Сюзанна Брокман - Телохранитель

Ким сняла книгу с полки и открыла ее.

Книга, несомненно, была написана для женщин, а фотографии не представляли ничего примечательного — каталог викторианских времен, таящий затхлые секреты женского очарования.

Неожиданно ее внимание привлекла надпись на обложке.

Она поднесла книгу к свету.

«Ник, обладательнице лучшего зада в нашем Бюро, по случаю счастливой годовщины. Твой муж. Дж.».

Ким уставилась на книгу, отчаянно желая, чтобы эта надпись исчезла. Или она не правильно поняла ее смысл?

Ник — Николь. Дж. — Джордж. Годовщина. Муж. О нет! Наверное, это ошибка. Конечно, ошибка.

И вдруг что-то словно щелкнуло в ее мозгу и все встало на место. Николь, появляющаяся в любое время дня и ночи. Колкости, которыми они постоянно обменивались. Напряжение, то и дело возникавшее между ними.

И последняя ночь…

Последняя ночь, когда Николь явилась в надежде на то, что Ким не будет дома, потому что Джордж обещал ей это.

Джордж обманывал Ким со своей бывшей женой, с женщиной, в чувстве к которой он никогда не признался бы, но которую до сих пор любил.

И все-таки — вдруг она действительно ошиблась…

Ким протянула руку к фотоальбомам в надежде узнать правду. В первом были снимки, сделанные во время отпуска. Природа, горы и долины. Зачем вообще делать такие снимки? Она постаралась задушить готовые пролиться слезы и положила альбом на место, потом вытащила другой, в белой обложке.

Здесь фотографии оказались отделенными друг от друга папиросной бумагой. Ким перевернула страницу… Вот они — Джордж и Николь, смотрят в глаза друг другу. Джордж, сногсшибательно красив в черном смокинге, Николь в белом платье и вуали.

Итак, Джордж все еще влюблен в Николь. Их отношения были исковерканными, противоестественными, и ему пришлось использовать Ким, чтобы вызвать ревность, заставить бывшую жену захотеть вернуть его. Ким он никогда не любил и никогда не полюбит.

Она принялась дальше рассматривать фотографии, и ее надежды на то, что на этот раз все закончится хорошо, таяли как дым.

Шон нашел Минди на баскетбольном поле возле школы — она бросала мяч одна-одинешенька и, к его удивлению, по большей части попадала в корзину. Без сомнения, она его заметила, потому что начала мазать. С тех пор как он наговорил ей гадостей, прошла неделя, а она так ни разу и не показалась у них в доме. Теперь в школе Минди старалась избегать его и скрывалась, как только он оказывался в поле ее зрения.

Шон знал, что погубил их дружбу. Он перешел черту. Нельзя было делать того, что он сделал, и теперь уже не исправить положение.

И все же он должен извиниться. Шону была невыносима мысль о том, что через всю оставшуюся жизнь Минди пронесет впечатление о нем как о черством грубияне.

Она продолжала бросать мячи и промахиваться, пока он ставил свой велосипед и приближался к ней.

— Посмотри по сторонам, — не оглядываясь, посоветовала ему Минди. — А то кто-нибудь может увидеть, что ты разговариваешь со мной.

— Наплевать.

— Да, но, возможно, мне не наплевать, если увидят, что я разговариваю с таким никчемным парнем, как ты. Ну что ответить на это?

— Я…

— Чего тебе надо? — Минди замахнулась мячом, будто собиралась метнуть его в голову Шона. Впрочем, едва ли это было так. — Если хочешь сказать, что жалеешь, то говори, а потом отправляйся ко всем чертям и не мешай мне.

— Я принес несколько фотографий своего отца и хочу тебе показать.

На мгновение Минди потеряла дар речи и только моргала — она ожидала от него совсем не этого.

Шон протянул ей фотоальбом, чтобы доказать готовность к примирению, и она сделала шаг навстречу. Тогда он открыл альбом. Минди зашла ему за спину, чтобы взглянуть через его плечо.

— Вот эти снимки были сделаны в день рождения Эм, когда ей исполнилось два года, — сообщил Шон. — Гарри и мама к тому времени уже развелись. Они оба присутствовали на празднике, но я знал — нет никакой надежды на то, что они снова станут жить вместе. К тому времени мама уже вовсю встречалась с другим мужчиной, с Тимом, и он часто оставался у нас ночевать.

Минди дотронулась до прозрачного пластика в том месте, где Гарри держал Эмили одной рукой, а другой обнимал за шею Кевина. Двенадцатилетний Шон стоял рядом.

— Это твой папа? — спросила она. Шон кивнул. На фотографии Гарри смеялся. Они все смеялись. Все, кроме Шона.

— А вот моя мама.

В его руках появилась другая фотография — Соня с Шоном на руках. Шон никогда не вырывался из ее объятий, он очень любил мать.

Минди перевернула страницу, продолжая рассматривать снимки, сделанные по разным торжественным поводам.

— Кто это? — спросила она, указывая на Кевина. — Кузен?

— Это Кевин. Он был моим братом.

Шон не смотрел на Минди, но почувствовал в ней какое-то изменение — она вдруг притихла, казалось, даже перестала дышать. Был братом. Прошедшее время. Этим сказано все — других, ужасных, слов не требовалось, например таких, как слово «умер». Шон знал, что Минди не станет расспрашивать его о подробностях. Никто никогда не расспрашивал. Казалось, что теперь, когда Кевин умер, никто даже не хотел произносить его имя.

Несчастье состояло в том, что сам Шон забыть о смерти не мог. Каждый день, просыпаясь, он с болью осознавал, что Кевин и его мама умерли.

Не уехали, не исчезли на время и не почили в бозе. Они умерли насильственной смертью.

— Они погибли, когда их машину сбил грузовик, — сказал Шон. — Это произошло через несколько месяцев после того, как были сделаны снимки.

— Я не знала, — прошептала Минди.

— Ну да, я не рассказывал тебе. Ее глаза наполнились слезами. Шон заставил себя выдержать ее взгляд.

— Это меня не извиняет, не извиняет грубостей, которые я наговорил тебе.

Впрочем, поведения Гарри это тоже не извиняло. Эм нуждалась в нем, и Шон тоже. Но Гарри предоставил им одним барахтаться в своем горе и самим выпутываться из него.

— Возможно, и нет, — согласилась Минди, — но так мне легче простить тебя.

— Итак, — сказала Мардж, — Гарри выглядел ужасно. Он не пьет? Его мать была законченной алкоголичкой.

— За все время, что я знаю его, при мне он выпил пару кружек пива, и это все.

Мардж, да благословит ее Бог, не переносила лактозы и заказала пиццу без сыра, что дало Алессандре возможность не ограничиться на обед одним салатом.

— Он, по-видимому, недосыпает, и у него какой-то затравленный вид.

— Я беспокоюсь о нем, — сказала Мардж. — Несколько раз я видела его в городе, и он выглядел так, будто находится на пределе. Если встретите его, сделайте одолжение, дайте ему знать, что на ночь я выключаю автоответчик. Я устала от этих ужасных телефонных звонков среди ночи. Думаю, это студенты. Скорее всего на будущий год откажусь от курса в колледже. Так вы ему скажете?

— В последнее время у меня не было случая поговорить с ним, — ответила Алессандра.

Шон и Минди поднялись наверх в игровую комнату смотреть телевизор. В течение всего обеда Шон был молчалив, а Минди казалась взволнованной.

Сын Гарри был танцором. Мардж возила его и Эмили в Денвер в одну из танцевальных школ, действующих летом, которая имела намерение обосноваться в колледже Харди. По мнению учителей Шона, он почти наверняка должен был получить предпочтение.

— Можете не отвечать, — Мардж пожала плечами, — но кое-что мне кажется странным. Вы проделали весь этот долгий путь с Гарри сюда, в Харди, только для того, чтобы бросить его и остаться в одиночестве. И это при том, что он безумно влюблен в вас, а вы в него.

— О, — сказала Алессандра, — нет, нет и нет. Вы ошибаетесь. Мы… мы просто друзья.

— Тогда, — не спеша произнесла Мардж, — прошу простить мою ошибку.

Гарри неподвижно сидел в темноте, окно его машины было открыто. Он прислушивался к негромким звукам теплой весенней ночи.

Свет в комнате Алессандры погас много часов назад, и теперь все окончательно стихло.

Он знал, что должен вернуться обратно в мотель и хоть немного поспать, иначе ему грозит почти полное физическое истощение. Гарри так бы и сделал, если бы он мог стряхнуть с себя ужас, от которого ему не удавалось избавиться уже в течение недели.

Что-то было не так. Ощущение опасности окутывало, как облако. Все это время он напоминал себе человека, случайно оставившего в покинутом им доме включенную духовку. Предчувствие нависшей угрозы продолжало грызть Гарри до тех пор, пока он не решил, что ему следует снова проверить все слабые звенья своего плана. Возможно, что-то было им упущено, ускользнуло от его внимания. Жизнь Алессандры зависела именно от того, учел он все мелочи или нет.

Гарри знал, что запутал следы и скрылся от Тротта. Так почему тогда беспокойство не оставляло его? Разумеется, известную роль в этом могла сыграть усталость, а то, что он так отчаянно тосковал по Алессандре, усугубляло его мрачное предчувствие. Не улучшало настроения и то, что Шон безжалостно бросил ему в лицо справедливые обвинения. Теперь Гарри мучил стыд. Он взял на себя заботу о насущных нуждах Шона и Эмили — благодаря этому они обеспечены с финансовой точки зрения, у них есть дом, они сыты и одеты. Но в другом, более важном, отношении он отверг их, бросил. Изменить прошлое невозможно — ему оставалось только уйти от своих детей навсегда.

Гарри вышел из машины и бесшумно закрыл дверцу. Потом он медленно обошел гараж со всех сторон. Квартира Алессандры помещалась на втором этаже; дверь ее выглядела хлипкой, замок можно было открыть мизинцем. К тому же желающий проникнуть внутрь мог спокойно осуществить вторжение через второй этаж: ни одно из расположенных там окон не запиралось. Ему следовало настоять на том, чтобы Алессандра сменила квартиру на другую, он должен был сказать ей, что если уедет, то уже никогда не вернется.

Впрочем, это скорее всего ни к чему: если у нее и было что-то, с чем она никогда не расставалась, так это надежда.

А вот он надежду утратил. Весь тот страшный день, когда он звонил в морг, чтобы договориться об идентификации тел Сони и Кевина, и пока ехал в больницу, Гарри надеялся, что произошла ошибка, а значит, это не его жена и ребенок погибли в катастрофе.

Его надежда умерла вместе с ними.

Теперь Гарри не расточал время понапрасну. Он не рассчитывал больше, что сумеет оградить от огорчений Шона и Эмили, — им будет только лучше, если он устранится и исключит себя из их жизни. Точно так же он должен был уйти и из жизни Алессандры. Тротта не найдет ее, этого не случится. Не должно. И все же Гарри не мог избавиться от гложущего, отравляющего жизнь сомнения.

— Лимонно-перечные чипсы, — сказал Гарри, наклоняясь к ней с нежной улыбкой, прежде чем поцеловать ее.

Алессандра знала, что не должна позволять себе растаять от этой улыбки. Она знала, что ей следует предупредить его, сказать ему, что он должен бежать.

Они снова оказались в супермаркете, и тут раздался выстрел; тело Гарри дернулось, и он упал.

— Не делай этого! — умоляла Алессандра, видя, как жизнь вместе с кровью вытекает из раны на его груди. Она не могла остановить этого потока крови, не могла спасти его. — Не уходи, не покидай меня!

— Поздно. Я хочу попрощаться. Думаю, так будет лучше.

Гарри указал на потолок, и Алессандра подняла голову.

Пес миссис Герти притаился на верхней полке, балансируя на металлических банках с консервами: он вилял хвостом и, кажется, улыбался. Но вдруг выражение его морды изменилось и Хантер перестал походить на самого себя; он превратился в Пинки, собаку Майкла Тротта, оскалил зубы и зарычал, глядя сверху злобными дьявольскими глазами. Тело его было напряжено, зубы оскалены — он готовился к прыжку…

Алессандра начала кричать и уже не могла остановиться.

— Проснись же! Это всего лишь кошмар.

Она открыла глаза и увидела Гарри, живого и здорового, склонившегося над ее кроватью. Алессандра потянулась к нему, и он нежно обнял ее.

— С тобой все в порядке, но ты напугала меня до смерти. Я с улицы услышал, как ты кричишь.

Его руки были такими теплыми, а грудь такой крепкой и надежной. Алессандра не могла вымолвить ни слова; ей не оставалось ничего другого, кроме как прильнуть к нему и надеяться, что он никогда ее не отпустит.

— Эта собака снова тебе приснилась, да? — спросил Гарри. — Я видел, как ты убегала сегодня днем от собаки миссис Герти.

Он отвел волосы с ее лица и снова погладил ее. Эти его прикосновения вызывали у Алессандры головокружение. Запах, исходивший от него, был таким знакомым, а обнимавшие ее руки создавали у нее ощущение надежности, защиты, вновь обретенного наконец дома. Как он мог оставить ее, как мог даже подумать о том, что они должны расстаться?

— Ты дрожишь, — сказал Гарри. — Сон был ужасным, да?