Гордая и эксцентричная, я тащила за собой рождественское древо, оставляя позади заметный след из сухих еловых иголок. На пути в парк я не встретила никого. Мне все была уже безразлична. Я приняла жизненно важное решение. Пускай же они смеются, пускай издеваются. Мне в жизни бывало и похуже.

То, что должно произойти нечто худшее, чем то, что со мной бывало, я поняла, свернув в узкий, скудно освещенный проход, который ведет от улицы к парку и оттуда в маленькую еловую рощицу, где я собиралась свое хилое деревце скромно предать земле по соседству с его собратьями.

Между тем там имеется и узаконенное кладбище для отслуживших рождественских елок. Это мне известно, ведь в этом районе я живу уже около десяти лет.

Я шагала по мрачной тропинке, когда навстречу мне вышла парочка. Рука об руку, тихо, как и положено, беседуя. Желая остаться незамеченной, я подняла елку, чтобы ее жалкая, голая верхушка хоть немного закрыла мое лицо. Конечно, лучше обнимать мужчину, чем елку. Но чего нет, того нет. С этим надо смириться. Опустив глаза, уже почти миновала парочку, когда меня, подобно удару грома, поразил голос:

– Кора?

Я выглянула из-за своего дерева. И оцепенела. Где та пропасть, которая бы разверзлась, чтобы из милости поглотить меня? Здесь, пожалуй, надо напомнить, какой у меня был вид: ночью, босая, в поношенном платьице стою в парке, держа в правой руке остов елки, на котором еще висят остатки серебряного дождя и который лишь едва прикрывает мое красное от стыда лицо. Я сделала единственное, что можно сделать в подобной ситуации. Притворилась, будто ничего не случилось.

– O, хэлло, Даниэль! Как дела?

Мой расчет отчасти оправдался. Ута Кошловски даже улыбнулась мне своей тонкогубой улыбкой. При этом она, конечно, с изумлением смотрела на женщину, которая в разгар лета расхаживает с рождественской елкой в руках.

– Э-э… Спасибо, хорошо.

Даниэль поспешно убрал руку с отталкивающе узких плеч Уты.

Только не дать им ничего заметить, оставаться сооl. Не терять самообладания. Не давая им опомниться, я дружелюбно кивнула.

– Ну, тогда желаю доброго вечера, – бодро воскликнула я и продолжила свой путь с таким достоинством, какое вообще было возможно сохранять в подобных обстоятельствах.

Мне кое-как удалось приволочь елку к месту ее последнего упокоения (или это она меня приволокла?). Там я уселась на пенек, растерянно оглядела ноги и признала, что в голове у меня полная сумятица.

Взаправду ли все это? Ута Кошловски в объятиях человека, телефонного звонка от которого я жду часами? Я эпилирую ноги, обременяю моих лучших друзей любовным бредом, умоляю телефон зазвонить, а тем временем д-р Даниэль Хофман теплым вечерком прогуливается рука об руку с третьесортной, непомерно тощей телевизионно-мыльной занудой?

И все же у меня хватило самообладания приложить к глазам полу платья, чтобы с ресниц не потекла тушь, когда я начну реветь.

Я вскочила и за те пятнадцать минут, что шагала через парк, пережила четыре классические фазы процесса расставания:


1. Фаза нежелания признать очевидное.

Ну конечно же, все очень легко объясняется. Даниэль собирался сегодня вечером расстаться с Кошловски, чтобы, позвонив наутро, предложить мне, женщине незамужней и свободной от обременительного прошлого, стать его супругой.

Ничего не значит и то, что в такой поздний час он обнимал ее за плечи. Между ними давно все выяснено, а это – всего лишь жест утешения, сочувствия, знак былых связей. Я могу спокойно отправляться спать.


2. Фаза извержения ярости.

Какая низость! Потрясающий идиот! Тупица! Все так типично, так невероятно типично, трусливо, недостойно и так по-мужски. Скрыть от меня свою грязную связь с Утой Кошловски, заморочить голову, переспать, как полагается, – норматив выполнен! – и потом вернуться обратно в привычную койку.

Пока я подбираю имена нашим нерожденным детям и решаю, будем ли мы их крестить, этот пижон давно уже сдал меня в архив под рубрикой «Оригинальная ночь с коренастой брюнеткой».

И я позволила какому-то вонючему сухарю-эскулапу так злоупотребить собой! Пусть и на краткий миг, подарила счастье приключения! Позволила ему за свой счет почувствовать себя живым!

Отделаю бритвочкой его «бээмвуху» да наклею ему на заднее стекло силиконом всякие смешные плакатики вроде «Просьба не сигналить, водитель мечтает о „Шальке-О4“[44] или «Я торможу также для мужчин». Пошлю ему домой с курьером упаковку с виноградом трехмесячной давности и тучей фруктовых мушек. Дам от его имени объявление с телефонным номером: «Чувствительный и преданный научный работник ищет подходящую жену. Внешность не имеет значения. Просьба звонить по телефону…»

Я отомщу за себя, д-р Даниэль Задница-Хофман. Тебе хотелось бурного и короткого приключения? Это приключение окажется более бурным и не таким коротким, как ты надеялся. Ты видел «Опасные связи» с Глен Клоуз? Горе твоим яйцам, если у тебя есть хоть одно!


3. Фаза изживания боли.

Никто меня не любит. Как я могла даже в мечтах вообразить себе, что этот ладно сложенный, интеллигентный, красивый, остроумный, хорошо зарабатывающий человек мог отнестись ко мне всерьез! Ко мне! Это же смехотворно. Я женщина, которую только лентяй не обманет. О которой в веселом мужском кругу можно рассказать, начав такими словами: «Как-то была у меня одна особенно забавная, которая…»

Никто не желает при мне остаться. Я вечно покидаемая. Даже Сашей. Впрочем, пусть последнее и не совсем верно, но подобные детали не играют в такие моменты никакой роли. Так, во всяком случае, я чувствую. На вершине моей половой зрелости, в возрасте, когда я надеялась пережить свой первый вагинальный оргазм, моя любовная жизнь пошла прахом.

Все. Возврата нет.


4.Фаза позитивной переориентации.

Эту фазу я перескочила и вместо нее еще раз начала все сначала.


Я шла домой. И пыталась извлечь из случившегося хоть что-то положительное. Напрасно. Проковыляла мимо угла с итальянцами, где снаружи все еще сидели люди, говорили и смеялись, ничуть не взволнованные моей беспросветной судьбой. В этом было что-то утешительное. Мир, думала я, не озабочен моим самочувствием. Его не интересует, что остаток жизни я проведу, сознавая, что другая сцапала моего мужчину. Я кинулась на софу и, лежа на ней, презирала себя за то, что одну за другой проглотила четыре оставшиеся шоколадки Miпi-Dickтaпп,s. Если бы горе хоть чуть-чуть отразилось на моем желудке! Ничего подобного. Аппетит оставляет меня только тогда, когда я не в меру – а под «не в меру» я подразумеваю «превыше всякой меры», – много съела.

23:15

Черт. Кончились сигареты.

23:16

Брошу курить. Именно сейчас. Я должна придать своей жизни новый смысл. С этой секунды я – некурящая.

23:17

Последний раз быстренько схожу за сигаретами.

23:18

Потупив взгляд, выползаю на улицу. Я никчемный человек. Не способна даже покончить с курением. Неудивительно, что меня никто не желает. Иду мимо дома Марианны, в ее квартире свет уже не горит. Мимо стоянки такси, на которой ни одного такси уже нет.

– Хэлло, Кора.

Что? Кто говорит? Я поднимаю глаза, но не могу заставить себя улыбнуться. Как будто какие-то роковые силы сплели заговор против меня. Неужто моим унижениям никогда не будет конца?

– Хэлло, Ута.

Ута Кошловски глядела на меня с видом оскорбленного достоинства.

– Большинство называют меня Кармен.

– Мне все равно. Я не большинство.

Чувствую себя как Иов. Одно бедствие за другим. За что мне это? За какие грехи я наказана? Наверняка прямо сейчас на меня опустится туча саранчи, а лицо покроют зеленые оспенные язвы. И уж конечно, пока я здесь, в мою квартиру проникли взломщики. Нет, сегодня совсем не мой день. Аффектированным жестом Ута откинула с лица рыжую прядь и сказала:

– Пожалуй, бессмысленно ждать здесь такси.

– Ага.

– Даниэль уже отправился домой. Я, собственно, хотела идти пешком. Но потом передумала.

– Ага.

– Ты превосходно заморочила ему голову.

– Чего?

В моем взгляде, наверное, смешались недоумение и враждебность. Что это значит? Она что, знает о нашей… нашей… встрече. Может быть, ей хочется еще немного насладиться моим поражением?

– Я хочу сказать, что все это мне, в сущности, безразлично. Я даже не хочу вмешиваться. Но сейчас, раз уж я тебя встретила… Не пойти ли нам выпить?

Быстро обдумываю. Резкое «нет» было бы здесь, пожалуй, подходящим ответом.

– Как хочешь, – неохотно буркнула я. Что мне терять? Я ведь все уже проиграла.

Мы возвращаемся на несколько шагов, к итальянцам, садимся за свободный столик и заказываем пол-литра фирменного вина. У официанта глаза на лоб лезут при виде моей субтильной рыжеволосой спутницы.

– И одну минеральную воду, пожалуйста, – говорю я. С тем же успехом я могла бы обратиться к глухонемому аборигену.

– И, пожалуйста, еще две минеральные воды, – сладко пропела Утa-Кармен.

– Due acqua тiпerale[45]! Желаете что-нибудь еще, bella sigпoriпa[46]?!

А я, что же, незаметно для себя превратилась в горбатого старика? Впрочем, мне все равно. Полное отсутствие самоуважения незаметно делает человека нечувствительным к любым оскорблениям, даже со стороны прислуги.

– Даниэль мне о тебе много рассказывал, – начала говорить Ута.

– Так. Ну и что?

– Ну так вот, ведь вы же при мне познакомились. Извини, что так на тебя налетела, но мне действительно показалось, что ты его ранила. Кроме того, актрисе всегда важно встать в позу героя и устроить эффектное представление, когда рядом есть фотографы. Ты понимаешь?

Когда я не понимаю, я предпочитаю многозначительно молчать.

– Твое появление на приеме произвело на него сильное впечатление. Он пришел от тебя в восторг. И Я считаю настоящей пакостью – извини уж мою откровенность – то, как ты с ним обошлась.

Как я – что сделала?! Как я – что?! Ну и ну! Что за бред? Или рехнулась я – что ли? Я заглотила воды – оба стакана, а также тарелку с закусками за счет заведения, которую официант поставил поближе к Уте-Кармен.

– Как я с ним обошлась? Да у тебя не все дома! Я, как дура, часами торчу у телефона, жду не дождусь, когда он наконец позвонит! А потом натыкаюсь на него, гуляющего с тобой в обнимку по парку, и это когда я сама, в полном изнеможении пытаюсь хоть как-то избавиться от старой рождественской елки! Я с ним пакостно обошлась?! Не надо «ля-ля». Желаю вам обоим впредь всего наилучшего. Но думаю, я не обязана позволять кому-то – хотя бы и тебе – приписывать мне недостойное поведение.

Уф! Отвела душу. По-моему, еще ни разу в жизни я не была такой честной. Ощущение совсем неплохое. Потому что когда честен, то незачем бояться чужих оценок и мнений. Это примерно так же, как если не втягивать живот. Для меня опыт совсем новый. И, пожалуй, хороший.

– Наконец-то мне стало кое-что ясно.

Наверняка этот опыт и для нее совсем нов. Что ж, прекрасно, сегодня мы обе расширили свой кругозор.

– Ты влюблена в Даниэля. Так?

«Черт возьми, да», – подумала я.

– Черт возьми, да, – сказала я.

– Послушай, одно только то, что я лесбиянка, еще не значит, что я совсем не понимаю женщин.

– Ты – лесбиянка? – воскликнула я ошарашенно.

– Tc-c-c, не так громко.

– Ты – лесбиянка? – прошептала я восторженно.

– Видишь ли, при моей профессии лучше об этом не трезвонить. В конце концов зрители должны верить, что хотя бы раз в неделю в меня влюбляется волосатый главврач. Даниэль – мой друг с тех самых пор, как он диагностировал мне воспаление слепой кишки. С того времени он иногда сопровождает меня на публичные мероприятия, чтобы люди не начинали строить догадки насчет моих сексуальных наклонностей.

– Да, но как же? – Моя картина мира, мой образ врага – все рухнуло. Мне не особенно нравится, когда у меня вот так без предупреждения отнимают все мои заблуждения.

– Как, он разве тебе это не сказал?

Я устало кивнула.

– Зачем ты надеваешь вандер-бра, когда идешь к нему на свидание? Зачем прикидываешься, будто он для тебя ничего не значит, когда сама по уши влюблена? Зачем не звонишь ему десять раз на дню, когда тебе этого хочется? Ты так хорошо разыграла раскованность, что Даниэль утратил уверенность в себе. Он тоже хотел казаться немного cool , поэтому ничего о нас не рассказал. Я его сразу предупредила, что эти игры до добра не доводят, такое только ведет к осложнениям. Но когда после вашей первой ночи ты просто удрала, то добилась-таки своего. Ты убедила его, что все это для тебя не серьезно. Боже милостивый, а ведь человек страдает!