Дениза (Деннис) Робинс - Танцы в пыли

Еще ни разу за всю свою наполненную событиями жизнь молодой Морнбьюри не получал от королевы такой суровой нотации, содержащей к тому же неприкрытую угрозу. Раньше она проявляла по отношению к нему терпимость и сочувствие.

Теперь, трясясь в карете по дороге в Годчестер, Эсмонд перечитывал эти два письма и в который раз размышлял над ними. Его до сих пор жег позор из-за истории с Филиппом Сентиллом, хотя он уже давно дал распоряжения своим адвокатам, чтобы они выяснили, не нуждается ли в чем-нибудь вдова его жертвы.

Прошлой ночью ударил мороз. Карету то и дело заносило, а лошади по очереди оскальзывались и сбивались с шага, вынуждая кучеров громко покрикивать на них.

Подумать только, размышлял Эсмонд, он уже полгода не был дома. Интересно, как там поживает Вилкинс… От него тоже пришло два письма, посланных первоначально в Сент-Джон, а затем уже переправленных в монастырь. В них он выражал своему господину соболезнования и пытливо расспрашивал о его жизни. Однако Эсмонда, пока он лежал больной в своей келье, мало заботило, что происходит у него дома и вообще в его владениях.

Один молодой монах рассказывал ему, что этой осенью на английской земле был собран небывалый урожай. Крупные землевладельцы получили немалую выгоду, фермеры знатно обогатились за счет отсутствия государственного налога на зерно. Сейчас, проезжая по своим землям, Эсмонд невольно обратил внимание на состояние пастбищ, заметил новые буковые посадки и новую осушительную систему на болотистых местах. Взгляд его отдохнул на одном из недавно отстроенных домов с модными подъемными окнами, которые так ему нравились. Что ни говори, а английские просторы радуют глаз даже в пасмурное декабрьское утро… Внезапно он почувствовал острую тоску по Морнбьюри.

Еще одно письмо соскользнуло с его колен, когда кучер укрыл его ноги пледом и подложил под них бутыль с горячей водой. Эсмонд подобрал конверт, надписанный женской рукой. Почерк был ровный, с наклоном, за время своего пребывания в монастыре граф успел привыкнуть к нему. В конце письма стояла подпись: «Магда».

Всего в монастырь пришло больше десяти писем с такой подписью, хотя он вовсе не ждал их и особо не торопился на них отвечать. И все-таки с каждым новым письмом у Эсмонда пробуждался все больший интерес к их автору.

Он ведь никогда толком не говорил с мисс Конгрейл и видел ее только в день похорон Доротеи. Маленькое хрупкое создание под вуалью — тогда она вошла в библиотеку замка Шафтли и сказала ему, что дядя прислал ее развлечь Эсмонда беседой. Она обратилась к нему (даже теперь при воспоминании об этом его бросало в дрожь, слишком уж ее голос был похож на голос Доротеи), но он был настолько раздавлен горем, что не смог ничего ей ответить.

Разумеется, ее желание переписываться с Эсмондом удивило его. Как ему казалось, она делала это из женского сочувствия, а возможно, из любви к своей безвременно ушедшей кузине. Магда была по-своему утонченной натурой — писала в романтической манере, часто цитировала какие-нибудь стихи, которые Эсмонд либо безжалостно пропускал, либо прочитывал, зевая. Однако в одном из писем она призналась, что начала писать ему по совету своей почтенной матушки. Он не знал, почему леди Конгрейл вдруг решила напустить на Эсмонда свою дочь, напустить в смысле эпистолярном, впрочем, его это и не особенно заботило. В то время ему вообще было не до чего и не до кого. Однако письма Магды, так или иначе, будоражили его воображение.

В том, как она выражала свои настроения, как сочувствовала его бедам, было столько трогательного девичьего очарования! Она знакомила его с новостями, которые, по ее мнению, должны были наверняка заинтересовать джентльмена. Эсмонда приятно удивили ее суждения о политике и событиях в мире, весьма разумные для женщины. Магда писала ему о нынешних событиях войны с Францией, о последних победах герцога Мальборо, о поражении французского флота в Малаге и высадке англичан на вновь захваченном Гибралтаре. Была и еще одна излюбленная тема в ее письмах, которая интересовала его особо, — лошади.

Конгрейлы жили в Котсвольдсе, неподалеку от Страуда. В окрестных лесах водились даже медведи. И Магда прислала ему захватывающий рассказ о своем первом выезде с братьями на охоту — как раз на медведя.

«В седле я всегда чувствую себя счастливой, поэтому больше всех развлечений люблю верховую езду, и за это сэр Адам меня бранит… — писала она в одном из писем. — Конечно, я что-то делаю и по дому, но все равно для меня милее мчаться вслед за гончими так, чтобы ветер свистел в ушах, и чувствовать под собой мощное тело коня…»

Эсмонд перечитывал это место в письме несколько раз, вспоминая ощущения, которые испытал, когда впервые наткнулся на поразившие его строки. Тогда ему показалось, будто в его монастырскую келью ворвался порыв свежего ветра и принес с собой особый пряный дух охоты. Что и говорить, тут он вполне разделял вкусы Магды. Хотя и не был в особом восторге от таких пристрастий молодой женщины. Его никогда не прельщали девушки, похожие на сорванцов. Наверное, в Магде нет и сотой доли той нежности и женственности, которыми обладала его Доротея… Вместе с тем он не мог не признать, что ее письма полны трогательной заботы.

«Из-за того, что я сама пережила так много, могу представить ваши муки, сударь. Я знаю, что ваше сердце похоронено в могиле вместе с моей бедной кузиной, которую я любила и которой восхищалась более всех в нашей семье…»

Эта ее способность к сочувствию подкупала Эсмонда. Однако он не знал, да и особенно не задумывался, что за страдания выпали на ее долю, разве что в первый момент, когда ему показались несколько странными вздохи молодой родовитой особы по поводу того, что она пережила.

Он начал даже задумываться над тем, как она может выглядеть и похожа ли хоть сколько-нибудь на его безвременно ушедшую возлюбленную.

Сам граф написал в Страуд единственный раз, и послание содержало лишь скупые слова благодарности за сочувствие. И все же он написал. Пусть коротко и сухо.

С конца октября от Магды не было ничего слышно, и он решил, что на этом переписка закончилась.

В Морнбьюри-Холл Эсмонд прибыл уже к вечеру. На ветвях падубов красным огнем горели ягоды, предвестники суровой зимы. Липовая аллея казалась хмурой и безжизненной. Резкий северный ветер гонял по небу черные тучи, готовые разразиться снегопадом.

Внезапно Эсмонд ощутил, насколько реально и беспредельно здесь его одиночество, стоило ему лишь выйти из кареты и бросить взгляд на свой дом. В окнах горел свет. Навстречу ему выбежали с фонарями слуги.

Вот он и приехал домой. Только вот зачем? К кому? Разве что есть старина Вилкинс — вот с кем он сейчас с удовольствием поговорил бы… Но где же старик? Почему не выходит?

Расстегивая на ходу пальто, Эсмонд прошел в холл. В большом камине ярко пылал огонь. Граф кивнул в ответ на многочисленные поклоны и приседания слуг, которые выстроились, чтобы поприветствовать своего хозяина. Среди них не было ни одного, кто не радовался бы его возвращению.

Первой ему навстречу шагнула миссис Фланель, ее белый чепец особенно подчеркивал порозовевшие от волнения щеки.

— Добро пожаловать домой, милорд, — с присвистом от одышки сказала она.

— Рад снова попасть сюда, — сказал Эсмонд.

— Мы все надеемся, что ваша светлость не страдает неизлечимой болезнью после… после…

— Спасибо, я вполне здоров, — сказал Эсмонд, а затем, оглядев исподлобья лица собравшихся, спросил: — А где Вилкинс?

По рядам слуг пробежал шепоток. Все стали оживленно переглядываться друг с другом. Миссис Фланель закусила губу, помялась, а затем обратилась к хозяину:

— Милорд, мы не хотели вам говорить, чтобы не расстраивать… но несколько дней назад он совсем слег. Какая-то внутренняя болезнь, как сказал врач. Его уже долгое время мучили страшные боли. Я знала, но он просил ничего не сообщать вашей светлости. Вы бы видели, от него остались кожа да кости. Ах, бедный, бедный наш мистер Вилкинс!..

Она запнулась и всхлипнула в платок, который извлекла из огромного кармана своего белого с оборками передника.

Эсмонд прикрыл глаза и сцепил руки. Значит, Вилкинс умер. Перестало биться его старое верное сердце… Еще одна смерть… Еще одна потеря… Конечно, ее не сравнить с потерей Доротеи, но все равно больно. Больно и горько. Ведь он по-своему любил старого слугу. А теперь не осталось никого, кто искренне заботился бы о нем и о ком хотелось бы позаботиться ему. Разве что Арчи, но они так часто в разлуке…

Под неотрывным взглядом слуг он повернулся и зашагал вверх по лестнице.

В тот вечер ему помогал раздеваться новый молодой камердинер по имени Вильямс. Эсмонд не противился, однако не произнес ни слова и даже не посмотрел на него. Парень потом жаловался миссис Фланель:

— Сдвинул парик, гляжу, а волосы под ним совсем седые. Он такой старый и такой… смурной.

— Что бы ты ни говорил, твой хозяин молод и другого такого еще поискать, — строго сказала миссис Фланель. — Оставь свое мнение при себе и помни, что я тебе говорила: надо вести себя с ним так, как вел себя мистер Вилкинс. Его светлость и без того хлебнул горя в этой жизни, до конца его дней хватит.

Вильямс, избалованный и капризный, как девица, продолжал хныкать:

— Прежний-то мой хозяин был как-то повеселее… Эх, жаль, что он умер. Боюсь я этого лорда Морнбьюри. Он меня как будто и не видит вовсе, словно сквозь меня смотрит. Такой странный…

А наверху при свете трех свечей в серебряном подсвечнике сидел за секретером Эсмонд и писал письмо своему другу Арчи.

«Как только позволят твои дела, сразу же приезжай навестить меня. В этом доме живет столько скорбных воспоминаний! А в мое отсутствие умер мой верный Вилкинс — его похоронили в Годчестере. Теперь ко мне приставили какого-то нового молодого болвана, который только и умеет, что притворно и глупо улыбаться. Меня это прямо из себя выводит! Да, боюсь, что такого слугу, как Вилкинс, мне уже никогда не найти… Ну, ладно, Арчи, увидимся».

Он торопливо посыпал песком письмо, а затем запечатал его своей печатью. После этого принялся бесцельно бродить по комнате из угла в угол. Еще полгода назад ему ничего не стоило зазвать сюда кучу друзей и хорошеньких женщин, заказать музыку, играть целыми ночами в карты… Но то был другой, прежний Эсмонд. Те дни безвозвратно ушли. Он остановился у стола и взял в руки последнее письмо, полученное от королевы. Один абзац сразу бросился ему в глаза:

«Даю тебе время до Нового года, чтобы закончить оплакивание леди Доротеи, после чего приказываю заняться поисками другой невесты и начать приготовления к свадьбе».

Он смял письмо в руке и спрятал лицо в рукав.

— Как же можно так скоро? Как же можно?.. — пробормотал Эсмонд вслух.

И тут он вспомнил о Магде и ее письмах. Граф выпрямился, пораженный внезапной идеей. Было слышно, как за окнами завывает ветер. До сих пор он, Эсмонд, только горевал и жил светлыми воспоминаниями. И не видел будущего. Но сейчас среди могильной темноты вдруг забрезжил единственный лучик — лучик надежды.

А вдруг Магда и лицом похожа на Доротею? Если она такая же красивая и достойная, как сестра, то… то почему бы ему не последовать настоятельным советам королевы?

От волнения у Эсмонда даже вспыхнули щеки, чего раньше с ним никогда не случалось, и он снова потянулся к перу. На этот раз письмо было адресовано отцу Магды Конгрейл и занимало несколько страниц. В самом конце граф писал:

«…С Вашего позволения, сударь, я бы хотел, чтобы Вы прислали мне какой-нибудь из последних портретов вашей дочери. Если Вас не затруднит, передайте его слуге, который доставит Вам это письмо.

С тем прощаюсь.

Морнбьюри»

Уже неделю не переставая валил снег.

В верхнем этаже старинного особняка у окна своей спальни сидела юная девушка. Прижав лицо к стеклу, как обычно делают маленькие дети, она неотрывно смотрела на унылый пейзаж за окном. Вокруг дома от Котсвольдских холмов до деревушки Фенбридж раскинулась голая болотистая пустыня. День клонился к вечеру. Темнело по-зимнему рано, уже в пять часов сгущались сумерки. Однако Магду это только радовало, ведь жизнь для нее была сплошной мукой, поэтому она любила пораньше забраться в постель и наглухо задернуть шторы. Пусть на улице гуляет холодный ветер! И все же у поместья Уайлдмарш была своя прелесть и даже величие. В свое время особняк строили для одного из фаворитов Чарльза II, еще в семнадцатом веке.