Александра Стрельникова - ТАСС не уполномочен заявить…

— Будущее есть всегда. Вопрос — какое… Не грусти, красавица. Пожалуйста.

И он нежно стал осыпать поцелуями ее лицо.

— Тебе бы не мешало чуть подышать свежим воздухом, — сказала она, глядя на бледный вид Михаила. — Там морозно, но немножко погулять можно.

— Я непротив, а потом?

— Тебе надо поспать. Ты всё время зеваешь, — ласково сказала Лариса.

— Ерунда, это от таблеток, — сказал музыкант и пошел бриться.

Лариса начала складывать вещи музыканта в чемодан.

— А куда после прогулки? — спросил он, вернувшись из ванной. — Я не хочу тебя отпускать.

— Можно в «Зарядье», — предложила Лариса. — Там фильм хороший идет.

— Ты его уже смотрела?

— Нет, — опять «во благо» соврала женщина, — просто коллега-журналист…

— А коллега-журналист был мужчина? — чуть ревниво перебил Ларису Михаил.

Она засмеялась.

— Ты не дал мне договорить, Мишель. Во-первых, коллега была женщиной, вкусу которой я могу доверять. А, во-вторых, коллеги-журналисты меня никогда не интересовали, и поэтому для тебя не опасны.

— Как же это так? — удивился Михаил.

— Просто мужиков-журналистов я на пушечный выстрел не переношу. Я воспринимаю их лишь как соперников-конкурентов по работе. С той точки зрения, на которую намекнул ты, они мне, вообще, неинтересны. Потому что все они — жуткие пропойцы, бабники и трепачи.

— Так уж все пропойцы? — недоверчиво переспросил Михаил.

— Я знаю только две стадии, — усмехнулась Лариса. — Первая: когда эту пагубную страсть им еще как-то удается скрывать. И вторая: когда любовь к Бахусу всем очевидна.

— И они постоянно пребывают в таком состоянии? — всё больше изумлялся Михаил.

— Постоянно. Это, вообще, их естественное состояние, — спокойно, со знанием дела ответила Лариса.

— Так как же они творят? Это, ведь, умственная работа.

— Ты знаешь, — искренне призналась Лариса, — вот эту загадку мне до сих пор не удалось разгадать, хотя я не первый год в журналистике.

И женщина рассмеялась.

— А как насчет иностранных корреспондентов? — гнул свою линию Михаил.

— Ой, — Лариса махнула рукой. — Еще хуже. Тот же джентльменский набор, что и у наших. Только добавь сюда еще снобизму немеренно. Как же — иностранцы…

— Ты меня успокоила, Лорик. Чувствую, что мои акции непьющего пианиста среди пропойц-журналистов возрастают. Хотя, — и тут Михаил усмехнулся, — непьющий музыкант, в некотором роде, тоже нонсенс…

— Никаких нонсенсов, потому что ты, Мишель, вне всяких акций. Ты — единственный, уникальный экземпляр.

Она взяла его за руку.

— Ну, что, идем в кино?

— Конечно, конечно, — закивал Михаил и начал одеваться.

— Я возьму цветы? — неуверенно спросила Лариса.

— Конечно, — Михаил тут же осекся. — Ты хочешь сказать, что после кинотеатра уже не придешь ко мне?

Лариса замялась.

— Просто я хочу, чтобы ты поспал, отдохнул. Ну, хорошо, хорошо. Потом. После кино. Согласна.

И они вышли из номера.

До начала сеанса было еще сорок минут. И они вдоволь нагулялись по всем тем местам, которые принято называть «самым сердцем Москвы», и которые так любил Михаил.

Когда они пришли в «Зарядье», Лариса обратила внимание на большую очередь, выстроившуюся в буфет. И невольно вспомнила расхожую фразу о народе, которому нужно «хлеба и зрелищ». И еще журналистка подумала о том, что на пустой желудок никакие зрелища долго не возрадуют. Наверняка, среди зрителей было немало таких, которые элементарно сбежали сюда от пустых московских прилавков просто поесть, а заодно — и кино посмотреть. Совместить, так сказать, приятное с полезным.

Большой зал был заполнен не до отказа. Лариса с Михаилом сели сначала на места, указанные в билетах, а потом пересели туда, где им было удобней.

Морозный воздух взбодрил Михаила. Но в тепле кинотеатра его стало клонить в сон. Голова потяжелела.

— Положи мне голову на плечо, поспи, — сказала Лариса.

— А как же кино?

— Я потом тебе расскажу.

Михаил не возражал. Лишь где-то на середине кинофильма зрительница потревожила своего дремавшего соседа. У нее затекла вся левая сторона, а у Михаила, наверняка, устала от такого положения шея. Они поменялись местами, и женщина подставила свое правое плечо.

Лариса прислушалась к своим ощущениям. Она знала за собой эту удивительную особенность. В минуты сильных эмоциональных потрясений что-то раздваивалось в ней, и в результате: чувства существовали как бы сами по себе в ее телесной оболочке, а сознание, словно, отделившись от тела функционировало отдельно, в неком автономном режиме. Вот так было и сейчас. Мозг четко фиксировал всё, что происходило на экране, великолепную игру актеров в кинофильме, где явно солировал Владимир Ильин.

А тело… Ей так было хорошо. Так спокойно. Какая-то необыкновенная нежность переполняла ее всю к человеку, который дремал у нее на плече. А еще — жалость и забота о нем. Никаких иных ощущений не было. Все иные страсти и желания, владевшие ею еще недавно, отступили, отхлынули, как волны отлива. И это было так странно. И так хорошо, что Лариса заплакала.

Драматические коллизии на экране, достигнув апогея, подошли к своему логическому завершению.

«Какой замечательный фильм!», — подумала Лариса.

Зажегся свет.

Михаил неохотно разлепил глаза. Он совсем разомлел.

— Поднимайся, Мишель, я отведу тебя в гостиницу.

Московский морозец подгонял, и, вообще, был как-то совсем некстати после плюсовых температур кинотеатра.

Лариса нежно поддерживала музыканта под руку, пока они шли по направлению к гостинице. И ей бы даже никогда в голову не пришло, что в этот момент чьи-то глаза пристально наблюдали за ними.

— У меня такое чувство, словно, я уже прописалась в гостинице «Россия», — сказала Лариса вновь входя в знакомый номер.

Михаил был никакой. Она помогла ему снять дубленку, ботинки.

— Теперь только баиньки, — сказала женщина, посмотрев на будильник.

Часы показывали половину пятого.

— Намаялась ты со мной, — вздохнул Михаил. — Ты права, сейчас я могу лишь спать. Да и тебе не мешало бы отдохнуть.

— Давай, пока ты еще не уснул, договоримся о завтрашнем дне, — сказала Лариса. — Ведь билет будет у меня.

Михаил тряхнул кудрями, словно, пытаясь стряхнуть с себя сонное наваждение.

— Разбуди меня завтра телефонным звонком в одиннадцать утра, — попросил он.

— Конечно, конечно, — закивала Лариса. — А ты проснешься от звонка?

— Проснусь, только ты долго звони, на всякий случай…

— Хорошо.

— Извини, — Михаил быстрым жестом скинул джинсы и юркнул под одеяло.

Лариса успела заметить, что ноги у него тоже были в крапивных разводах, но значительно меньше, чем спина и грудь.

— А свитер снимать не хочется, что-то не жарко, — добавил он.

— И не надо, и не снимай.

Гостья с краешку осторожно присела на тахту и прислонилась губами к его лбу, желая узнать, нет ли у него температуры.

— Ты теперь только таким поцелуем меня будешь целовать? — чуть обиженно спросил музыкант.

— Мишель, умоляю, не начинай…

Лариса кинула мельком взгляд на дверь.

— А замок захлопывается автоматически? — поинтересовалась она.

— Да, — кивнул Михаил.

— Вот и отлично, — обрадовалась Лариса. — Посижу с тобой, пока ты не уснешь, а потом тихонько уйду.

— Лучше полежи тихонько…

— Мишель, — Лариса взяла его руку в свою, — сейчас же спи.

Мужчина послушно закрыл глаза. Сопротивляться у него не было сил. Через какое-то время рука его ослабла, и он засопел заложенным носом аллергика.

Лариса встала, осторожно подоткнула под Михаила одеяло со всех сторон. Она еще раз оглядела комнату, заглянула под тахту, под кресла и за них. Лицо ее выражало недоумение. Женщина вздохнула и начала одеваться. Она подошла к вазе с цветами. Осторожно вынула розы, стряхнув с них воду. Затем завернула букет в газету «Московский комсомолец».

Лариса подошла к тахте и наклонилась, чтобы поцеловать Михаила. Мужчина зашевелился и повернулся набок, спиной к ней. Она поправила одеяло, затем подошла к столу, взяла цветы. И подойдя к двери, поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется уходить… Грусть накатила на нее. Комок застрял в горле. И пришлось сделать усилие над собой, чтобы, наконец, тихонько выйти из номера.

Так и ехала она всю дорогу домой с этим комком в горле. И по мере удаления от Михаила чувствовала, что уже не только грусть, а тоска захлестывает ее.

Лариса открыла своим ключом дверь квартиры, и первое, что она услышала, был зычный голос тетки-генеральши, доносившийся из гостиной. И она подумала о том, что тетку Катерину сейчас меньше всего хотелось бы видеть, хотя, как племянница, она ее по-своему любила. (В конце концов, родственников ведь не выбирают).

На звук стукнувшей входной двери первой вышла мать, а за нею высунула в прихожую свою любопытную физиономию и тетка Катерина.

— Какие розы! Не страшны нам морозы, — громко сказала отцова сестра, беря букет из рук Ларисы.

— Мам, сделай мне горячего чаю, что-то в горле першит, — попросила Лариса, раздеваясь и освобождая себя таким, не сильно хитрым способом, от общения с родственниками за ужином.

Через пару минут она направилась в гостиную, где ужинала родня, поблагодарила отца за выполненную просьбу, чмокнув его в щеку. И прихватив бутерброд с сыром к чаю, попросила:

— Мам, разбуди меня завтра в десять утра, если я сама не проснусь.

И направилась в свою комнату. Она действительно неважно себя чувствовала. «Хоть бы не накаркать простуду», — подумала Лариса, переоблачаясь в мягкую махровую пижаму.

Дверь приоткрылась, и зашла тетка Катерина.

— Ну, признавайся, был прынец-то? А ресторация? — накинулась она с вопросами. — И добавила, — а розы — страсть! Тридцать три штуки…

— Было тридцать пять, — проговорила Лариса, и ей показалось, что она слышит свой собственный голос, как отдаленное эхо.

— Ну, значит, обсчиталась я, — тетка вздохнула и тут же с любопытством спросила, — так всё путем было? Вон синячищи какие под глазами. Знаю, от каких ноченек они бывают…

Ларисе хотелось сказать тетке Катерине только одно слово: «Уйди»! Но она пересилила себя и попросила: «Аптечку принеси».

Тетка послушно выполнила просьбу в надежде услышать что-нибудь интересное.

Лариса порылась в лекарствах, и, найдя среди них «Парацетамол», выпила сразу две таблетки.

— А у тебя, часом, не любовная лихорадка? — усмехнулась генеральша.

И не дождавшись ответа, сделала свои умозаключения:

— Чуток морозит, синяки, притомилась… Ну, значит, всё путем. Теперь бы только не залететь…

— Тетка… Тетка Катерина, — простонала Лариса.

— А что — неправа я? — самодовольно сказала генеральша и добавила, — ладно, отдыхай. И ешь получше. Для любовных занятий много сил надо. А ты всё какие-то диеты держишь, отощала совсем…

И видя, что племянница натянула на голову одеяло, тетка вышла из комнаты.

Лариса высунула голову, заглотнула воздуху. Она быстро нагревалась, ей было уже жарко и почти дурно от чая и таблеток парацетамола. «Теперь бы только уснуть», — подумала она с тоскою, понимая, что именно это как раз и невыполнимо по причине ее же самоедства.

Она встала, тихонько открыла дверь и прислушалась. Ужин всё еще продолжался в другом конце большой квартиры.

Лариса быстро прошмыгнула в родительскую спальню. Она знала, что у матери на тумбочке всегда есть лекарство — «элениум» или что-то еще в таком же духе. Захватив пару таблеток, она вернулась к себе в комнату и запила их остатками чая.

«Я всё делаю неправильно, — самоедничала она. — Вчера коньяк смешала с шампанским. Сейчас парацетамол соединила со снотворным. И весь невыветрившийся из меня алкоголь в итоге смешала с психотропным и прочим лекарством. Что у меня назавтра будет с головой? Впрочем, завтра будет завтра. А сейчас только бы уснуть и ни о чем не думать»…

Наутро матери не пришлось будить Ларису. Она сама проснулась в девять утра от тревожного толчка. И первая мысль была о Михаиле: «Как он там, родной? Не стало ли ему хуже, не поднялась ли температура?»

А у самой голова была чугунная. Она выпила кофе, насильно впихнула в себя пару ложек овсянки. И начала слоняться по квартире, то и дело, поглядывая на часы. И когда стрелка больших настенных часов зависла на 10.30, вдруг поняла, что вот просто нет никаких сил ждать еще эти полчаса, находясь в неведении.