— Я виноват, — говорил потом Генка. — Я виноват, я всё пустил на самотёк. Тебе вообще нельзя было встречаться ни с Оксаной, ни со Стасом.

Я улыбнулась дрожащими губами.

— Этого трудно избежать, если встречаешься с девушкой больше полугода.

— Вот именно. — Завьялов на меня посмотрел, и мне страшно стало.

— Я люблю тебя.

— Вась!.. — В его голосе было столько нетерпения, он поднялся и по комнате забегал, снова начал тигра в клетке напоминать. — И не реви, я тебя прошу.

Я слёзы вытерла.

— Она никому ничего не скажет.

— Она не скажет, — согласился он. — А когда появится кто-то ещё? Вась, так нельзя. Всё и так, зашло слишком далеко, тебе не кажется?

— Ну почему, почему ты так боишься? — Я посмотрела на него. — Папа поймёт, вот увидишь… Если мы с ним поговорим…

— Вась, я не собираюсь ни с кем разговаривать! — Генка рукой взмахнул. — Нужно было закончить всё уже давно.

Я голову руками обхватила. Зажмурилась, стараясь внутренне собраться. Мне никак не верилось, что он может мне такое говорить. Я решила попробовать ещё раз:

— Гена, послушай, я, правда, тебя люблю. Я всё сделаю, я выслушаю тебя, и понять постараюсь, только давай не будем ругаться. Я не понимаю, почему из-за этой… — Видно в моих словах было столько выразительности, что Завьялов обернулся и посмотрел на меня в упор, и я обидное слово в адрес его сестры проглотила.

— Дело не в ней, ты же понимаешь. Дело в том, что мы с тобой заигрались.

— Заигрались? — Я глаза на него подняла. — Значит, это игра была?

Ему стало неудобно, Завьялов шею устало потёр, а потом ко мне подошёл и на корточки передо мной присел. Но не прикоснулся, не улыбнулся, только смотрел на меня, и снова подбирал слова.

— Котёнок. — Я уставилась на него, и Генка тут же исправился: — Вася, ты сама подумай. Мы с тобой… Давай не будем людей смешить?

Я головой замотала и поняла, что ещё одно слово в таком духе, и я точно разревусь. По-настоящему. Генка вот говорил, смотрел на меня, как на ребёнка бестолкового, а я могла думать только о том, что он отказывается меня слышать. Я в последние два дня только и повторяю ему, что люблю, люблю, люблю, а он смотрит с настороженностью, словно я ему угрожаю.

— Я не собираюсь никого смешить, — упрямо повторила я. — Я тебя люблю.

— Не любишь.

Я глаза распахнула, глядя на него с ужасом.

— Не смей мне этого говорить.

Он снова поднялся, не стерпев моего упрямства.

— Я тебе правду говорю. Ты всё себе придумала, понимаешь? И в этом тоже я виноват. — Завьялов отвернулся от меня и руки в бока упёр. Рубашка на спине натянулась, и мне больше всего на свете захотелось подойти к нему и рукой по напряжённым плечам провести. — Мне нужно было думать… Ты девушка молодая, романтичная. — Он вдруг хмыкнул и головой качнул. — Но мне и в голову не приходило, что ты влюбиться можешь.

— Почему? В тебя что, никто никогда не влюблялся?

Он посмотрел на меня.

— Вась, ты же всё понимаешь. Ты… Ты — это ты. У тебя своя дорога, и у тебя всё будет, чего бы ты ни захотела. У тебя всё впереди.

— Я тебя хочу.

— Чёрт, Вася! — Он вспыхнул в одно мгновение, и у меня сердце замерло. — Я не приз, и не породистый жеребец! Меня мало захотеть, ты так не думаешь? Неплохо бы меня спросить!

Дожила, теперь Завьялов на меня орёт.

— Я всё равно не понимаю, что случилось. — Я носом шмыгнула и снова слёзы вытерла, я из-за них почти ничего не видела, всё расплывалось. — Ещё вчера ты спал в моей постели, и всё было в порядке! Потом ты встретился с Оксаной — и всё! Что она тебе наговорила? Я не угрожала ей, Гена! Да, сказала всё, что думаю о ней и её семейке, но это была просто защита!

— Вася, это моя семья! — рявкнул он так, что даже стёкла, кажется, вздрогнули, а я не выдержала и в ответ тоже заорала, находясь в полном отчаянии и понимая, что мне больше нечего терять.

— Я твоя семья! Я! Потому что я тебя люблю! А они только деньги из тебя тянут!

— Замолчи!

Я лицо руками закрыла, громко всхлипнула. Головой замотала, сбрасывая с себя ужас происходящего. И решила зайти с другой стороны.

— Прости меня, прости. Я не хотела этого говорить. Я всё понимаю. — Вдохнула глубоко. — Надо успокоиться. Давай всё обсудим без крика.

— Да нечего обсуждать, — с ноткой сожаления проговорил Завьялов. А когда на меня посмотрел, я по его глазам поняла, что обсуждать на самом деле нечего. Он всё решил. А у меня вырвалось некрасивое рыдание, и я себе рукой рот зажала, испугавшись. — Всё, Вась. Итак, наворотили, неизвестно, как разгребать будем.

— Сам будешь разгребать, — еле слышно проговорила я, — это ты струсил.

Генка сразу подтянулся.

— Я не струсил, — мрачно проговорил он.

Я сокрушённо кивнула.

— Конечно. — Горько усмехнулась. — Ты даже не понимаешь, что ты делаешь.

— Я понимаю. И ты поймёшь. Думаю, не так много времени пройдёт. У тебя своя дорога, Василис.

— Дорога куда?

— Вот сама и реши — куда. Я тебе не нужен. Я, вообще, далеко не мечта, тем более твоя. Ты всё себе придумала, котёнок. Нам было вместе хорошо, но нужно было давно всё закончить.

— Давно? — Я подняла на него заплаканные глаза. — Это когда же? Месяцок поразвлечься и разойтись в разные стороны?

Генка подбородок вперёд выдвинул и вид у него стал совершенно неприступный.

— Да. Именно так и должно было быть. Или вообще ничего не начинать. Я должен был думать за нас двоих, а у меня выдержки не хватило.

— Ты жалеешь? — недоверчиво спросила его я.

Завьялов сглотнул, а потом серьёзно так кивнул.

— Да.

— Как ты можешь мне такое говорить? — поразилась я.

— А что ещё я должен сказать? Думаешь, у меня нет причин жалеть? Да я каждый раз, когда Кириллу в глаза смотрю, вспоминаю, как мы с тобой за несколько часов до этого… — Он выразительно замолчал и рукой резко взмахнул. — А он мало того, что мой шеф, так ещё и друг! И он, между прочим, мне твою безопасность доверяет! А я вместо этого с тобой сплю! И вру ему! И это бесконечно продолжается, ни конца ни края этому вранью!

— Тогда давай расскажем ему! Я что, тебе это не предлагала? Я не боюсь.

— Я тоже не боюсь. — Мы глазами встретились. — Просто я не считаю, что у нас с тобой что-то серьёзное получится. И рисковать ради вот этого, — он пальцем в постель ткнул, — всем, что у меня есть… Вась, я столько лет доказывал Кириллу, что он может мне доверять, что он свою семью может мне доверить, и теперь всё это разрушить… Я не могу, да и не хочу.

Я с трудом втянула в себя воздух. Даже слёзы больше не текли. Я Завьялова выслушала, а внутри такая пустота, что даже не горько и не больно. Пустота.

Он не хочет.

— Ты дурак. — Я печально улыбнулась. — Ты такой дурак, Завьялов. Я даже не подозревала. Ты ведь даже не можешь мне сказать, что я тебе не нужна, ты сто причин придумал, каких-то глупых причин…

— Ты мне не нужна.

Я до боли закусила губу, и даже порадовалась тому, что Генка ко мне спиной стоит. Постояла посреди комнаты в полной растерянности, а Завьялов так и не повернулся ко мне больше. Стоял у окна, руки в карманах брюк, и весь такой напряжённый, словно из гранита высечен. Но я ведь знала, что он врёт! Что он всё это специально мне говорит, чтобы обидеть, уколоть побольнее, чтобы я ушла, ненавидя его за чёрствость, но я собиралась уйти совсем по другой причине. Генка всё решил и очень хотел, чтобы я ушла, а я ничего не могла сделать, у меня не было для него ни одного слова, ни одного довода, который заставил бы его изменить своё решение. Он уже отгородился от меня, и с каждой секундой всё больше кирпичей закладывал в стену между нами. Он говорил мне про другую дорогу, а сам пошёл вперёд меня. И всё только потому, что не хотел быть предателем и брать на себя ответственность. И сказал мне самые ужасные слова в моей жизни. Именно те слова, которые могли меня ранить в самое сердце, и ранили, даже если я им не поверила. Но он их сказал!

С того дня всё в моей жизни изменилось. Эти слова, "ты мне не нужна", стали моим проклятием. Я жила с ними, встречала каждый день, и однажды даже свыклась и смирилась. Вот только не разлюбила. Время шло, а я жила с этой любовью, мучая и изводя себя. Возможно, если бы мы больше никогда не встретились, со временем боль бы померкла, потускнела, и мне стало бы легче. И вспоминала бы я только эти слова, и, в конце концов, возненавидела человека, который их произнёс. Не потому что думал так, а чтобы избавиться от меня и моих признаний. Но не встречаться было невозможно, а видеть постоянно Завьялова, который очень удачно делал вид, что между нами и не было никогда ничего, уверенного в правильности своего решения, было невыносимо, и я уехала в Москву. Я искренне хотела начать всё сначала. После пары месяцев, в течение которых я себя изводила, когда предпринимала попытки с Генкой поговорить, без всякого результата, кроме отрицательного и негативного, я сообщила родителям, что хочу получить образование, которое поможет мне в дальнейшем работать в семейном бизнесе. И не просто работать, а приносить реальную пользу. Наверное, это заявление помогло папке меня отпустить в столицу. Да и Ника, для меня, постаралась его уговорить. Они оба несколько недель до этого наблюдали за моими мучениями, списав всё на расставание с Прохоровым. Бедный Лёшка, он ведь понятия не имеет, какую роль сыграл в моей жизни, и сколько всего было сказано мной в его адрес в ответ на вопросы родственников, и сколько всего нелицеприятного он получил из уст моего отца в те дни, когда мне было особенно плохо, и я всё время проводила, закрывшись в своей комнате.

Уехать было сложно и страшно, но я сама захотела начать всё сначала, когда поняла, что кроме слов "ты мне не нужна", в наших с Завьяловым отношениях, ничего не будет. И оказалась права. За прошедшие три года я не единожды к нему приходила, и приносила с собой горечь этих слов, зная, что он в любой момент готов мне их повторить. Иногда мне на самом деле начинало казаться, что я его ненавижу. Но отказать себе, своему глупому сердцу, не могла. И приходила. На час, два, на одну ночь. Он меня не отталкивал. Я была ему нужна, так же, как и он мне. Но я была чужая, у меня была другая жизнь, а то, что между нами время от времени происходило, было просто данью своей физиологии и слабому разуму, что Завьялова вполне устраивало. Я боролась с собой, каждый раз ругала, клялась, что это в последний раз, потому что это иначе, как издевательством над собой, назвать было нельзя, но вспоминая о том, с какой нежностью и ненасытностью одновременно Генка может прикасаться ко мне после долгой разлуки, я переставала соображать. Приезжала домой, на выходные или каникулы, после нескольких месяцев отсутствия, и дождаться не могла, когда увижу Завьялова. И во время этого ожидания было совсем неважно, что после мы разбежимся в разные стороны, спасаясь от необходимости разговаривать и попросту смотреть друг другу в глаза. Но он мне так был нужен! Порой ночами, в Москве, я рыдала в подушку, не понимая, почему со мной это всё случилось. И почему я не могу его забыть. Разве вокруг меня мало других мужчин, молодых людей? Но каждый раз, оказываясь рядом с кем-то другим, на грани, понимая, что ещё шаг — и отступать будет поздно, я начинала думать о том, что Генка мне соврал. Что он без конца мне врёт, при каждой встрече. Что он меня ждёт. Что он просто упрямый идиот, который решил за нас обоих, что врозь — это правильнее и справедливее.

Завьялов хотел для меня чего-то другого, он не верил в "нас", каждый раз, когда я пыталась с ним поговорить, смотрел снисходительно и в одну секунду превращался в циничного и неприступного типа, которому абсолютно наплевать на всё, кроме секса. Но я-то знала, что это не так. Но переспорить его было невозможно, а мне это тем более не удавалось. Зная мою способность воздействовать на него, Генка просто закрылся, из своей жизни меня выдворил и дверь закрыл. И мне оставалось только со стороны наблюдать за чередой женщин, которые появлялись рядом с ним, а потом исчезали также быстро. А Завьялов лишь улыбался, прекрасно зная, чего мне стоит каждая встреча с ним. Он и клуб купил мне назло, я уверена. Конечно, зачем московской штучке, в которую я для него превратилась из малявки, такой тип, который наживается на чужих грязных помыслах? Он всё делал мне назло, за что не возьмись. А я, вместо того, чтобы разозлиться как следует и послать его ко всем чертям, как он того хотел, играла в его игры, сама пугаясь того, что не могу его разлюбить. Уже хочу этого, но не могу. И домой я всегда ехала с ухавшим от волнения сердцем, как заклинание повторяя, что больше не будет никаких встреч наедине и разговоров. Всё бесполезно, только душу я себе рву. Не хочет он меня в свою жизнь принимать. В постель — да, и там я ему нужна, но Завьялов отказывается это понимать. Так разве я должна жизнь положить на то, чтобы доказать ему обратное? Я уже выбилась из сил, трёх лет мне хватило, чтобы понять всю тщётность моих попыток. Нужно только понять это и принять, окончательно, без всяких уступок себе.