— Не секрет, — мужчина улыбнулся. — Четыре года назад на встрече выпускников Ленинградской консерватории.

Лариса вздохнула.

— Да о чем грустить, когда такие очаровательные пальчики напоили меня шампанским, — сказал мужчина и наклонился, чтобы поцеловать женщине руку.

Михаил немного замялся, но всё же спросил:

— Ты вот скажи мне, я ничем тебя не обидел случайно? Понимаешь, если я выпью, то у меня потом жуткий провал в памяти. Я ничего не помню. Расскажи, как всё было…

— Совсем ничего не помнишь?

— Ни бум-бум…

— Всё прекрасно было, — сказала Лариса, подумав, как хорошо, если он не помнит, как она выплясывала и пела на столе народно-хороводную и потом куда-то еще закинула свой бюстгальтер.

— Прекрасно? — воодушевился Михаил.

— Да, кивнула Лариса. — Просто тебе не надо было пить шампанское, но в этом моя вина.

— Про шампанское я уже слышал… А дальше что?

— Потом ты захотел освежиться в душе со мной.

— Да ну… А потом?

— А потом ты уснул. И я не смогла поднять тебя на тахту, поэтому пришлось постелить на ковре. Ну, я же говорю, всё прекрасно было.

— Лорик, по-моему, ты чего-то недоговариваешь. А… остальное?

Лариса беспомощно улыбнулась.

— Чего же еще? Если ты имеешь в виду то, за что Адама и Еву изгнали из рая… то в этом мы с тобой не провинились.

— Ты хочешь сказать…

— Я еще раз хочу сказать, что всё было прекрасно. Великолепно и необыкновенно.

— И это притом, что ничего не было, как ты утверждаешь?

— Ты не представляешь, как я тебе благодарна за всё.

— Такого со мной еще никогда не было, — растерянно и виновато сказал Михаил.

«Просто дуры у тебя такой никогда не было», — подумала про себя Лариса.

А вслух сказала:

— Мишель, ну, перестань. Мне так хорошо, — и она ласково коснулась его руки.

И желая отвлечь его от этой темы, журналистка рассказала ему, как стала свидетельницей «отлова» проституток и как блюститель порядка заинтересовался ее особой.

У Михаила глаза полезли на лоб.

— Их же чему-то учат в этих милицейских школах? Психологии вряд ли, но основам физиономистики хотя бы…

— Так не похожа я на девушку по вызову? — спросила Лариса, — а то и буфетчица нам тоже в валютный бар посоветовала…

Михаил рассмеялся.

— Это, наверное, у нее мечта такая голубая, чтоб кто-нибудь ее туда пригласил. Да кто ж позарится на такую каракатицу…

Лариса тоже засмеялась, и от сердца у нее отлегло: «А, ведь, и правда, не помнит, что сам с утра заикнулся про девушку по вызову».

Лицо Михаила неожиданно погрустнело, даже помрачнело.

— Знаешь, — тихо сказал он, — если я когда-нибудь и уеду из страны, то только вот из-за этого беспробудного хамства. Причем, во всех сферах жизни.

— Уедешь, уедешь, — еще тише, чем Михаил, сказала Лариса, — и тяжело вздохнула. — Ты же видишь, что творится вокруг. Не для таких утонченных натур пианистов всё это…

— При уровне жизни, когда простейшие вещи, как мыло и сахар выдают по талонам, и за хлебом в магазин выстраиваются очереди — и это в самой Москве, — мужчина усмехнулся, — поверь, людям не до классической музыки. С каждым своим возвращением на Родину после заграничных гастролей я всё больше ощущаю свою ненужность здесь. И это ужасно больно.

Лариса молча взяла Михаила за руку.

— Мне еще повезло. Я, как теперь говорят, «попал в обойму», — сказал мужчина. — А вот сколько моих знакомых музыкантов оказалось не у дел. Одни спиваются, другие вынуждены торговать на рынке китайскими товарами…

— Сейчас вся страна пошла торговать на рынок, — с грустью сказала Лариса.

— Особенно обидно за интеллигенцию, которая несколько лет потратила на образование. Спрашивается, зачем?

— Ой, и не говори, — вздохнула Лариса, вспомнив своего знакомого — подававшего надежды молодого физика, и с тревогой спросила, — как думаешь, Мишель, что нас всех ждет?

Мужчина помолчал.

— Скоро всё рухнет, как рухнула «берлинская стена». Это ясно. Но что будет потом… Кто ж это может знать наперед? Но у русских, ведь, всегда какой-то свой, особенный путь. Вот это меня и пугает…

Михаил посмотрел на притихшую Ларису и спросил: «Принести кофе?»

Она кивнула.

Мужчина поставил две чашки с черным кофе с лимоном, придвинул поближе к ней бутерброды с красной икрой.

— Хорошо едим на фоне всеобщей разрухи, — усмехнулась она.

— Чуть не забыл, — спохватился мужчина, и полез в карман джинсов за таблетками. — Нужно пить по часам, а то я скоро опять чесаться начну.

Лариса закусила губу, ее с новой силой кольнули угрызения совести.

Она посмотрела на бледный вид Мишеля, воспаленные веки. Говорил он с сильным прононсом, потому что у него был заложен нос. Да, и вообще, был явно «не в своей тарелке».

— У тебя все признаки аллергии налицо, — вздохнув, сказала она.

— Да, у меня аллергия на спиртное, — кивнул Михаил. — Но если б только это… У меня, потом случается временная амнезия. Такой жуткий провал. Я ничего не помню. Впрочем, это, всё же, лучше, чем белая горячка, как считаешь?

— Ты еще шутишь, — вздохнула женщина.

— А что мне остается делать? Причем, абсолютно не важно, выпил я бокал или всего две чайных ложки шампанского. А я так обожаю «брют», — сказал Михаил и мечтательно прикрыл веки своими темными длинными ресницами.

— А почему так? — поинтересовалась Лариса.

— Непереносимость… Это как-то связано с ферментами. Короче — генная предрасположенность.

— Но, — замялась Лариса, — может быть, существует, всё же, какой-то способ избежать таких последствий?

— Существует, — усмехнулся Михаил. Один-единственный: полный отказ от алкоголя. Причем, пожизненный.

— Никогда себе этого не прощу! — журналистка закрыла лицо руками.

— Да будет тебе, Лорик, — сказал мягко Михаил, беря ее руку в свою, — ты лучше скажи, какие у нас планы на сегодня?

— Планы…

Лариса виновато и растерянно посмотрела на мужчину.

— Как бы мне этого не хотелось, поверь, но я не успокоюсь, пока не отправлю тебе к твоей мамочке в Ленинград, которая только одна знает, как привести тебя в норму. И чем быстрее, тем лучше.

— Лорик, — потерянным голосом начал было музыкант.

— Да-да, — перебила его Лариса, — не противься. Позволь мне о тебе позаботиться хотя бы таким образом. У тебя билет на вторник?

— На вторник, — упавшим голосом сказал Михаил.

— Я сейчас позвоню отцу. Он может сделать билет на «Красную стрелу» уже на сегодняшний вечер.

— Нет, нет. На сегодня никак нельзя. У меня назавтра две деловые встречи назначены. Это касается ближайших зарубежных гастролей. И потом, я просто не готов с тобой так быстро расстаться. Это жестоко, Лорик…

— Значит, назавтра, — строго, как учительница провинившемуся ученику, сказала журналистка и тут же горестно вздохнула, — прости меня, дуру…

Она нежно провела рукой по лицу Михаила.

— Ну, что — решено? Идем звонить? — как можно мягче попросила она.

В Михаиле боролись противоречивые чувства. Он шумно вздохнул и неохотно поднялся.

— Что ты делаешь со мной, Лорик…

И они пошли в номер Михаила.

Если честно, Ларисе не очень хотелось опять встречаться со своей глупостью: наткнуться на бюстгальтер и увидеть пустую бутылку из-под шампанского. Поэтому входила она в номер со смешанным чувством неловкости и сожаления о содеянном.

Здесь было всё в таком же беспорядке, как и тогда, когда она спешно покидала номер.

— Я сначала позвоню отцу, а потом немного приберусь здесь, — сказала женщина.

Михаил вышел в ванную.

— С билетом проблем не будет, — сказала Лариса, — можешь не беспокоиться, — когда Мишель снова вошел в комнату.

И она стала поднимать с полу разбросанные вещи, складывая их сначала на кресло, прежде, чем сложить в чемодан.

— А я в душе надеялся, вдруг не получится… Всё же, не всегда хорошо иметь в Москве среди своих знакомых министерскую дочку, — грустно усмехнулся Михаил.

Лариса подошла к нему и обняла. И заметила, что он как-то странно дернулся от ее прикосновения.

— Тебе больно? — вдруг догадалась она и резко отстранилась. — Сними свитер, я хочу посмотреть.

— Я бы не стал этого делать, но мне всё равно нужно, чтобы кто-то натер мне спину вот этой мазилкой, — и он разжал руку, в которой держал тюбик с каким-то гелем. — И я буду счастлив, если это будут твои пальчики…

Михаил осторожно снял свитер, а затем рубашку.

На миг Лариса просто онемела: тело мужчины было исполосовано красными разводами, словно, его действительно отстегали крапивой. Местами виднелись волдыри, некоторые из которых уже лопнули.

— И всё это я натворила, — ужаснулась Лариса и плюхнулась в ноги Михаилу.

— Лорик, по-моему, ты излишне драматизируешь события. — Михаил присел на ковер, вытирая Ларисины слезы. — Не переживай, даже температуры нет.

— А могла быть еще температура? — ужаснулась женщина.

— Думаю, это твоя аскорбинка мне помогла.

Лариса осторожно прислонилась губами ко лбу Михаила. Так прикасаются родители к своим малышам, когда хотят удостовериться, нет ли у них жара.

— Вроде нет, — тихо сказала она и, тяжко вздохнув, добавила, — ложись на тахту, буду тебя лечить.

Михаил лег на живот, и Лариса начала медленно и осторожно втирать ему мазь в спину, словно, перед ней был маленький ребенок, которому ни в коем случае нельзя сделать больно.

— Лорик, я на вершине блаженства от прикосновения твоих пальчиков…

— Не сыпь мне соль на рану, Мишель. А пальчики эти надо отрубить, — сказала она в сердцах.

— Ну, уж нет, я не согласен на такие экзекуции, — Михаил резко приподнялся на руках и сел перед Ларисой.

— Погоди, посиди так. Я сейчас полотенце принесу…

Она вернулась с мягким махровым полотенцем и подстелила его Михаилу под спину.

— Теперь ложись, только осторожно, — сказала она, — я сейчас обработаю тебе грудь и плечи.

Михаил послушно лег.

— Знаешь, я столько раз бывал проездом в Москве. Жил в разных гостиницах. Но, почему-то, больше всего люблю останавливаться именно в «России».

Я всегда любовался этим видом из окна. Потом бродил по Красной площади, слушал бой всесоюзных курантов, смотрел смену караула у Мавзолея, ходил в кинотеатр «Зарядье», «ГУМ». Что-то тянет меня к этому месту. Я всегда здесь ощущал какую-то гордость, свою причастность, что ли…

— Да просто ты патриот, — Лариса произнесла это слово спокойно, без всякого пафоса. — Впрочем, как и я. Поэтому мы так болезненно и реагируем на всё, что происходит в стране.

Мужчина вздохнул.

— Мне всегда было здесь хорошо, хотя я и был одинок, — у Михаила изменилась интонация. — И тут на меня свалилась такая московская снегурочка! И вдруг она исчезла. Я проснулся, а тебя нет. И я подумал, что ты меня бросила…

— Ну, Мишель, как же я могла тебя бросить? Я — артековская пионерка, воспитанная в духе «один за всех — и все за одного»?

Она чуть не сказала «бросить в беде», но вовремя осеклась, подумав, что не стоит «педалировать» на те воспоминания Михаила, которые подернулись у него пеленой. Пусть помнит снегурочку, а не лахудру.

И добавила:

— Как можно бросить такого красавца и умника? Чтобы его тут же подцепила какая-нибудь искательница приключений? Ну, уж нет. Ты — только мой подарок, и я тебя никому не отдам.

От этих слов Михаил просиял.

— Лорик, тогда скажи, зачем мы поменяли билет?

— Мишель, не начинай…

Лариса встала с тахты и стала перебирать его вещи, которые она повесила на кресло.

— Вот… Оденешь на себя сразу две хлопчатобумажные футболки, а сверху этот свитер из ангорской шерсти. Он самый мягкий, не колючий, — и она положила вещи рядом с ним на тахту.

Михаил начал одеваться.

Лариса незаметно оглядела комнату, надеясь обнаружить верхнюю часть комплекта белья «Кармэн», но бюстгальтера нигде не было видно. «Да куда ж он мог деться?», — подумала она в недоумении и подошла к окну, снова любуясь тем же видом, который ей так понравился ночью.

Михаил подошел и нежно обнял ее за плечи.

— Чего загрустила моя артековская пионерочка?

Какое-то время они молча вместе смотрели в окно на Красную площадь.

— Скажи, Мишель, если из страны начнут уезжать лучшие умы, лучшие таланты, и просто хорошие и порядочные люди, считающие ниже своего достоинства приобретать мыло по талонам на исходе двадцатого века, есть у такой страны будущее?

Музыкант развернул Ларису к себе лицом. Крепко обнял.