Сосредоточив внимание на своих действиях, она осторожно поставила бокал на стол и поднялась. На вежливую улыбку у нее не хватило сил.

— Извините, — произнесла она в пространство и, яростно подавляя желание убежать, медленно покинула комнату.

— Ната не накинет, — печально подвела итог Света, но глаза ее сверкали весельем. — Теряешь навык, Ванюша.

— Замолчи, — сквозь стиснутые зубы процедил Иван и вышел вслед за Асей.

Кухня была пуста. В ванной тоже было тихо — ни шума льющейся воды, ни мелодичного постукивания женских каблучков о кафель. Ваня для проформы постучал в дверь ванной, заглянул, заранее зная, что Насти там нет, и ринулся в коридор. От сквозняка скрипнула аккуратно прикрытая дверь. Ваня тупо уставился на нее, словно впервые понял ее назначение.

Настенька ушла.

А чего он ожидал? Что она будет веселиться и радоваться, узнав, что ее жених — отец двух детей и под каблуком у жены? Да еще этот дурацкий разговор за столом. Хотя вряд ли это объясняет ее реакцию на его приглашение, ее откровенную неприязнь к нему. Но что бы там ни было, он не может, не должен оставлять ее одну со своими горестями.

Ваня выбежал из квартиры с твердым намерением разделить тревоги Насти и по возможности успокоить ее. В подъезде тяжело гудел работающий лифт. Значит, Настя поднимается домой, решил Ваня и побежал по лестничным пролетам, перепрыгивая через ступеньки. Однако на нужном этаже лифт не остановился, что озадачило его ненадолго. Ваня нажал кнопку звонка. После небольшой паузы он позвонил еще раз. За дверью послышался какой-то шорох, но никто не отзывался на звонок. Ваня позвонил в третий раз и позвал:

— Настя, открой. Это важно.

Последовало молчание. Наконец чужой женский голос ответил:

— Ее нет дома. Она в гостях.

— Она ушла оттуда. Я должен ее видеть, — настаивал Иван. — Откройте, пожалуйста.

С явной неохотой ему ответили:

— Одну минуту. Подождите.

Ваня уже понял, что Насти нет дома. Не было смысла объясняться с потревоженной подругой.

— Ладно, — сдался он, — не надо открывать. Я ухожу.


Ася обошла третий дом и повернула назад. Свежий ночной воздух и быстрая ходьба немного успокоили ее. Она выплеснула избыток адреналина в стремительном шаге и теперь возвращалась, устало замедляя движение. Идти было некуда. То, что она не вернется на новоселье, было ясно как день. Но и домой нельзя — там Катя не одна, и Ася клятвенно заверяла, что до полуночи ее не будет. Девушка горько хмыкнула: в собственную квартиру нет хода. Дожила! Впрочем, домой идти не хотелось, теплая ночь будто спасала от невеселых дум, рассеивала в темноте чувство утраты и бессмысленность будущего. Ася вспомнила, что позади дома, на стройке, видела сложенные блоки. Там можно посидеть в тишине и подумать. В ответ ноги словно налились свинцом. Опустив голову, ссутулив плечи, Ася побрела к намеченной цели.

Думать не пришлось. События вечера навалились на нее такой тяжестью, что не было места мыслям. Сидя на огромных блоках, Ася мерно покачивалась, вбирая в себя холодную мудрость звезд. Неожиданно Ася почувствовала ту ауру вокруг себя, о которой так часто рассказывают модные нынче астрологи. Она физически ощущала невидимую оболочку, которая неотвратимо сужалась вокруг нее, словно липкая паутина, забирала энергию жизни. Любопытство и страх обуяли девушку, вот только не хватало сил вырваться из этого плена и вдохнуть полной грудью. Она настолько погрузилась в себя, что не заметила, когда рядом сел Иван. Не сознавая присутствия другого человека, Ася равнодушно посмотрела на него и снова отвернулась, продолжая покачиваться в такт музыке звезд.

— Я… — Ваня кашлянул, прочищая горло, и начал снова: — Я искал тебя.

Она молчала, словно не слышала его.

— Поднимался к тебе домой. У тебя гости.

Ответ тот же.

Ваня потер лоб, сознавая тщетность своих попыток. Еще минуту назад он был уверен, что сумеет успокоить девушку, разделив с ней боль и обиду. Он готовился вытерпеть ее слезы и заботливо утирать заплаканное лицо. Но то, что он увидел, застало врасплох. Настя опять поразила его тихой отрешенностью, и он не знал, как вывести ее из этого состояния.

В свое время ему помогла Ната. Уже тогда знаток мужской психологии, она насела на Ивана с расспросами; то уговаривала, то угрожала, то профессионально обласкивала, то кричала, что он не мужик, пока в злости Иван не бросил ее на кровать и, в сущности, изнасиловал, мстя за назойливость. Но тогда же ему стало легче, и в конце концов он все рассказал подруге в подробностях, уткнувшись лбом в ее волосы, чтобы она не видела его слез.

При мысли, что он мог так же утешить Настю, живот свело судорогой. Он мог бы. Он знал о любви почти все.

Знал такое, что многим и не снилось. Он мог заставить женщину забыться, окунуть ее в радость чувственности, наполнить новым смыслом жизни. Ни одна женщина не уходила от него неудовлетворенной, даже те, о которых ходили слухи, что они фригидные. В конце концов, Иван начал сомневаться в существовании такого понятия и склонен был забыть о мужской солидарности, сетуя на половой эгоизм собратьев.

И все было бы хорошо, если б не появилась она. И фригидность тут ни при чем. Иван быстро сломил ее природную застенчивость и сдержанность. Ему даже понравилось ее поведение — приятное разнообразие в море сексуальных тигриц. И скоро она заметалась в его объятиях, как птица в силках, в стремлении к развязке. Он не давал ей покоя всю ночь и смеялся, когда она удивленно охала при очередном наступлении… Утром он предъявил ей счет, уверенный и даже гордый тем, что отработал каждую копеечку. Вот когда она стала неприступной и холодной. Она оставила ему маленькие сережки, но так и не вернулась за ними. Неожиданная, очень странная расплата вдруг показала ему в полной мере женское унижение и его собственное ничтожество. Наконец он осознал, как глубоко пал, продавая себя, свое тело; наплевал на свое достоинство и потянул в эту дыру тех, в ком еще теплилась надежда на честные душевные взаимоотношения между людьми.

Ваня не помнил ее лица, не обратил внимания на внешность, но эта девушка стала последней в череде его постельного хобби. Она вселила и укоренила в нем стыд, разбудила и иссушила совесть, и, глядя на серьги, он испытывал к себе отвращение и презрение.

Позже Иван выяснил, что должен был обиходить другую гостью на вечере, а об этой женщине практически никто ничего не знал. Сам он сгорал от стыда при мысли, что когда-нибудь посмотрит ей в глаза еще раз. Но серьги хранил и питал слабую надежду вернуть их владелице и откровенно объясниться. Это и стало причиной его теперешней почти монашеской жизни.

Анастасия походила на ту незнакомку. Ни слез, ни жалоб, лишь отчужденная замкнутость, в которой нет места ни ему, ни его утешениям. Постепенно в нем прояснялась мысль, что его вожделение к Насте идет не на обычном для мужчин уровне — все начинается выше, объединяет сознание, душу, сердце и плоть в единую гармонию любви.

Неужели это и есть любовь? Ведь он до слез переживал разрыв с Леной, но не испытывал к ней и половины чувств, пробуждаемых Настей. Что же было тогда? И что есть сейчас? Только в одном они схожи — обе отвергают его. Лена погналась за деньгами и респектабельностью. Тогда что не нравится Насте? Почему она шарахается от него, как от чумного? Словно чувствует его гнилое прошлое. Или знает? Эта мысль прошибла Ивана холодным потом.

Если Настя узнает, она для него будет потеряна навсегда. Да нет же, успокаивал себя Иван, она не может знать.

Не должна знать!

Они впервые познакомились месяц назад, общих знакомых у них нет. Разве что Юлик, но он сам не знает об Ивановых грехах. Да и вряд ли этот образчик самодовольства будет говорить о других мужчинах со своей любовницей. Настя — любовница?! Господи, нет! Она обманутая, несчастная женщина.

— Совсем запутался.

Ваня поздно понял, что говорит вслух.

На Асю его слова подействовали как взрыв бомбы. Она утратила остатки самообладания и горько, безудержно разрыдалась, словно разлетелась на куски. Иван поднял за плечи согбенную девушку, прижал ее голову к своему плечу, гладя спутанные густые пряди волос. Ей надо выплакать свое горе, и ему впору заплакать.


Она не знала, с чего все началось. Сначала она рыдала, уткнувшись в широкую теплую грудь, и чувствовала лишь тяжелую ладонь да щеку, тершуюся о ее макушку. Потом словно провал, из которого она выплыла, чтобы потонуть в глубоком поцелуе. Тогда рыдания сменились стонами, а желание остаться одной — крепкими мужскими плечами, за которые она цеплялась как за единственное спасение. Ася понимала, что что-то не так, но, утратившая волю и ясную мысль, она отдалась напору чувственности. Ее грудь трепетала под почти забытыми ласками его большой ладони. Ася подалась вперед, чтобы встретить дерзкий язык и вступить в сладостный поединок. С каждым прикосновением губ, с каждым м дрожащей мужской руки на своей коже к Асе возвращались силы, застоявшаяся кровь все стремительнее набирала темп, собирая энергию для естественного взрыва плоти. Никогда еще Ася не испытывала такого всепоглощающего торжества любви. Она томилась мукой и одновременно парила в небесах; тонула в глубоком омуте и купалась в солнечных лучах; задыхалась, но никогда не дышала так свободно и полно.

И когда горячие пальцы коснулись ее между ног в поисках сокровенной сердцевины, когда ее пронизала дрожь в предчувствии взрывной кульминации, лишь тогда действительность обрушилась на нее всей тяжестью. Она поняла, кто ее целует и ласкает, кто рвется познать ее сущность. Нет, не впервые она испытывала такое блаженство и знает уже, что за все надо платить. По прейскуранту.

В один неуловимый миг радость любви превратилась в ненависть насилия, дрожь экстаза — в смертельное оскорбление, томный вздох — в яростный протест. Ася сжала ноги, закрывая ему доступ. Руки, еще недавно обнимавшие шею Ивана, начали отталкивать. Она отворачивалась, желая оторваться от его губ…

Ваня потерял голову. Он никогда не встречал такой безудержной страсти. Бог мой! Да Ната со своим профессионализмом — скромная монашенка по сравнению с Настей, которая не проявила себя и вполсилы. От этой мысли Иван задрожал всем телом. Он с силой прижал девушку к себе, закрыл глаза, зарывшись лицом в ее волосы, чтобы вернуть хоть толику самообладания. Он не должен думать о себе. Эти минуты он посвятит только Настеньке, подарит ей благодатное наслаждение, единственную отраду в жизни, чего бы это ему ни стоило.

Дрожащее тело, мечущаяся из стороны в сторону голова, плотно сжатые бедра говорили о близкой развязке. Он едва удерживал ее губы, заглушая рвущиеся из нее крики.

— Настенька, радость моя, — то ли говорил, то ли думал Иван. — Откройся, доверься мне, милая… Я не обижу тебя…

— Нет!!!

Вопль разорвал тишину ночи и словно удесятерил ее силы. Ася толкнула Ивана так, что сама скатилась с его колен. Но тут же вскочила на ноги.

— Распутный самец! Продажный мерзавец! Никогда больше не прикасайся ко мне, слышишь?!

Она бросилась бежать, словно ее преследовало все зло мира. А Иван остался сидеть на плитах, согнувшись пополам, сжав руками голову. Он содрогался в конвульсиях оргазма и унизительного стыда. Худшей участи представить невозможно. Он был растоптан, измазан в грязи и собственном семени. Уничтожен той единственной, которой хотел подарить всего себя.

Ему хотелось рассыпаться песком, испариться, чтобы и следа не осталось. За что? В чем он виноват? Чем заслужил такую беспощадную жестокость, презрение и ненависть?

Когда Иван вернулся домой, танцы были в разгаре. Крадучись он прошел в спальню, чтобы переодеться.

Леночка приоткрыла дверь и бесшумно скользнула в темную комнату. Она улыбнулась при виде прекрасного образца обнаженного торса мужчины. Да, она была права, когда сказала однажды, что Ване следует брать деньги за умение любить. Жаль только, что за скульптурной красотой тела не разглядела умную голову и деловую хватку.

— Вань, — тихо позвала она, — пока Юлик танцует, я хотела…

— Вон!!!

Рев затравленного зверя разнесся далеко за пределами комнаты и повис в воздухе звенящей струной.

Уже под утро, после ночи бессмысленных метаний по квартире, Ваня подумал: «Вот и отпраздновал новоселье», — и провалился в пьяный угар сна.

Глава 5

— Привет!

Катя поймала мяч и с сомнением подняла голову. На скучном личике тут же вспыхнула радостная улыбка.

— Ася! Привет. А где ты была?

Детская непосредственность, усмехнулась про себя Ася. Испытав на себе жесткий контроль матери, она была не терпима к подобным вопросам. Но разве можно злиться на ребенка, тем более что в голосе Кати звучало не столько любопытство, сколько грусть одиночества, такая знакомая самой Асе.