Через две недели в окнах появился свет, который тускло отразился в Асиных глазах. А еще через неделю она заметила, что месячные непривычно задерживаются. Догадка пришла сразу. Ася сначала испугалась, но очень быстро успокоилась. Во-первых, не было желания думать и делать что-то, а во-вторых — или во-первых? — она хотела ребенка, хотела давно и сильно. Судьба все же благосклонна к ней, если оставила такой щедрый дар. В память о любви.

Вот тогда появились первые слезы очищения. Ася стала на путь покоя. Все ее помыслы были устремлены к будущей жизни, которой она даст начало. Безразличие к миру не исчезло, но теперь она знала, что жить надо. Надо для ребенка. Продукты не стали вкусной пищей, но — набором витаминов, нужных ребенку; вечерняя прогулка приобрела цель; чувство ожидания не покинуло ее — теперь она ждала ребенка.

Да еще память осторожно намекнула, что существует подруга.

Глава 14

— Здравствуйте.

Ася ждала лифт. На незнакомый голос она испуганно обернулась в сторону заветной двери.

— Здравствуйте.

Молодая женщина, невысокая, но с отличной фигурой гимнастки, с точеной линией ног и искристыми золотисто-карими глазами и новеньким обручальным кольцом на правой руке, положила в сумочку ключ и посмотрела Асе в глаза.

— Вы здесь живете? — приветливо поинтересовалась она. — Я часто вижу вас — наверное, возвращаетесь с работы. А я — ваша новая соседка. — Она указала на дверь Ваниной квартиры. — У нас с мужем медовый месяц. Мы недавно переехали, поэтому не успели познакомиться с соседями. Меня зовут Валя. А вас?

Ася открыла рот и… ничего. Ни звука. Пропала не только речь, но и способность издавать хоть что-то. Воздух останавливался у основания языка, и не хватало сил его вытолкнуть.

Хорошо, что подошел лифт. Ася кивнула и зашла в кабину.

«Муж… медовый месяц… недавно переехала… новая соседка…» Неотступные мысли преследовали Асю. А она безмолвствовала. И только мысленно себя уговаривала: «Успокойся. У тебя ребенок. Думай о нем…» Улучшения не настало. Ася по-прежнему не могла произнести ни звука. Онемела. В квартире воцарилась мертвая тишина.

Утром двадцать минут она стояла перед зеркалом, открывала рот, помогала движением головы, подавая ее вперед, — тщетно: бессильные слезы текли по щекам, а голоса не было. Она даже не могла позвонить на работу, попросить отгул. Она молчала.

Делать нечего, Ася оделась и поехала на работу.

— Анастасия Федоровна, вы больны? — спросила подчиненная, удивленная долгим молчанием начальницы.

Ася пожала плечами и неопределенно кивнула головой, машинально поднося руку к горлу.

— У вас ангина?

Ася кивнула.

— Тогда вам нужно вызвать врача и взять больничный.

Ася отвернулась и смахнула слезы со щек. Больничный не вернет ей голос, а сидеть дома в гробовой тишине — лучше сразу умереть. Нет! У нее же ребенок. Она должна успокоиться, чтобы не навредить ему. Она должна. Должна!

Голос появился на четвертый день, слабый, неуверенный. Но язык не слушался. Собственно, не столько язык, сколько Ася не могла припомнить, что надо делать с ним. Звуки выходили не те, что она хотела, инстинкт восстанавливался медленно, с неохотой. Она не помнила, как нужно открыть губы или стиснуть зубы, в каком положении должен находиться язык, чтобы произнести нужную букву. На работе она тайком подсматривала за движениями губ у сотрудников и шепотом пыталась повторять за ними.

Через неделю речь вернулась, но Ася сильно заикалась, а потому ограничивалась короткими ответами. Все силы она употребила на успокоение нервов — малейшее волнение лишало ее голоса. От таблеток она отказалась сразу из-за ребенка. И как назло в ней вспыхнула неудержимая потребность высказаться. Казалось, она взорвется, если не выплеснет из себя накопившуюся боль.

Идти к Вере она боялась — слишком людно в общежитии, и подруга неизвестно как себя поведет, увидев и услышав (какая насмешка!) Асю. Взваливать столько на ни в чем не повинную Веру было нечестно и жестоко. Но и обратиться больше не к кому. Выждав еще неделю, убедившись, что хоть и заикается, но все же правильно произносит слова, Ася решилась пойти к Вере. По дороге она повторяла одно слово: «Привет». Путь от вестибюля до комнаты на третьем этаже в конце коридора, где жила Вера, был подобен восхождению на Голгофу. Сколько знакомых поздороваются с ней? Сколько остановят для приятельской беседы? Сколько захотят узнать у нее новости? И все время разговор, разговор… Разговор.

Веры не было. Ася готова была выть, лезть на стену от горя и безрассудности. Однако, высоко подняв голову, спустилась в вестибюль и вышла, кивнув на прощание вахтерше.

Вернувшись домой, она прижала руки к упругому животу и опустилась на пол.

— М-ма-м-ма… М-м-мамоч-чка!..

И заныла, запричитала по-бабьи. Так голосили женщины на похоронах ее бабушки; единственное, что помнила о ней Ася, — женский заунывный плач. Плакала и Ася, смешивая память с горем, плакала за всех женщин всех стран и времен. Оплакивала дар Божий и Божье проклятие, Еву и Марию, Джульетту и Джиневру, Аленушку и Одинцову…

Настойчивый звонок прервал плач. Наверное, соседка забеспокоилась, подумала Ася, тяжело поднимаясь с пола и всхлипывая. Звонок повторился, и она, махнув рукой на растрепанный вид, открыла дверь.

— Здравствуй, Ася. Я… Ой! Ты плакала?

— 3-з-зд…

Ася помотала головой и жестом пригласила войти Катю.

— Бабушка испекла печенье и просила отнести тебе. — Катя прошла на кухню, поставила тарелку с гостинцем на стол. — А почему ты плачешь? Тебе плохо?

Ася неопределенно повела плечами, потом уронила голову на грудь и покачала ей в ответ.

— У тебя что-то болит? — Девочка встревожилась не на шутку, и взрослая подруга подозревала, что сейчас они начнут плакать обе. Но согласно кивнула, обхватив пальцами шею.

— У тебя горлышко болит?

Опять кивок.

— Ну, не плачь. — Катерина подошла к Асе и погладила ее по волосам. — Я тоже болела и плакала, а бабушка пожалела меня, дала лекарства, и все прошло. Не плачь, Ася.

И снова кивок. Как бы она хотела, чтобы дело было только в горле, но печаль в душе, казалось, пустила глубокие корни, навеки поселясь в ней. Тем более Ася была благодарна маленькой девочке, несущей утешение.

— Знаешь, пойдем к нам, Ася, — придумала довольная собой Катя. — У бабушки есть лекарства. Она полечит тебя.

— Н-нет.

— Пойдем, — упрашивала девочка. — Тебе не будет больно, и ты выздоровеешь.

Ася дала себя уговорить; она была слабее маленькой Кати, да и не хотела возражать. Легче ей уже не станет, но хоть не одна будет. Собеседница из нее никчемная, но разговоры других отвлекали от собственных дум.

Ася умылась, и Катя отвела ее за руку. Дома Катя тут же рассказала о печальной участи, постигшей Асю. Девушка виновато улыбнулась и слабо покачала головой. Еще бы! Какой нормальный человек понесет инфекцию в дом, где живет ребенок? Евдокия Тихоновна улыбнулась в ответ и пригласила Асю в дом, отправив Катю к дедушке в комнату. От пожилой женщины не укрылась неестественная бледность Асиного лица, ее покрасневшие заплаканные глаза, мелкое подрагивание губ, но она не стала усугублять состояние и без того расстроенной соседки. Евдокия Тихоновна подогрела воду в чайнике, заварила крепкий чай с мятой и подала на стол.

— В-в… — И снова слезы потекли неудержимым потоком.

Евдокия Тихоновна присела на краешек стула, внимательно разглядывая гостью.

— Что случилось, Асенька? Горе какое?

Ася металась взглядом по кухне, не зная, что ответить. Разве любовь — это горе? Или ребенок, зачатый в любви? Это же счастье, но только на радость нет ни сил, ни желания.

Она покачала головой… пожала плечами… и опустила глаза. У нее нет ответа.

Евдокия Тихоновна накрыла пухлой ладонью холодные пальцы девушки.

— Так что?

— Я з-з-заик…

— Я слышу. Почему? Что произошло?

Ася не отважилась испытывать терпение слушателя, она просто указала на висок.

— Нервы, — перевела язык жестов Евдокия Тихоновна. — Выпей чаю, а я заварю валериану.

— Не! — протестующе замахала рукой Ася.

— Почему? Она успокоит тебя.

— Боюсь.

— Ася, я должна тянуть из тебя каждое слово? «Боюсь» — это не ответ.

— Я… — Ася глотнула свежесть мятного чая и снова подняла голову. — Берем-менна.

Несколько мгновений Евдокия Тихоновна переваривала информацию, потом сказала:

— Все же я заварю. Немного корня не причинит вреда, только поможет… обоим. Не тебя учить, девочка, что спокойствие нужно в первую очередь малышу.

— У кого малыш? — вбежала в кухню Катя.

— А ты подслушиваешь?

— Нет, бабушка, честно. А у кого малыш?

— У меня, — улыбнулась грустно Ася. — Б-будет.

— Ой, как чудесно! — обрадовалась Катя. — А ты мне дашь его подержать? А когда он будет?

— Цыц, Цокотуха! — прикрикнула Евдокия Тихоновна. — Лучше скажи, зачем примчалась?

— Я пить хочу, и дедушка чаю просит.

— Возьми печенье, Катерина, — наказала бабушка, — и беги в комнату. Сейчас я приготовлю вам чай.

Катя положила ладошку на Асино плечо.

— Ты мне дашь подержать ребеночка, когда он родится?

Ася кивнула и погладила девочку по волосикам.

— Дам.

— А когда он родится?

— Летом.

— Я тоже, — разоткровенничалась Катерина, — когда вырасту, рожу себе ребеночка.

— Но сначала выйдешь замуж, — строго предупредила бабушка.

— Хорошо, — кисло согласилась будущая мама и показала бабуле язык. В своем возрасте Катя уже знала, что любовь — это тайна, и как трудно сказать плохому мальчишке, что он тебе нравится. И вообще все мальчишки не понимают, как восхитительно быть невестой.

Катя взяла вазу с печеньем и пошла впереди бабушки, открывая ей дверь в комнату. Через несколько минут Евдокия Тихоновна вернулась одна.

— Ну вот. — Она поставила перед Асей отвар и села напротив нее. — Теперь нам не будут мешать. Ты выпей, Ася, а потом расскажешь все по порядку.

Ася с сомнением смотрела на бледно-желтый напиток.

— Ничего-ничего, пей, — подбодрила Евдокия Тихоновна. — Запей чаем, если невкусно.

Ася начала рассказывать с давних событий того зло памятного вечера пятилетней давности. Как избегала Ваню, узнав, что они соседи, как боролась с влечением и поняла, что любит. Рассказала о серьгах и деньгах, о Юлиане и Леночке, о противоречиях в характерах своем и Ванином и об их последнем разговоре. Евдокия Тихоновна слушала и качала головой, соглашаясь или возражая. Иногда она помогала Асе произнести слово до конца и удерживалась от вопроса: что именно привело ее к нарушению речи? Хотя вся цепь событий способствовала нервному срыву; достаточно было небольшого волнения, и нервная система блокировала перегруженный участок, вызвав соответствующую реакцию.

Асе трудно было одновременно бороться со слезами и произносить сложные фразы. Она излагала только факты, не вдаваясь в переживания. А слезы все текли и текли по ее лицу. Наконец Евдокия Тихоновна не выдержала, подошла к Асе и прижала ее голову к своей груди.

— Поплачь, девочка, — печально сказала она. — Но это в последний раз. Теперь ты должна забыть обо всем, кроме своего крошки, а для него тебе понадобится много сил. Ты поняла меня? Если этого подлеца и не интересует судьба малыша, то ты должна отдать ему вдвое больше любви, заботы, сил…

— В-Ваня не подлец. Он н-не знает.

— А мог бы спросить.

— Это я… виновата.

— Сейчас не важно, кто виноват. У тебя есть заботы поважнее. Утри слезы и будь сильной, девочка. Главное, ты не одна, а вместе мы переживем все невзгоды. Ладненько?

— Да… Вы добрая мама, Евдокия…

— Спасибо за эти слова. И ты тоже очень славная девушка, Ася. И добрая. Катерина любит тебя.

— И Ваню она любит.

— Да, — вздохнула женщина. — Этого подлеца она тоже любит.

— Он не…

— Знаю, знаю, дорогая. Все они хороши.

Ася слышала доброту в голосе Евдокии Тихоновны; она не со зла ругала Ивана. Сама Ася хоть и редко пользовалась подобными определениями, но зато со всей серьезностью, и относилась к их значению так же, потому и возражала каждый раз.

С этого дня Ася почти каждый день заходила к Евдокии Тихоновне. Она действительно успокоилась — то ли валериана помогла, то ли участие мудрой женщины — и заикаться стала меньше… Жизнь постепенно входила в спокойное русло. Только по ночам Асе снился Иван. Она пыталась догнать его, уходящего, звала и просыпалась в слезах. А утро приносило новые заботы и хлопоты.

До Нового года меньше месяца, надо разослать поздравления знакомым, родственникам, маме отправить подарок. Ася так и не сообщила ей о своем положении, не решилась. Трудно признаваться в грехе суровой высоконравственной матери. Однажды она уже поддержала дочь в трудную минуту, надо надеяться, что и в этот раз у нее достанет сил пережить новость. Но не сейчас — после праздника, после годового отчета Ася возьмет отгул и поедет домой. Тогда и расскажет.