— Желаю удачи… Целую.

Она уловила грустные нотки в его голосе и, вздохнув, положила трубку. Оглянулась и вздохнула с облегчением, когда поняла, что была в комнате одна и что Валентин не мог слышать ее последних слов.

Он с Люсей играл в шахматы в большой комнате. Люся, понятное дело, кокетничала с ним напропалую, нисколько не заботясь о том что это может не понравиться Наталии.

— Они выехали, но не уверена, что будут здесь сегодня. Вы только посмотрите, что делается на улице! Только бы с ними ничего не случилось в дороге…

— И сколько их? — спросил Валентин.

— Двое. Селезнев и Ведерников. Вы играйте, а мне надо навестить местного доктора — Ошерова, если не ошибаюсь. Ведь Любу отвезли туда, в морг?

— У нас нет морга. Просто в больнице есть погреб, а сейчас и он ни к чему — на улице-то мороз. Бедная Люба…

— Ты кого-нибудь подозреваешь?

— Если честно, то да. Андрея Аржанухина.

Он, несмотря ни на что, продолжал встречаться с ней и ревновал ее страшно… Он успокаивался только после пары бутылок водки. Тогда ему было уже все равно, с кем Люба…

— А где у вас больница?

— Мы пойдем туда вместе. Неужели ты думаешь, что я останусь дома?

— Нет, Люся, тебе как раз лучше остаться…

Я привыкла действовать одна. Ты мне просто объясни, как найти вашу больницу, а дальше я уже сориентируюсь.

По лицу Люси было видно, что она несколько обескуражена. То, что она хотела бы остаться в теплом доме наедине с Валентином, было ясно как день, но она не ожидала, что ей настолько повезет, что сама Наталия будет ее об этом просить. Поэтому, услышав ее просьбу, она некоторое время не могла состроить подходящую для этого мину: слишком довольной выглядеть в этом случае было бы нелепым, а сделать вид, будто ее обидели своим недоверием, не было никаких сил. Поэтому она лишь как-то рассеянно улыбнулась, развела руками и пожала плечами, выражая не то досаду, не то свою готовность принять все, что бы ей сейчас ни сказали, на веру. Присутствие Валентина выветрило на время все мысли из ее разгоряченной головки. Даже смерть Любы она восприняла не совсем естественно и то и дело принималась хохотать, позабыв о том, что еще утром плакала по поводу ее трагической смерти. На Валентина, который заполнял теперь все ее мысли и чувства, она старалась не смотреть, даже не поднимала глаз, когда разговаривала с ним, переставляя в каком-то сладостном опьянении шахматные фигуры. И когда он объявлял ей шах, она краснела так, словно он именно ее, а не короля загнал в угол. У него был низкий и какой-то сухой, неэмоциональный голос. И выражение лица было, в общем-то, бесстрастным. Но он был настоящим мужчиной, от которого исходили сила и уверенность. С ним бы она отправилась куда угодно и выполнила бы любое его желание.

За сутки многое перевернулось в ее сознании. Почти все. Она, любительница любовных романов, вдруг поняла, на чем строятся все мировые литературные сюжеты, и что любовь, которая является козырной картой в любом из них, не вымысел и что именно сила любви способна как убить человека, так и воскресить его к жизни.

Мысль о том, что она полюбила человека, принадлежащего ее подруге, которая так много для нее сделала, постепенно утратила свое значение на фоне той страсти, которую она испытывала к Валентину. Дружба обернулась чуть ли не ненавистью из-за того, что Наталия не ценила этого мужчину и как бы пользовалась им определенное время, пока отдыхала душой и телом от объятий Логинова. Это было чудовищной несправедливостью, с которой невозможно было мириться.

Любовь превратила ее в эгоистку.

— Хорошо, пойдем, я тебе все покажу. Здесь всего-то четыре улицы, которые надо запомнить. Главное, скорее возвращайся назад…

Мы будем тебя ждать…

Когда она произнесла это «мы», Наталия, резко повернувшись, посмотрела ей в глаза и сразу все поняла. «Что ж, тем лучше… Невозможно же постоянно находиться в напряжении, боясь, что за твоей спиной совершится грех. У Логинова есть Соня, у Жестянщика — Люся. А у меня — гора трупов. Это закон Жизни. И закон Смерти. Пусть все идет, как идет».

— Только не забудьте приготовить мне что-нибудь на ужин… Боюсь, что вернусь только к вечеру Люся вышла с ней на дорогу и подробно объяснила, как найти больницу.

— Знаешь, у меня в голове не укладывается этот твой дар… — сказала Люся, просто чтобы что-то сказать: ей было стыдно вот так стоять перед Наталией в ожидании ее ухода.

— А тебе ничего и не потребуется укладывать в голову. Живи себе, как жила… Это дело требует нервного напряжения… Думаешь, мне было легко осматривать ноги Ларисы Ванеевой, когда я захлопнула дверь комнаты?

— Как? Ты сама захлопнула ее?

— Конечно. И вот что я тебе скажу, Люся: будь предельно осторожна. Дело в том, что у Ларисы на шее тоже были отметины, похожие на засосы. Но это не вампиры, это какой-то конкретный человек… Возможно, что он и не местный. Поэтому я и сказала, что мне потребуется твоя помощь… В Вязовке происходят убийства, которые очень смахивают на серийные. Мне понадобится время, чтобы все проанализировать… Жалко, что Ларису не вскрывали. Но в случае необходимости можно будет произвести эксгумацию…

Люся слушала ее и чувствовала, как увеличивается расстояние между ее эгоистичным желанием привлечь к себе Валентина и желанием Наталии найти убийцу Любы… «Мне никогда не достичь ее уровня. Я — самая обыкновенная неудовлетворенная псевдоинтеллектуалка, для которой удовлетворение своих амбиций превыше всего. И Валентин это знает. Да и Наталия это тоже знает, потому так спокойно и оставляет нас вместе». Сделав вдруг это открытие, Люся почувствовала, как глаза стали наполняться слезами.

— Если что — звони, — сказала она, только лишь затем, чтобы что-то сказать, и, повернувшись, побежала, полуодетая, но разгоряченная собственными постыдными мыслями, в дом.

Глава 6

«ВЫХОДИТЕ ПОЧАЩЕ ГУЛЯТЬ В СНЕГОПАД…»

Деревенская больница представляла собой белое двухэтажное старинное здание, особняк с облупившейся лепниной в форме ангелочков и растительного орнамента, окруженный со всех сторон небольшим, но довольно уютным садом. Только теперь он весь был засыпан снегом и напоминал круглый пышный торт, вымазанный густым безе, с шоколадными прожилками — ветками деревьев — посередине и ажурной решеткой по периметру.

Высокое крыльцо было свежеоштукатурено и выглядело на сто лет моложе основного здания. Узкие высокие окна светились леденцово-желтым светом, отчего казалось, что в больнице тепло и уютно. Хотя, конечно, специфический запах карболки напрочь лишал этот изящный старинный особнячок какой бы то ни было романтики: архитектура настраивала на жизнь, а содержание — на смерть. Это были впечатления Наталии, которая, увязая по колено в снегу, все же добралась до крыльца, поднялась на него и открыла тяжелую, занесенную снегом дверь. В лицо сразу пахнуло запахом лекарств. Длинный узкий коридор был чисто вымыт, оранжевый линолеум еще не успел просохнуть. Белые выкрашенные масляной краской стены, рельефные высокие двери с табличками «Медсестра», «Процедурная», «Хирург» и «Бокс I», голубой прямоугольник окна в самом конце коридора — здесь явно следили за чистотой и чувствовалось, что у больницы есть хозяин.

Наталия постучалась в дверь кабинета с надписью «Хирург».

— Да-да, войдите, — услышала она приятный мужской голос. Ошеров Юрий Григорьевич, высокий худощавый мужчина с лицом интеллигента (большие голубые глаза, нос с горбинкой, полные губы и мягкая ухоженная бородка), сидел за столом и что-то писал — поза, характерная для всех врачей. «Почему все пишут? Каждый должен заниматься своим делом: врач — лечить, а писатель — писать…»

Идеально белый халат, выглядывающие из-под рукавов халата еще более белоснежные манжеты с хрустальными запонками, бледные пальцы с редкими жесткими волосками, блестящая, в бледно-коричневых пигментных пятнах, лысина, обрамленная аккуратно расчесанными рыжими, даже какими-то красноватыми волосами, — Наталия подошла достаточно близко, чтобы все это рассмотреть.

Закончив писать, Ошеров поднял голову и взглянул поверх очков на вошедшую к нему в припорошенной снегом шубе и шапке незнакомую девушку. Его лицо выразило крайнюю степень удивления.

— Извините, — смутилась под этим жестким взглядом Наталия. — Вы меня не знаете…

— А почему вы, сударыня, в шубе, позвольте вас спросить? — снисходительно улыбаясь, произнес Ошеров, поднимаясь из-за стола (он оказался выше Наталии на целую голову) и направляясь зачем-то к белой ширме, стоявшей в углу его просторного кабинета рядом с большим столом, на котором теснились бутылки с йодом и баночки с мазями, а также высилась гора чистых бинтов, слегка прикрытых кофейного цвета стерильной марлей.

Здесь же лежали, зловеще поблескивая, металлические инструменты.

Наталия терпеть не могла больниц. «Уж лучше бывать в морге… Там ты уж наверняка знаешь, что под ножом у патологоанатома человек уже ничего не чувствует».

Она быстро скинула шубу и шапку, положила все это на стул и стала ждать, когда доктор вновь обратит на нее свое внимание.

— Вы кто? — наконец спросил он, снова усаживаясь за стол, но только теперь вполоборота, и разглядывая потенциальную пациентку.

— Я приехала в гости…

— К кому?

«Сейчас, так я всем и рассказала…»

— К одной своей знакомой. «Он не посмеет расспрашивать меня подробно».

— К Романовой?

И она поняла: он заметил их вместе с Люсей на кладбище, когда хоронили Ванееву.

— Я бы хотела вас спросить: Люба Прудникова сейчас где находится?

— Полагаю, что на том свете, а почему вас это так интересует?

— Потому что я писательница. Я приехала сюда, в эту глушь, за впечатлениями. А тут сразу столько навалилось: и похороны Ларисы Ванеевой, и убийство Прудниковой… Весело вы здесь живете, ничего не скажешь… А еще Люся мне рассказала, что осенью погибла ваша медсестра.

— Вы напрасно пришли сюда. Это — больница.

— Ну, не будьте такой букой. — Наталия вдруг совершенно нахально провела своей ладонью по лысине Ошерова и неожиданно обняла доктора за шею. Он сразу же инстинктивно вжал голову в плечи. Он был удивлен. Это несомненно. Но она знала, что на некоторых мужчин такие вот нестандартные поступки действуют возбуждающе. — Не отказывайте мне, — сказала она, метнувшись к двери и запирая ее на щеколду, затем вернулась и села на колени к Ошерову. Ей нравились такие интеллигентные мужчины, с которыми можно было вытворять все что угодно, не боясь быть непонятой. И Ошеров наверняка оценил ее смелость.

Ее короткое трикотажное платье из мягкой шерсти так облегало фигуру, что не обнять ее, к тому же еще и сидящую на коленях, что само по себе было вызывающим и располагающим, было просто невозможно. И Ошеров обнял ее.

— Мне скучно, — доверительным голосом сказала ему Наталия и поцеловала в губы. — Я уже и сама не знаю, что хочу.. Дома сидеть невозможно, тоска… Читать не хочется, вязать — тоже. Мне надо написать очередную главу романа, а в голове вакуум. И вот я решилась пройтись по деревне. Боже, сколько кругом снега! И вдруг увидела этот особняк.

Зашла и поняла, что это больница… А если больница, то, значит, только здесь должен находиться труп Любы Прудниковой. Вот я и решила, что вы мне в этом поможете… Но если не хотите, не надо. Я пойду…

— Нет, что вы, не уходите… Мне, по правде сказать, и самому здесь смертельно скучно.

— У вас есть семья?

— Есть, конечно.

— Вы хотите меня поцеловать?

— И не только поцеловать. Вы сидите у меня на коленях, неужели ничего не чувствуете?

— Чувствую, но не знаю, как вашему горю помочь.

— А я подскажу…

Ошеров нравился ей все больше и больше.

Она, глядя ему в глаза, словно увидела всю его жизнь: школа, институт и направление в Вязовку, больница, пациенты, вынужденная женитьба, квартира, холодильник, телевизор, дети ходят в музыкальную школу… И вдруг в кабинет залетает городская, свежая и новая, как только что народившаяся бабочка, девушка… Она усаживается к нему на колени, напоминая тем самым, что он прежде всего мужчина, а не хирург, вскрывающий карбункулы и делающий инквизиторские прижигания женщинам, вместо того чтобы их ублажать… Он должен был сдаться, и он сдался.

* * *

«Или я сдалась?» — думала Наталия, спешно одеваясь, потому что возбуждение сменилось пресыщенностью (все происходило в течение длительного времени на узкой медицинской кушетке, покрытой белой накрахмаленной простыней) и теперь она чувствовала лишь легкую досаду на себя за свою невоздержанность. Зато Ошеров, без очков, расслабленный и счастливый, все еще сидел на кушетке, голый, пушистый от рыжих мягких волос на груди и ногах, и по-идиотски улыбался.

— Вы такая красивая, Наташа! Выходите почаще гулять в снегопад… Хотя у меня здесь в любую погоду хорошо…