Морье Дафна дю - Таверна «Ямайка»

Дафна Дюморье родилась в 1907 году в семье известного актера и режиссера сэра Джеральда Дюморье. Ее дедушка Джордж Дюморье был популярным комическим актером и автором нашумевших в свое время пьес «Трилби» и «Питер Иббетсон».

Закончив образование в Париже, Дафна Дюморье в 1928 году начала писать короткие рассказы, а в 1931 году появился ее первый роман «Любящая натура». Имя писательницы стало известно в широких кругах после выхода в свет двух романов: «Портрет» — биографической вещи, посвященной ее отцу и книги «Таверна «Ямайка», навеянной корнуолльским периодом жизни писательницы. Когда в 1938 году вышел в свет роман «Ребекка», Дафна Дюморье с удивлением обнаружила, что стала одним из наиболее читаемых и известных авторов своего времени.

В последующие двадцать лет книга выдержала тридцать девять изданий в Англии и была переведена на двадцать языков мира. Роман был экранизирован, в главной роли снялся актер Лоуренс Оливье.

Перу Дафны Дюморье принадлежит много других популярных романов, например, «Стеклодувы» (1963), «Полет Сокола» (1965), «Не позже полуночи» (1971), «Винтовая лестница» (1976) и другие. Писательница также известна как автор прекрасных рассказов, пьес, биографий.

В 1969 году Дафна Дюморье была награждена орденом Британской Империи.

Произведения Дафны Дюморье пользуются любовью и вниманием у русского читателя.

Стоял конец ноября. Вчерашний день был пасмурным и холодным, но тихим. Погода изменилась с ночи: налетевший с моря ветер заволок небо тучами, оно стало похоже на гранит, пошел моросящий дождь; хотя теперь был только третий час дня, казалось, что на горы спускаются совсем уже зимние сумерки, одевая их туманом, как плащом. К четырем будет совсем темно. Воздух стал почти морозным; холод свободно проникал сквозь плотно закрытые окна экипажа. Кожаные сиденья были влажными на ощупь; вероятно, в крыше была небольшая щель, так как время от времени капли дождя проникали внутрь кареты и разбивались о сиденье, оставляя голубоватый след, напоминающий чернильное пятно. Ветер налетал сильными порывами, сотрясая экипаж на поворотах, а на более высоких местах дороги он дул с такой силой, что карета дрожала и раскачивалась, шатаясь между высокими колесами, как пьяная.

Возница, завернувшись в шинель по самые уши, скрючился на своем сиденье, пытаясь спрятать голову от ветра втянув ее в плечи. Покорные ему лошади уныло бежали вперед, слишком измученные и ветром, и дождем, чтобы должным образом реагировать на щелканье кнута, раздававшееся время от времени над их головами.

Колеса кареты скрипели и стонали, попадая в выбоины на дороге, а иногда брызги жидкой грязи взлетали до уровня окна, где они тут же размазывались по стеклу, стекая вниз с дождевыми каплями, и даже тот мрачный пейзаж, который можно было бы в другое время наблюдать из окна, теперь стал едва различим.

Несколько пассажиров, находившихся внутри кареты, жались друг к другу, чтобы хоть как-то согреться, вскрикивая, когда колесо заносило в более глубокую вмятину; а один пожилой человек, не перестававший ворчать с той самой минуты, как он сел в экипаж в Труро, даже подскакивал со своего места в бешенстве и, повозившись с оконным ремнем, приподнимал раму. Он высовывал голову наружу и обрушивал на возницу шквал брани, называя его мерзавцем и убийцей, кричал, что они все превратятся в покойников, прежде чем доедут до Бодмина, если кучер не сбавит скорость. Он вопил, что из них всех и так уже дух вышибло, и заверял, что никогда больше не поедет на такой тарантайке. Затем с шумом захлопывал окно, обдавая себя и попутчиков потоками ливня.

Слышал ли его возница или нет, было не совсем ясно, с большой вероятностью можно было утверждать, что поток упреков уносило ветром, ибо старик, подождав минутку, снова поднимал окно, совершенно выстуживая при этом карету, а затем снова забивался в свой угол.

Сидевшая рядом с ним общительная розовощекая женщина в голубом плаще сочувственно вздыхала и, подмигивая каждому из пассажиров, кто смотрел в ее сторону, кивком головы указывала на соседа. Она уже в двадцатый раз сообщала, что это самая мерзкая и грязная погода, которую можно припомнить, а уж она-то всякого повидала, что подобное бывало только в старое время, и что с летом это никак не спутаешь. С этими словами она запускала руку в глубину своей огромной корзины, извлекала увесистый кусок пирога и жадно впивалась в него крупными белыми зубами.

Мэри Йеллан сидела в углу напротив, как раз там, где дождь просачивался через крышу. Иногда холодная капля падала ей на плечо, и она быстрым нетерпеливым жестом стряхивала ее на пол.

Она сидела, подперев голову обеими руками, уставившись на забрызганное грязью окно, в надежде увидеть хоть проблеск света сквозь тучи, затянувшие небо плотным одеялом. Заметь она хоть на мгновение призрачный след той синей лазури, которая освещала Хелфорд еще вчера, будущее показалось бы ей менее мрачным.

Хотя она не отъехала еще и сорока миль от того места, которое двадцать три года было ее домом, надежда в сердце стала угасать, а та удивительная смелость, составляющая весьма примечательное свойство ее натуры, и дающая ей силы выдержать долгий отчаянный период болезни и смерти матери, эта смелость оказалась теперь поколеблена первыми потоками дождя и ревом ветра.

Места были для нее чужими, что само по себе уже было неприятно. Сквозь мутное окно кареты перед ней открывался иной мир, совсем не похожий на тот, который она оставляла за собой всего на расстоянии одного дня езды. Какими далекими, а, может быть, и навсегда сокрытыми казались теперь отливающие серебром воды Хелфорда, зеленые холмы и пологие долины, белые домики на берегу!

В Хелфорде дожди были мягкими и теплыми, они стекали по листьям деревьев, исчезали в густой траве, потом образовывали ручейки и речушки и собирались в широкую реку, наполняя соками благодарную землю, которая в ответ покрывалась пышными цветами.

Этот дождь был злым и безжалостным, он уходил в твердую и голую почву. Здесь не было деревьев, если не считать двух-трех, обнаженные ветви которых были открыты всем ветрам. Они стояли, согнутые и искореженные вековыми непогодами, и так почернели от времени и бурь, что даже весной почки, казалось, не решались распуститься из страха, что поздние морозы могут погубить молодую зелень. На этой земле рос, в основном, низкий чахлый кустарник, здесь не было лугов; это была земля камня, черного вереска и низкорослого ракитника.

Мэри подумала, что в этих местах никогда не будет приятного времени года: либо мрачная зима, как сегодня, либо сухая изнуряющая жара летом, и на всем протяжении ни деревца, ни долины, где можно было бы укрыться от солнца, ничего, кроме выжженной травы, которая приобретала желто-коричневый цвет еще до конца мая. Этот климат уже давно окрасил местность в серые тона. Даже люди, попадавшиеся им в деревнях и на дороге, были под стать местности. В Хелстоне, откуда она начала свое путешествие, все ей казалось знакомым. Так много милых сердцу воспоминаний детства было связанно с Хелстоном! Их еженедельные поездки с отцом на рынок в те безвозвратно ушедшие дни. А когда отца не стало, с какой стойкостью мать заняла его место. И снова они ездили на рынок, летом и зимой, с курами, которых выращивали сами, с яичками и маслом, упакованными в задней части телеги. Мэри, бывало, сидела рядом с матерью, держа на коленях корзину почти такой же величины, как она сама, а ручка корзины доходила ей почти до подбородка. Люди в Хелстоне были дружелюбны; Йелланов в городе знали и уважали; уважали вдову за ее тяжелый труд после смерти мужа; в городе немного было женщин, которые жили одиноко, как она, с ребенком на руках, да еще и фермой, требовавшей постоянных забот. А ведь она и мысли не допускала о вторичном замужестве. В Мананкане был один фермер, он с радостью сделал бы ей предложение, и еще один в Гвикс, вверх по реке, но они по глазам ее понимали, что она не пойдет ни за одного из них, так как душой и телом принадлежит тому, которого уж больше нет. В конечном счете тяжелая работа на ферме ее доконала, она никогда не щадила себя. И хотя ее энергии хватило на семнадцать лет жизни без мужа, последнего испытания она не смогла выдержать, мужество покинуло ее.

Постепенно запас ее жизненных сил иссяк, и времена наступили тяжелые, — так говорили в Хелстоне, — и цены упали катастрофически, и негде было взять денег. В северной части страны было то же самое. Скоро на фермы должен был придти голод. Затем землю поразило какое-то заболевание и убило весь скот в районе Хелфорда. Никто не знал, что это за болезнь, чем ее лечить. Эта болезнь поразила все вокруг, как убивают все живое заморозки в разгар весны. Беда пришла с новолунием и затем отступила, не оставив за собой иного следа, кроме уничтоженных растений и животных. Для Мэри и ее матери это было очень тяжелое время. Одна за другой умирали их куры и утки, которых они выращивали с такой заботой; теленок пал прямо на лугу, где он пасся. Но самой тяжелой утратой была смерть их старой кобылы, служившей им верой и правдой двадцать лет. На ней Мэри впервые начала учиться ездить верхом, когда была еще совсем ребенком. Их любимица пала в конюшне утром, уткнувшись своей преданной мордой в колени Мэри; для нее в саду выкопали яму под яблоней и похоронили. И только тогда девушка поняла, что их лошадка уже никогда не повезет своих хозяев ни в Хелстон в базарный день, ни в Хелфорд… Мать, повернувшись к Мэри, сказала:

— Знаешь, Мэри, у меня такое чувство, что какая-то часть меня самой сошла в могилу вместе с Нэлл. Я не знаю, что это, может быть, голос судьбы, но чувствую такую страшную усталость… я не могу больше жить…

Она вернулась в дом и белая, как полотно, села в кухне. Мать за этот день постарела лет на десять. Когда Мэри предложила позвать врача, она безучастно пожала плечами.

— Слишком поздно, дитя мое. Это нужно было делать семнадцать лет тому назад.

И она беззвучно заплакала. Она, чьих слез Мэри никогда не видела.

Мэри пошла за старым доктором, он жил в Моганс и когда-то принял ее на этот свет. Сидя в повозке, направляясь к больной, он сказал:

— Знаешь, Мэри, твоя мать не щадила ни своей души, ни своего тела с того дня, как умер твой отец, теперь она сломлена. Мне это не нравится. Это случилась не в добрый час.

Они ехали по извилистой дороге к дому на краю деревни. У ворот их встретила соседка, по ее лицу было видно, что она вышла с дурной вестью.

— Твоей матери стало хуже, — закричала женщина. — Она сейчас вышла из дому, как призрак, с безумным взглядом, ее всю трясло, и она упала прямо на дороге. Ленсоиз Хоблин подбежал к ней и Рилли Сэрли, они унесли ее в дом, бедняжку. Говорят, что она не открывает глаз.

Доктор решительно оттеснил любопытную толпу от двери. Вместе с Сэрли они перенесли неподвижное тело наверх в спальню.

— Это удар, — сказал доктор, — но она дышит. Пульс ровный. Этого я как раз и боялся, что она свалится внезапно. Почему это случилось именно сейчас, после стольких лет, известно только Богу и ей самой. Тебе, Мэри, теперь придется доказать, что ты унаследовала от своих родителей их мужество и стойкость. Ты единственная, кто может вынести на себе все тяготы ее болезни.

Шесть долгих месяцев, а может быть, и дольше Мэри ухаживала за матерью в этой ее первой и последней болезни. Но та не хотела бороться за свою жизнь, несмотря на всю заботу, которую ей оказывали Мэри и доктор.

Казалось, что она с нетерпением ждет освобождения и молится тайно, чтобы оно пришло как можно скорее. Она говорила Мэри:

— Я не хочу, чтобы твоя жизнь была столь же тяжелой борьбой, как моя. Это калечит и тело, и душу. Тебя ничто не будет удерживать в Хелфорде после моей смерти, поэтому лучше переехать к твоей тетушке Пейшенс в Бодмин.

Мэри пыталась уверить мать, что та не умрет, но это было бесполезно. Она уже сама назначила себе исход, и бороться с ней было невозможно.

— У меня нет никакого желания покидать ферму, мама, — говорила Мэри. — Я здесь родилась, и мой отец здесь родился, и ты тоже родом из Хелфорда. Это то место, где Йелланы должны жить. Я не боюсь бедности, не боюсь, что ферма может разориться. Ты ведь работала на ней одна семнадцать лет, почему бы мне не сделать то же самое? Я сильная и умею делать мужскую работу, ты это знаешь.

— Нет, это жизнь не для девушки, — настаивала мать. — Я занималась фермой все эти годы ради памяти об отце и для тебя. Когда женщина работает ради кого-то, она чувствует себя нужной, это даст ей силы и успокаивает. Но когда ты работаешь для себя одной, это совсем другое дело. Ты не вкладываешь душу в эту работу.