили на помощь окровавленной и вопящей благим матом несчастной.

Герцог де Вальверде был неплохо знаком с планом Версаля, и высчитав, сколько времени займет у него путь до королевской часовни, понял, что успеет еще переодеться. Как бы ни была Сабатину ненавистна невеста, гордость не позволяла ему явиться на собственное бракосочетание в дорожном костюме. Камердинер герцога, исполняя его распоряжения, бросился к шкафу и стал вынимать оттуда один за другим камзолы, которые постоянно находились в этих апартаментах, а теперь должны были последовать вслед за Сабатином в его замок. Немного поколебавшись, он, в конце концов, остановил свой выбор на великолепном камзоле из пурпурного атласа с эффектно разлетавшимися фалдами и большими обшлагами. Этот камзол был так богато украшен золотым шитьем, что сам по себе мог стоять. Под стать ему был выбран жилет и более светлого оттенка штаны до колен с кремовыми чулками. На пальцах блестели перстни с рубинами, сапфирами и алмазами. Драгоценные камни были также вделаны в каждую пуговицу и пряжки на туфлях. Завершала весь этот ослепительно роскошный наряд пурпурная треуголка с перьями страуса. Герцог полюбовался на свое отражение в зеркале, которое держал перед ним камердинер.

— И все это зря… — с горечью вымолвил Сабатин, восхищаясь своей внешностью. — В Версале нет никого, будь то женщина или мужчина, кого бы я не смог затмить этим великолепием. Пусть проклятый Бурбон сдохнет побыстрее, а кости его сгниют где-нибудь на сельском погосте, еще более глухом, чем в моем Перигоре.

Камердинер в страхе отвернулся и незаметно для своего хозяина перекрестился. В этом человеке явно было что-то сатанинское, и при известной доле воображения кто угодно мог себе представить, как сбывается это леденящее душу проклятье.