Несмотря на уверенный оптимизм Жасмин, совершенно убежденной в том, что ее секрет раскрыть невозможно, Берта все более опасалась орлиного взора экономки. В деревне опять свирепствовала лихорадка, и когда Жасмин слегка простудилась, Берта воспользовалась этим и с горестным выражением лица объявила о том, что герцогиня серьезно заболела и должна оставаться в своей теплой спальне. Иначе ей придется пропустить бал. Жасмин сама отдала экономке необходимые распоряжения по хозяйству. Садовники через Берту получили точные инструкции относительно того, какие цветы и в каком количестве должны были украшать зал. Только в день бала покинула герцогиня свои покои, окутанная множеством легких шалей. Она хотела сама убедиться в том, что все подготовлено на высшем уровне и гостям не к чему будет придраться.

Весь замок благоухал ароматами весенних цветов, расставленных в вазах не только в бальном зале, но и в гостиных, коридорах и вестибюле. В каждый канделябр были вставлены новые свечи. Факелы, установленные через равные промежутки, должны были освещать подъездную аллею, площадь перед замком и сады.

Жасмин уже поднялась до середины лестничного пролета, возвращаясь к себе, как вдруг резкая боль внизу живота заставила ее остановиться и схватиться за перила. Если бы не это, она согнулась бы от боли пополам и наверняка привлекла бы внимание слуг. «Этого не может быть, — подумала она. — Только не сегодня!». С самого утра она ощущала какие-то странные, легкие покалывания, но Жасмин отнесла их на счет нервного возбуждения, вызванного предстоящим празднеством. Ведь как бы искусно ей ни удалось задрапировать свою фигуру, бал будет серьезным испытанием.

Боль миновала. Продолжив путь, она добралась до своих покоев и дернула за шнурок звонка.

Тотчас же появилась Берта. Увидев лицо госпожи, она в отчаянии всплеснула руками:

— Вы уверены, мадам? Возможно, тревога ложная.

— Будем надеяться.

Однако это было лишь начало. К полудню боли повторялись с регулярными интервалами, с каждым разом становясь все сильнее. Лицо Жасмин приобрело пепельно-серый цвет. Ее буквально скрючило пополам. Пора было отправляться в комнатку, находившуюся наверху башни, как предусматривал план на случай чрезвычайных обстоятельств.

— Я выйду в коридор и задержу того, кому вздумается в эту минуту показаться здесь, — торопливо сказала Берта, — а уж вам самой придется взбираться в башню по винтовой лестнице. Если все будет в порядке, то я приду вскоре после вас.

Жасмин, наблюдая в слегка приоткрытую дверь, подождала сигнала Берты о том, что путь свободен, и затем сразу же выскользнула в коридор и как можно быстрее побежала в направлении арки, откуда начинался переход, ведущий в южную башню. На трех уровнях располагались большие помещения овальной формы, двери которых ей приходилось отпирать ключами из огромной связки. Подъем по крутой винтовой лестнице отнял у нее все силы. Это было все равно, что подниматься на высокую гору. По пути она часто останавливалась у узких бойниц и жадно хватала ртом прохладный воздух. Схватки учащались.

Наконец, она добралась до верхней комнаты, где уже стояла приготовленная заранее старая кровать, и рухнула на нее, испытав огромное облегчение. Теперь ей ничто не грозило. На столе под чистым полотенцем находилось все необходимое: тонкий шелковый шнурок, ножницы, чистые простыни, большая лохань. В огромном камине уже тлели уголья. Утром, после первых предродовых схваток, Берта спешно поднялась сюда и затопила не сам камин, а маленькую жаровню, стоявшую в его топке, чтобы получить тепло без дыма, который сразу вызвал бы подозрения. На жаровне уже кипятилась вода в металлических кувшинах. Все было предусмотрено. Жасмин знала, что здесь она могла кричать в полный голос, и ее вопли надежно поглотят толстые стены старинной башни замка.

Несколькими этажами ниже гости уже выходили из своих карет и поднимались по ступеням широкого крыльца.

… До начала бала оставалось не более часа. Жасмин держала в руках свою малютку-дочь. Берта хлопотала вокруг, не теряя даром ни минуты.

— Я хочу, чтобы при крещении ее назвали Виолеттой, — нежно сказала Жасмин, целуя младенца в красный, сморщенный лобик. — Думаю, что поступлю правильно, если последую обычаю, начало которому было положено ее бабушкой, и дам ей в качестве имени название красивого цветка. А разве она не красавица? О, да от нее глаз нельзя отвести!

Часом позже, когда первый танец уже закончился, Берта помогла своей госпоже встать с постели и облачиться в маскарадный костюм, который уже лежал на стуле, принесенный заранее. Румяна и пудра скрыли мертвенно-бледный цвет ее лица.

— Вы с ума сошли, мадам! — ворчала Берта, сердясь на роженицу. — Было бы куда более благоразумно, если бы вы вернулись в свою комнату и отдохнули там до утра.

— Это невозможно. Я должна оказаться в бальном зале до того, как объявят о снятии масок. И так уже мне придется изобрести предлог — внезапный обморок или сильная мигрень, — чтобы оправдаться за свое отсутствие на первом танце.

— А вдруг вы потеряете сознание и рухнете на пол посредине зала?

— Этого не произойдет просто потому, что мне будет очень страшно. И вообще, я делаю то, что делали в подобных случаях другие знатные дамы в Версале, чтобы скрыть свой позор. Я — не первая, кто сразу после родов появляется в обществе как ни в чем не бывало.

Прежде чем надеть маску, она подержала на руках Виолетту, ласково погладила ее, поцеловала, шепча нежные слова. Неизвестно было, когда она сможет увидеть свою малютку снова, и это отравляло сердце Жасмин печалью. Берта, увидев переживания, отразившиеся на лице госпожи, поспешила забрать дитя.

— Вам уже пора уходить отсюда, мадам! — произнесла Берта. У нее самой разрывалось сердце. Глаза Жасмин, наполнившиеся слезами и болью разлуки, не могли не вызывать сострадания. — Я должна унести малютку сию минуту, пока танцы в полном разгаре и слуги заняты гостями в зале, иначе меня могут заметить.

У Жасмин от волнения перехватило дыхание, и она нашла в себе силы лишь молча кивнуть в знак согласия. Еще раз поцеловала она дочь, а затем повернулась и, не оглядываясь, вышла из комнаты, обливаясь слезами.

Спустившись по лестнице, она незаметно, через боковую дверь, проникла в зал и смешалась с толпой гостей. Она изредка обменивалась репликами с теми, кого узнавала под масками по весьма характерным голосам или особенностям фигуры. Приглашения танцевать были ею отклонены. Однажды воин, одетый в золотые латы, — это был Сабатин, — повел головой в греческом шлеме в ее сторону. Похоже было на то, что он пытался разыскать ее. В полночь — час, когда снимались все маски, она должна была стоять рядом с ним. Согласно традиции, хозяин и хозяйка бала первыми раскрывали свое инкогнито, подавая пример всем остальным. Жасмин страшилась даже подумать о том, что он сделал бы с ней, если бы ее вовремя не оказалось на положенном месте.

Неимоверным усилием воли она заставила себя остаться на ногах до раннего утра, когда гости начали разъезжаться. И только тогда она поднялась к себе и, подойдя к окну, бросила взгляд на залитый лунным светом двор и фонари отъезжающих карет. Далеко в ночи Берта мчалась в наемной карете, где под ее бдительным оком Виолетта сосала грудь кормилицы, которую подобрали по пути. Эта женщина не имела никакого представления о том, чей младенец находится у нее на руках.

Ну что ж, по крайней мере, Виолетта вне опасности. Если бы Сабатину каким-то образом открылась истина, то Жасмин больше никогда не увидела бы свою дочь в живых. В этом она была твердо уверена.

ГЛАВА 15

Шато Сатори пустовало без хозяев вот уже пятнадцать лет, когда случайно оказавшийся неподалеку Мишель Бален решил заглянуть туда, чтобы узнать, не выставлено ли поместье на продажу. Мысль о том, чтобы поселиться в доме, где родилась и выросла женщина, которую он любил, всегда влекла его. Когда он был здесь в последний раз, баронесса Пикард уже не смогла принять его, подтвердив тем самым его худшие опасения, возникшие в тот день, когда он привез ей портрет Жасмин. Мишель оставил цветы, принесенные ей в подарок, надеясь, что она хотя бы сможет насладиться их ароматом.

Дверь художнику открыла Ленора. После смерти хозяйки она была назначена в Шато Сатори консьержкой и жила здесь вместе с мужем и двумя сыновьями в комнатах для прислуги.

— Добрый день, мсье Бален, — сказала женщина, без труда узнав гостя.

Время почти не изменило его эффектную, запоминавшуюся внешность, хотя теперь она уже не была столь привлекательной, как прежде. Ленора присела в реверансе и пропустила гостя в зал, где вся мебель стояла в чехлах. Услышав о цели визита Балена, она отрицательно покачала головой:

— Это поместье будет числиться в опеке еще много лет. А что касается меня, то я не теряю надежды, что однажды герцогиня де Вальверде вернется домой и снова будет жить здесь.

— Кстати, как она поживает?

— Неплохо, благодарю вас, сударь. Насколько мне известно, она трудится как пчелка, с утра до вечера. Совсем недавно я узнала, что ее стараниями уже в третьей деревне открыта веерная мастерская и у тамошних женщин появилась возможность кормить свои семьи, ведь их мужья все равно большую часть года сидят без работы… — Ленора внезапно оборвала свою речь, посчитав, что слишком разболталась с посторонним человеком о делах герцогини.

На обратном пути в Париж Мишель погрузился в раздумья о прошлом. Пожар уничтожил его студию, причинив значительный ущерб, но больше всего он горевал об утрате копии портрета Жасмин. Вскоре после этого несчастья Мишель женился на женщине, которая внешне отдаленно напоминала Жасмин, а может, все дело было в том, что мужчин всегда привлекает один и тот же тип женской красоты. Однако, какова бы ни была причина, по которой Мишель выбрал себе невесту, брак его сложился крайне неудачно, и совсем недавно они с женой решили жить раздельно: вот почему он и подыскивал новое жилье, оставив супруге свой особняк в парижском пригороде. Больше всего он сожалел о том, что брак их, помимо всех прочих бед, оказался еще и бездетным. Ведь появление в семье детей хоть как-то оправдывало бы годы, которые, как теперь оказалось, были потрачены зря. Ему очень хотелось иметь сына.

У Балена не было проблем с финансами. Его покойный отец, богатый купец, оставил единственному сыну приличное наследство. Кроме того, он и сам скопил порядочную сумму, работая над портретами родовитой знати, не жалевшей денег. Теперь Мишель перешел к другим жанрам — батальной живописи, библейским сюжетам, охотничьим сценам, и это занятие оказалось еще более прибыльным. Картины, изображавшие главные события из жизни короля-полководца — такие, как триумфальная победа Людовика над врагами Франции в битве при Фонтено, которая положила конец долгой и утомительной войне, — висели в шикарных, безумно дорогих рамах в залах Версаля, Фонтенбло, Лувра и Компьена. Некоторые из них были уже скопированы в гобеленах, нашедших большой спрос у покупателей из числа мелких буржуа. И все же душа Мишеля больше тяготела к портретному жанру, и буквально на днях он, к своей радости, получил заказ самого короля на портрет мадам де Помпадур.

Это была не первая его встреча как художника с этой всесильной фавориткой короля. Он знал семью Пуссон уже много лет, и одной из его первых работ был портрет маленькой Ренетты, заказанный покойной мадам Пуссон. Уже тогда малышка грезила о короле, хотя видеть его могла лишь с большого расстояния, когда он проезжал в карете по улице, где стоял их дом, или на балконе Версальского дворца, откуда он махал рукой толпе ликующих подданных.

— Он — самый красивый мужчина во всей Франции, — сказала Ренетта однажды во время сеанса, прижав руки к сердцу. В этот момент девушка была необыкновенно привлекательна. Прелестное личико и грациозная фигурка делали ее похожей на фарфоровую статуэтку с огромными коричневыми глазами и темными волнистыми волосами. — А вы разве не знаете, что гадалка однажды, когда я была совсем маленьким ребенком, предсказала, что мне суждено обольстить самого короля?

Никому, кто хотя бы пять минут побывал в доме Пуссонов, не удавалось остаться в неведении относительно блестящего будущего Ренетты, поскольку оно являлось излюбленной и единственной темой ее разговоров. Разумеется, тогда Мишелю и в голову не приходило, что предсказание гадалки сбудется с необыкновенной точностью и что он сам сыграет в это немаловажную роль.

Мишелю всегда нравилось посещать Пуссонов. Там можно было приятно поболтать с остроумными, эрудированными собеседниками и неплохо провести время. И никто в дальнейшем не удивлялся, когда Ренетта, выйдя замуж за мсье Ленормана д’Этуаля, превратила их парижский дом в салон, где собирались философы, писатели, художники и ученые. Конечно же, хозяйка салона — умная, обворожительная, с артистическим темпераментом — блистала в нем красотой и изяществом манер. Муж обожал ее, как, впрочем, и все, кому приходилось с ней общаться. Да и как было не восхищаться этой юной дамой, полной искрометного веселья и очарования, временами еще более прелестной в своей задумчивости, доброй и отзывчивой? Будучи наделенной неплохими музыкальными способностями, Ренетта прекрасно пела, аккомпанируя себе на клавесине, радуя слух своих поклонников. Стоило ей пожелать, и она в любое время могла бы с легкостью дебютировать в качестве профессиональной актрисы, причем с равным успехом в пьесах разных жанров. Имея явную склонность к комедиям, она тем не менее обладала способностями передавать глубокие переживания героинь серьезной драмы. И все же, несмотря на популярность и любовь, которыми ее окружили родственники, друзья и поклонники, сердце этой женщины было навсегда отдано королю, из чего она не делала никакого секрета.