У Жасмин не возникло и тени сомнения в том, что он так и поступит. Издав чуть слышный стон отчаяния, она метнулась к кувшину, который вечером принесла Жозетта, и обнаружила на его донышке достаточно воды, чтобы прополоскать рот. Побрызгав на лицо розовой ароматной водой из своей хрустальной фиалы, она призвала на помощь кухарку и стала надевать нижние юбки, однако неопытная девушка только мешала ей, и, в конце концов, Жасмин пришлось все делать самой. Схватив платье, она в мгновение ока натянула его на себя через голову. Никогда в жизни Жасмин еще не одевалась самостоятельно, всегда ей помогали Берта, а потом Жозетта. О, подлая предательница! Вспомнив о ней, Жасмин заскрежетала зубами. Однако появись Жозетта сию минуту, она, не задумываясь, приняла бы ее услуги.

Пытаясь управиться со шнуровкой платья на спине, Жасмин краешком глаза следила за Сабатином в окно. Вот он посмотрел на свои карманные часы и захлопнул крышку. Он идет сюда! Жасмин заметалась по комнате в поисках туфель. Ага, нашлись! Она быстро всунула ноги в туфли с алмазными пряжками, в которых появилась на церемонии бракосочетания. Времени искать другую пару уже не было. Быстро похватав все свои принадлежности, она покидала их в дорожный сундучок, который еще с вечера стоял с откинутой крышкой. Жасмин захлопнула сундучок и, повернув ключ в замке, сорвала шляпку с крючка у двери. Она успела выбежать из комнаты и спуститься по лестнице, прежде чем Сабатин дошел до середины обеденного зала.

— Доброе утро! — сказала она, дав ему еще одну возможность установить с ней нормальные отношения, несмотря на то, что ее все еще коробило от вызывающего тона записки. Но Сабатин лишь свысока глянул на нее, и в его глазах сверкнула все та же неукротимая ненависть, которая так поразила ее вчера в часовне. Ей стало ясно, что и этот день ничем не будет отличаться от вчерашнего.

Он отступил в сторону, давая ей пройти вперед. Очевидно, ему хотелось обезопасить себя от дальнейших проволочек, которые могли последовать с ее стороны, и отвести ее прямиком к карете. Из харчевни доносились приятные, дразнящие запахи свежеиспеченного хлеба, мясного супа, кофе и других вкусных яств, от которых у проголодавшейся Жасмин потекли слюнки. Мимо прошла служанка с подносом, нагруженным всеми этими замечательными вещами, и Жасмин стоило большого труда не стянуть с него румяную булочку. Все же она сохранила достоинство и вышла на двор, подставив лицо яркому солнцу. Увидев, как презрительно покосился на нее Сабатин, состроив брезгливую гримасу, Жасмин разозлилась. Она и сама прекрасно знала, что выглядит неряшливо, но ее вины здесь не было.

— Моя горничная сбежала, и мне теперь приходится одеваться самой!

Поднявшись в карету, она заняла свое прежнее место. Весь день платье ерзало у нее на плечах, то и дело норовя совсем обнажить их на потеху Сабатину, и это вконец испортило ее настроение, которое и без того нельзя было назвать хорошим. Первые полчаса дороги Сабатин провел за чтением газеты, которую он, вероятно, взял у какого-нибудь проезжего постояльца за завтраком в харчевне. Закончив, он не предложил газету ей, но она сама взяла ее с противоположного сиденья, куда Сабатин с раздражением швырнул чем-то не удовлетворивший его листок с новостями. Чтение помогло Жасмин хоть как-то убить время; однако газета оказалась весьма скучной, будучи посвященной в основном сбору налогов и ценам на зерно. Там не было ни строчки о модах и жизни высшего света. Невольно мысли девушки обратились к мастерской ее матери, к женщинам, которые там трудились и вели довольно безбедную жизнь по сравнению с работницами других подобных заведений. Продаст ли мать на старости лет свое дело? Эта идея не казалась ей такой уж нелепой, особенно теперь, когда ее отец нуждался в уходе почти каждую минуту, а она безрассудно втравила себя в историю, из которой ей, кажется, выбираться будет ох как нелегко, и в настоящий момент ничем не могла облегчить бремя, лежавшее на плечах матери. Сознание собственной вины укололо ее сердце, и ей до боли захотелось домой. Эта боль возникла в ней еще в тот миг, когда она покидала в карете пределы. Версаля, и становилась все сильнее по мере того, как увеличивалось расстояние, отделявшее ее от Шато Сатори.

Этот день протекал так же однообразно, как и вчерашний, но вечером ей, слава Богу, не пришлось мучиться в какой-нибудь грязной, полной клопов комнате постоялого двора. На этот раз они остановились на ночь у одного из дядей Сабатина, старого вдовца прямо-таки буколической внешности, слывшего эксцентричным человеком из-за того, что он предпочел добровольно удалиться в поместье вместо того, чтобы окончить свои дни вблизи блестящего, знаменитого на всю Европу Версаля.

— Я хочу умереть спокойно, в своей постели, — сказал он, как, должно быть, говорил уже много раз по этому поводу, заметив на лице племянника презрительную усмешку. — И никакой лакей не выбросит меня, как последнюю собаку, когда смерть занесет свою косу. А в Версале меня ждала именно эта позорная участь.

Глухой и очень словоохотливый, он без умолку болтал о прошлом, рассказывая скандальные истории из жизни королевского двора и Жасмин вдруг ужаснулась, подумав, что, в сущности, с тех пор быт и нравы высшей знати ничуть не изменились. Интриги, сплетни, наушничество и доносы, стремление подставить другому подножку в схватке за место поближе к трону, тайные беременности, ночные оргии, разврат содомитов и многое другое заполняли чувственную, пульсирующую, экзотическую и опасную атмосферу, которая царила в Версале и поныне. Сабатин слушал с таким суровым лицом, будто находился на собственных похоронах. Этими рассказами старый аристократ невольно сыпал соль на свежие раны племянника. Иногда, впрочем, разговор заходил и о семейных делах, и Жасмин узнала, что из-за нехватки слуг замок Вальверде пришел в плачевное состояние. К тому же им управляла, как это часто тогда случалось, обедневшая родственница Генриэтта де Вальверде, которая прожила там уже много лет.

Жасмин очень хотелось надеяться, что в своем новом доме она обнаружит еще одну женщину, которая помогла бы ей скрасить безрадостное существование. Однако пожилой дядя Сабатина внушал ей почти такое же отвращение, как и племянник, и не было оснований полагать, что кто-нибудь из их мерзкого рода окажется более симпатичным. Не то, чтобы старикашка раздражал Жасмин тем, что игнорировал ее, как это делал Сабатин. Наоборот, за столом он обращался к ней, равно как и к племяннику, и от его крика у нее закладывало уши. Он был отвратителен ей своими привычками развратника, которые у иных людей сохраняются вплоть до преклонного возраста. Он не сводил глаз с ее декольте, встречал в коридоре один на один, постоянно норовил потискать груди или ущипнуть за ягодицы. После ужина, поднимаясь из столовой наверх в отведенную ей спальню, Жасмин услышала, как старый негодяй торговался с Сабатином за право провести с ней ночь. Ей вовсе не нужно было подслушивать, ибо, как все глухие люди, он не имел понятия о силе своего голоса.

— Что ты хочешь, племянник? Породистого гунтера? А может быть, станешь сговорчивее, если я заплачу твои карточные долги? Да, кстати, тебе всегда нравились тетушкины фарфоровые часы. Можешь взять их.

Жасмин остановилась на лестнице, в ужасе охватив пальцами горло. Неужели ненависть Сабатина к ней настолько велика, что он уступит ее? Сердце в груди бешено заколотилось в ожиданий ответа. Послышался сардонический смех Сабатина:

— Я назначу цену, но ты не сможешь заплатить.

— И какова же твоя цена?

— Письмо из Версаля, извещающее об отмене моей ссылки.

Его дядя, разозлившись, стал кричать:

— Но ведь ты же знаешь, что это за пределами чьих-либо возможностей! Тебе и этой аппетитнейшей штучке придется жить вместе в ссылке, и лишь смерть освободит вас, потому что твоя участь — это ее участь. — Затем он снова начал умолять племянника. — Одна ночка — не такое уж большое одолжение…

Сабатин насмешливо отвечал:

— Только не для тебя, старого, больного и вонючего козла!

— Ах, вот в чем дело! — Старикашка, поняв, что проиграл, разобиделся не на шутку. — Так значит, ты боишься заразиться после меня триппером, не так ли? Но я от него еще не умер, и не триппер уложит меня в гроб! Уж скорее я умру от любовного истощения, забавляясь с моими служанками.

Оба развратника — и старый, и сравнительно молодой — разразились при этом громким, кашляющим смехом. Жасмин, словно подстегнутая хлыстом, мигом взлетела по ступенькам наверх. Ее щеки горели от стыда. Бедная Жасмин чувствовала такое омерзение от услышанного, что ее даже начало подташнивать. То, что сказал этот противный старый хрыч о сроке ссылки, окончательно подкосило ее. И почему она не поняла с самого начала, что в качестве жены Сабатина ей придется нести тяжкий крест изгнания наравне с ним! Это означало, что даже если она через минуту овдовеет, ей все равно не разрешат вернуться домой.

При свете свечи, которую она держала в руке, несчастная девушка уныло переступила порог спальни, приютившей ее на эту ночь. Жасмин было всего лишь семнадцать лет, но все, что она ценила в жизни, уже было у нее отнято. Ведь ее отцу суждено было до конца дней своих оставаться инвалидом, и значит, мать не сможет оставить его и отправиться в долгий путь, чтобы навестить дочь. Жасмин осталась одна-одинешенька на всем белом свете, и такого с ней еще никогда не случалось. Уют родительского дома, нежная любовь отца и вечные заботы матери, старавшейся своими наставлениями уберечь ее от дурных соблазнов, — все это теперь безвозвратно кануло в глубокую пропасть времени. Она никак не ожидала, беззаботно проводя дни с Фернандом, такой страшной кары за свои прегрешения, к которым ее привела страстная и чувственная натура, искавшая наслаждений. Вся ее молодость, казалось сейчас Жасмин, стремительно оставляла ее тело и душу и куда-то улетучивалась в этой безобразной, гнетущей комнате с громоздкой мебелью из дуба и мрачными картинами, косо висящими на стенах. Ее искаженное отражение появилось в старом помутневшем и потрескавшемся зеркале, изготовленном еще до того, как французские мастера зеркальных дел открыли секрет безупречного качества своих изделий. Бессильно уронив руки, она, затаив дыхание, всматривалась в свое отражение и видела в нем себя через несколько лет. Нет, даже не через десять лет и не через год, а сейчас, потому что ее душа уже постарела и высохла от груза отчаяния. Никогда больше не познает она в своем сердце счастья и радости, блаженства свободы.

— Ах, мамочка, — прошептала она в тишине спальни, — ну почему ты сделала меня слишком стойкой и упрямой? Ведь для меня сейчас было бы таким облегчением покончить счеты с жизнью. — Она шагнула поближе к зеркалу. — Я не хочу жить дальше. Вместо будущего у меня черная, зловонная яма, куда я падаю все глубже и глубже. Вы с отцом вечно спорили из-за моего воспитания. У каждого из вас были свои понятия о том, что является для меня благом…

В ту ночь она заснула таким же крепким и здоровым сном, как и на, постоялом дворе. Казалось, что эта потребность во сне была порождением усталости не только тела, но и духа. Но на этот раз она не проспала. Выделенная ей служанка разбудила Жасмин еще загодя, и та успела с ее помощью вымыться, сделать прическу и одеться. Спустившись вниз, она первый раз села за стол, накрытый к завтраку, и стала ждать появления Сабатина и мерзкого старика, его дяди. Наконец, появились и они. Сильный перегар, которым несло от них, как от винной бочки, и опухшие лица говорили о том, что эта славная парочка пьянствовала вчера до глубокой ночи, а неуверенные движения и чуть нетвердая походка были верными признаками того, что еще не весь хмель выветрился из их буйных голов. Голова у Сабатина трещала, как орех, и он состроил страдальческую гримасу, когда служанки, убирая со стола, зазвенели посудой.

Они уехали сразу после завтрака. Жасмин удалось уклониться от поцелуя, который ей упорно навязывал на прощание пропахший мочой старикан, зато уследить за его проворными руками она не успела, и он с непостижимой ловкостью ухватил ее за грудь и, крепко стиснув молодую плоть, затрясся так, словно у него наступил оргазм. Сабатин сделал вид, что не заметил шалостей родственника, ведь все это ему было почти безразлично, хотя, как подозревала Жасмин, он не меньше нее радовался отъезду. Очевидно, самолюбивый племянник опасался насмешек со стороны дяди. К счастью для него, старый аристократ не придал этому бесчестью, каким, безусловно, являлась для Сабатина ссылка, никакого значения. За ужином накануне ей стало известно, что в пути им предстоят еще две или три ночевки, но теперь у нее была служанка, и Жасмин могла вздохнуть чуточку посвободнее. Судя по ее речи и манерам, девушка по имени Ленора всю свою недолгую жизнь прожила в деревне. В служанки же к Жасмин ее, лишь недавно взятую ко двору де Вальверде, определили из-за обнаружившейся способности делать дамские прически. Это умение сделало девушку объектом постоянного паломничества других служанок, которым она завивала и укладывала волосы сообразно их вкусам. Жасмин, не желая больше мириться с неудобствами, вызванными предательским бегством Жозетты, поговорила с экономкой дяди, спросив ее, нельзя ли взять Ленору хотя бы на время. Сам же старик давно уже не вникал в хозяйственные дела, поставив лишь одно условие: каждую ночь его должна была ублажать одна из служанок, что исполнялось неукоснительно. Служанки сами считали такую дань вполне приемлемой и совсем не обременительной — ведь в обмен им была предоставлена полная свобода действий в доме. Это означало возможность красть сколько душе угодно. Добродушная женщина, упитанная и румяная, отнеслась к просьбе молодой герцогини с большим пониманием.