Такое поведение крайне обеспокоило Жасмин. Она ни в коем случае не хотела забирать девочку из такого хорошего дома, где ее не могли достать жестокие руки Сабатина и где о ней так преданно заботились приемные родители. Она даже начала постигать там азы счета и письма под руководством пожилого учителя, жившего по соседству. Но игнорировать поведение мадам Говен, становившееся все более враждебным, она тоже никак не могла. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы увидеть, как мадам Говен старалась завоевать любовь ребенка и ревниво следила за встречами Жасмин и Виолетты. Не меньше беспокоило Жасмин и то, что соперница не могла или не хотела приучать Виолетту к дисциплине и, наоборот, потакала всем капризам девочки, которая постепенно превращалась в эгоистичного, избалованного ребенка, не знавшего границ в своих желаниях. Все доброе и ласковое, что существовало в душе Виолетты, подавлялось стремлением настоять на своем во что бы то ни стало.

— Вам следует быть с ней построже, мадам Говен! — в отчаянии воскликнула однажды Жасмин после очередного скандала, устроенного Виолеттой с топотом, визгом и слезами. Немалыми усилиями удалось заставить Виолетту лечь спать.

— Ребенок ведет себя плохо только тогда, когда вы здесь, — холодно ответила женщина. — У меня с ней никогда не бывает никаких ссор. Вы привозите слишком много подарков и роскошной одежды вместо того, чтобы приучить ее к умеренности и скромности. Она уже не младенец, а восьмилетняя девочка со своими собственными понятиями, и она сравнивает те прекрасные вещи, которые вы ей привозите, с полной тяжелого труда жизнью, которую приходится нам вести. Не удивительно, что она пришла в замешательство и ваши посещения еще больше расстраивают ее. Это вы портите ее, а не я, мадам!

Жасмин не могла не признать, что в словах мадам Говен содержалась изрядная доля правды. Она понимала, что сознание своей вины перед ребенком заставляло ее быть слишком щедрой, как бы в компенсацию за частые разлуки. Она решила отныне привозить дочери по вееру, изготовленному ей самой. Виолетта уже имела несколько таких вееров и гордилась свой коллекцией. Это же касалось одежды и игрушек, Жасмин согласилась с мнением мадам Говен и решила ограничить круг этих вещей недорогими и более практичными вещами.

В свое следующее посещение она привезла простое муслиновое платье и очень удивилась, когда Виолетта разразилась горьким плачем:

— Ты больше не любишь меня, мамочка! Ты хочешь, чтобы я выглядела как чучело! — Разрыдавшись, Виолетта швырнула на пол новый веер, которому она вначале обрадовалась.

— Это не так, дорогая моя! — Жасмин встала на колени рядом с сундуком, из которого доставали подарки, и расправила на руках муслиновое платьице с рисунком из букетов фиалок. — Ведь здесь твой цветок, да и веер как раз подходит к этому платью.

Виолетта прижалась к мадам Говен, обхватив ее за талию и продолжая плакать:

— Ты любишь меня, правда, тетушка Говен? Ты никогда не отправишь меня из своего дома, как мамочка поступила со мной!

— Никогда, моя маленькая! — Мадам Говен нагнулась и, прижав девочку к своей груди, стала успокаивать, не скрывая удовлетворения, которые светились ее глаза.

Жасмин медленно встала; ее бессильно опущенные руки все еще сжимали детское платьице.

— Что вы наговорили обо мне моей дочери мадам Говен? — суровым тоном спросила она.

— Ничего, кроме правды. Так, как я и обещала. Виолетта теперь знает, что вы знатная дама, у которой совсем нет свободного времени и что часто дочери таких дам воспитываются в простых семьях. — Мадам Говен вытерла платком слезы на глазах девочки и нежно поцеловала ее в щеку. — Хватит плакать, ведь твоя мама опять приехала к тебе. Ты очень ждала и хотела ее видеть, правда?

Виолетта кивнула и неуверенно двинулась к Жасмин, напряженно сморщив лоб, что свидетельствовало не об обиде, а о желании помириться:

— Мне очень нравятся фиалки, мама…

— Ну, вот и хорошо. А теперь давай посмотрим, что там еще есть, ладно?

На какую-то долю секунды во взгляде дочери Жасмин почудился призрак Мишеля. Так бывало с ней иногда. Теперь она не чувствовала такой гложущей тоски в сердце, как раньше. Все прекрасное и возвышенное, что было у нее с Мишелем, принадлежало тому непродолжительному и славному времени в прошлом и навсегда осталось похороненным в нем. Никогда ей и в голову не приходило связывать свое будущее с ним, и то, что он, сам того не зная, оставил с ней живую частичку себя, стало бесценным подарком, за который Жасмин была ему вечно благодарна.


Когда Виолетте исполнилось одиннадцать лет, умерла Берта. Она стала старой и дряхлой, постоянно болела, пальцы ее скрючились. Смерть Берты очень расстроила Жасмин, которая долго оплакивала свою многолетнюю спутницу. В последние годы они как бы поменялись ролями: Жасмин из разряда утешаемой стала утешительницей, и старушка полностью зависела от нее, что делало эту потерю еще более ощутимой.

Вскоре Виолетта стала задавать вопросы о своем будущем. У нее рано начался период полового созревания. Она сознавала свою привлекательность и постоянно делала новые прически. Игрушки ее больше не интересовали: она теперь предпочитала получать в подарок ленты для волос, вееры, бусы и красивые платья, которые обожала.

— Ты останешься на ферме мсье и мадам Говен, пока тебе не исполнится шестнадцать лет, — сказала Жасмин, когда однажды они гуляли вместе по проселочной дороге в лесу.

Перед их прогулкой прошел дождь, а затем выглянуло солнце, и от мокрой земли поднимался пар. В воздухе стоял сильный аромат травы и полевых цветов. Виолетта остановилась и крепко сжала руку матери.

— Так долго ждать! Мне еще нет и двенадцати. Почему ты всегда уезжаешь без меня? Почему мне нельзя поехать с тобой?

Жасмин нежно пожала руку дочки и, положив ее на сгиб своего локтя, продолжала держать, пока они шли дальше.

— Как я уже говорила в прошлый раз, твой отец не был моим мужем. Мой муж принес бы тебе много зла, если бы узнал о твоем существовании. Я уже все устроила: когда тебе исполнится шестнадцать, ты выйдешь замуж за юношу из хорошей, уважаемой семьи, хотя и не знатной. Ты познакомишься со своим женихом в доме у одной дамы из высшего света, которая взялась помочь мне. Очень надеюсь, что ты и твой будущий муж который, я обещаю тебе, будет молодым, добрым и красивым, обретете в этом браке любовь.

— И мне никогда не доведется жить с тобой? — В голосе девочки чувствовалось сильное разочарование, смешанное с обидой.

— Это невозможно. Я думала, ты это уже поняла.

— Я знала, но все равно надеялась… — речь Виолетты прервалась, а сама она остановилась, низко опустив голову.

Жасмин взяла пальцами подбородок девочки и мягко подняла его, обратив к себе лицо дочери.

— Как только ты выйдешь замуж, то сможешь сама приезжать ко мне. Никто не запретит тебе это.

В глазах девочки заблестели хитрые огоньки, которых не могли скрыть даже длинные полуопущенные ресницы.

— И где же находится то место, где я смогу навещать тебя?

В другое время Жасмин, скорее всего, умилила бы эта простодушная уловка, но сейчас раскрывать тайны было слишком опасно. Она не решилась назвать свой настоящий адрес даже мадам Говен. Ее письма, касавшиеся Виолетты, сначала попадали к одному банкиру в Перигоре, где Жасмин забирала их в удобное для себя время.

— Я скажу тебе в день свадьбы, а пока потерпи, моя крошка.

Несколькими месяцами позже она дала еще более уклончивый ответ на вопросы Виолетты о том, кто же был ее отцом:

— Я не могу сказать тебе, что забыла его имя, потому что это было бы ложью. У нас с ним была настоящая любовь. Но он живет сейчас своей собственной жизнью, и для нас с тобой в ней нет места. Тебе вполне достаточно знать, что он — достойный человек. Он полюбил бы тебя так, как люблю я, если бы знал о тебе.

Жасмин была твердо убеждена, что отец и дочь никогда не должны узнать друг о друге.


Виолетта так никогда и не вспомнила, в каком же возрасте в ней стало впервые проявляться чувство неприязни к матери. Скорее всего, это случилось тогда, когда в ее сознании Жасмин стала восприниматься как препятствие между ней и ее отцом, который, как Виолетта была уверена, сделал бы все для своей дочери. Он никогда не послал бы ее жить на ферму, где она влачила жалкое существование в обществе супругов-крестьян и их племянника, неотесанного, глупого увальня. Отец взял бы ее к себе в красивый замок или дом, и она каждый день надевала бы новое модное платье. Это вполне мог быть принц, потому что ее мать часто рассказывала о Версале, и в ее голосе звучала печальная нотка. Очевидно, то время в ее жизни было самым счастливым. Как это бывает со многими детьми, усыновленными другими родителями или очутившимися в приюте, Виолетта вбила себе в голову, что ее отец был романтической фигурой, человеком необыкновенным, и это усугубило ее враждебное отношение к матери.

Узы, связывавшие Виолетту и Жасмин, никогда не отличались особой прочностью. Визиты Жасмин были слишком непродолжительными и редкими, чтобы оставить какой-то добрый, неизгладимый след в памяти девочки. Как бы ни была Виолетта расположена к матери, все эти хрупкие ростки дружбы и любви между ней и Жасмин были раздавлены в зародыше мучительными расставаниями. Немалое отрицательное влияние оказало и ревнивое отношение приемной матери, которая не упускала случая вбить клин между ними. На пороге юности девочка со всем упрямством, на которое была способна, решила стать частичкой жизни матери, будучи не в состоянии понять, что препятствия на этом пути непреодолимы и зависят вовсе не от воли матери. Собственно, ничего странного в этом желании не было, ибо давно уже в душе Виолетты зародилась неукротимая страсть ко всему красивому и роскошному, что не имело ничего общего с унылой, полной каждодневного тяжелого физического труда жизнью на ферме Говенов. Те несложные домашние обязанности, которые ей поручали, выполнялись спустя рукава. Она говорила себе, что когда-нибудь за нее все будут делать слуги, а она будет ими повелевать, как ее мать. А теперь ей вдруг сообщили, что эта легкая и сытная жизнь не для нее: ее мужем будет незнатный дворянин, не обладающий ни богатством, ни пышным титулом, на которые она рассчитывала. И тогда у Виолетты начала зреть мысль о том, как бы ей перехитрить мать и тетушку Говен и добиться своей цели.


В последнее время Сабатин стал ездить по гостям не так часто, как раньше, да и длительность этих поездок значительно сократилась, и теперь невозможно было с уверенностью предсказать время его возвращения.

Жасмин оказалась в исключительно трудном положении, поскольку несколько раз ей приходилось в последнюю минуту отменять отъезд. Как назло, когда Виолетте исполнилось пятнадцать лет, — тот возраст, в котором она испытывала наиболее бурные душевные коллизии и потому особенно нуждалась в материнской опеке, так что даже преданная ей мадам Говен жаловалась на то, что на Виолетту «иногда находит» и она становится совершенно неуправляемой, — Сабатин совсем бросил ездить к своим друзьям. Разгульный образ жизни, который он вел, в конце концов дал о себе знать, и теперь герцог тяжело страдал от его последствий подагры и диспепсии. Ему было уже за шестьдесят, но выглядел он значительно старше своих лет. Лицо опухло и приобрело сизый цвет, а щеки обвисли тяжелыми складками, как у бульдога. Следует еще упомянуть и о таких достоинствах опального вельможи, как раздувшееся брюхо, с которого так и норовили съехать штаны, и лысина, скрываемая париком.

Не лучшая участь постигла и его развратных друзей, которых выбивало из седла одного за другим. В одном случае это была болезнь, в другом — смерть, в третьем — банкротство; не уберег их Господь и от убийств — два приятеля, изрядно напившись, решили выяснить крепость своих голов при помощи тяжелых бутылок из-под вина. Проигравший упал замертво с раскроенным черепом. Все дело списали на несчастный случай, правда, знатного дворянина с крепким черепом перестали принимать в обществе, посчитав его почему-то убийцей. Сам он был, конечно, возмущен такой несправедливостью, но шума благоразумно не поднимал. Еще двоим чудакам от скуки вздумалось подраться на рапирах, и в результате ловкого или наоборот, неосторожного выпада (это смотря как посчитать) один из любителей острых ощущений через минуту отправился на поиски экстравагантных наслаждений в мир иной. Сабатин распустил свою свиту вышколенной версальской прислуги и опять обратился к винопитию в одиночку как единственному способу утешения.

Он и Жасмин прожили в браке уже двадцать лет, но ни разу за это время Сабатин не нарушил молчания, с каждым годом все более укрепляясь в своей ненависти к той, которая разрушила его блестящую карьеру. Примирение между ними было невозможно, и глухая вражда, изредка переходившая в прямые столкновения, стала неотъемлемой частью их существования, такой привычной, что никто из них уже об этом и не задумывался. Если какой-нибудь вопрос хозяйственной жизни нельзя было решить без участия герцога, Жасмин писала ему записку, и Сабатин либо звал секретаря и диктовал ему ответ, либо, если жена присутствовала в этой же комнате, кивком и покачиванием головы выражал свое согласие или несогласие. Его кузен Арман, который всегда пытался помочь Жасмин и иногда преуспевал в этом, в замке Вальверде больше не появлялся по весьма уважительной причине: через год после своего последнего визита он погиб в результате несчастного случая на охоте. Однако эстафету от него принял его старший сын, Фредерик, армейский полковник, который частенько заезжал на пару деньков к дяде по пути на маневры или следуя с поручением короля. Сабатин всегда приветствовал его одной и той же фразой: