Отчаянным усилием отогнав печальные мысли, Алессандра расправила плечи и принялась за работу.


— Как ты, котенок?

Ким Монахан закрыла глаза и дала волю своей ненависти к Майклу Тротта. Говорить с ним по телефону было легко. В этом случае ей не надо было улыбаться, не надо было смотреть на него так, будто она умирает от желания расстегнуть молнию на его штанах. Она могла кипеть от гнева, если ей было так угодно, пока этот ее гнев не отражался на обертонах ее голоса.

— Прекрасно.

— Что у тебя есть для меня?

— Ничего особенного. Это ты просил меня позвонить…

— Только скажи мне, что у тебя, а уж я решу, много это или мало и есть ли в этом что-нибудь особенное.

В голосе Тротта она опять почувствовала ненавистную ей сварливость. Ким была рада, что ее отделяют от него целых сорок миль, хотя бывали случаи, когда и сорок тысяч миль показались бы ей недостаточным расстоянием.

— Ладно, — сказала она ровным голосом. — Вчера вечером он сделал один телефонный звонок и оставил послание для Гарри. Это его напарник. Разговор был кратким. Он просто попросил Гарри позвонить ему домой. Но никто не перезвонил. Сегодня утром он позвонил снова. Гарри подошел к телефону. Он попросил Гарри подъехать и захватить его и еще раз съездить на остров. Когда он повесил трубку, я спросила его, о каком острове шла речь и зачем ему ехать туда в воскресенье. Он не ответил.

Джордж, все еще голый, не поднимаясь с постели, посмотрел на нее так, будто знал, что она с ним только потому, что работает на Тротта. Но ведь он никак не мог этого предполагать.

Он не был красив. Во всяком случае, не был в ее вкусе. Ей нравились футболисты, хоккеисты, крупные мясистые парни, широкоплечие, покрытые боевыми шрамами, с руками толщиной в бедро. Джордж Фолкнер был весьма далек от ее идеала мужчины.

У него было довольно привлекательное лицо, особенно в глазах тех, кому нравятся элегантные мужчины. Он был высоким и изящным, с длинными стройными пальцами и ногтями, ухоженными лучше, чем у нее.

Она должна была бы возненавидеть его, как ненавидела Майкла Тротта и как часто ненавидела себя. Но в нем были какая-то мягкость и доброта — когда он смеялся, глаза его блестели усмешкой, и она забывала о том, что плечи у него были не такими уж широкими, а бицепсы не самыми мощными, какие ей доводилось видеть в жизни.

Нет, конечно, он не знал, что она работает на Майкла Тротта. Это нечистая совесть сыграла с ней злую шутку: ей показалось, что в его глазах она прочла подозрение. То было отражение ее собственной вины.

— Когда он уехал из дома?

— Чуть позже девяти.

— Оставайся поблизости от него и держи связь со мной. Никуда не уходи, — сказал Тротта и положил трубку.

— Где мне быть, чтобы ты мог меня найти? — спросила Ким умолкнувшую трубку.


— Если ты закуришь сигарету, — сказал Гарри, садясь в машину, — я убью тебя.

Джордж потянулся к встроенной зажигалке.

— А знаешь, ты бы преуспел много больше, если бы научился пользоваться такими словами, как «пожалуйста» и «спасибо».

— Пожалуйста, мать твою, не вынуждай меня прибегать к насилию. Спасибо.

Джордж положил зажигалку на место, потом аккуратно вписался в поток воскресного транспорта и сунул в кармашек рубашки так и не зажженную сигарету.

— Ты выглядишь так, будто не спал с тех самых пор, как в пятницу вечером я подбросил тебя домой.

Гарри закрыл глаза и осел на сиденье.

— Не хочу об этом говорить.

— Если речь идет о женщине, то все в порядке. Можешь выглядеть кик угодно — все тебе простится. Глаза Гарри были плотно зажмурены.

— Поезжай по Кросс-Айленд до Саусерн-Стэйт. Там уже есть подкрепление из местного отдела Бюро.

— Значит, с женщиной это не связано. Я правильно понял?

— Пожалуйста, оставь эту чушь. Спасибо.

— Ты слишком долго работал на улицах, — бодро прокомментировал Джордж. — Тебе надо перестраиваться.

Гарри не откликнулся.

— Сделай это, — продолжал фантазировать Джордж. — А впрочем, мне стало известно, что у Ким есть приятель, который…

Гарри перебил его:

— Позавчера я заскочил домой и оказалось, что мой автоответчик забит посланиями от Шона.

Послания были старыми, почти двухмесячной давности. Он подумал о Боге. Правда ли, что прошло так много времени с тех пор, как он звонил своим ребятишкам? Наверное, много. Он страшно боялся позвонить домой, боялся даже теперь, через два года.

— Шон ничего толком не сказал, просто повторял: «Это я, перезвони мне». Было поздно, но мне пришло в голову, что кто-нибудь в доме еще не спит, и я позвонил. Конечно, разница во временных поясах большая; мне никто не ответил. Телефон молчал, и автоответчик тоже.

— Это странно.

— Да, более чем.

Гарри потер лоб. Господи, как болела голова! Прошлой ночью он спал не более трех часов, а позапрошлой, вероятно, часа два.

— Моя домохозяйка берет для меня почту — на кровати уже громоздится, наверное, целая гора. Сейчас это уже не более чем макулатура, но я ее просматриваю, потому что там могут быть счета. Интересно, что-нибудь я там найду?

Джордж со свойственной ему мудростью и предусмотрительностью даже не попытался высказать свою догадку.

— Есть извещение о том, что начат процесс об усыновлении моих детей — в местный суд моей сводной сестрой подано на этот счет исковое заявление: какая-то чушь насчет присвоения им новой фамилии и бумага, которую я якобы должен подписать, чтобы отказаться от всех прав на детей. Эта моя сестричка хочет их украсть у меня.

Даже произнеся это вслух, Гарри не мог по-настоящему поверить в происходящее. Зачем Мардж это делать? Что, черт возьми, происходит?

— Когда я позвонил снова, мне опять никто не ответил. Неужели их все еще нет дома? Эмили ведь совсем крошка! Что же она может делать вне дома в час ночи? Я звонил и в два, и в три, и в четыре — никакого ответа. Звонил весь день вчера и всю прошлую ночь. Их нет.

— Может быть, уехали за город? Все очень просто…

— И что же, официальное уведомление, которое я получил от фирмы «Пэкерхэд, Бэкстэббер и Джонс», — ошибка?

Джордж открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал.

Гарри печально улыбнулся:

— Обычно ты ведь так не поступаешь. Не понимаю, почему это ты вдруг проявляешь такую осторожность, мать твою…

Он умолк на полуслове. Джордж был прав. Ему надо следить за своей речью, за своим лексиконом. Забавно, но никогда прежде он не позволял уличной грязи проникнуть в свою личную жизнь. Конечно, прежде у него была семья — два славных мальчугана и еще нетвердо стоящая на пухлых ножках девчурка. Его дочь Эмили, живой и никогда не умолкающий магнитофон. Что бы ни срывалось с его уст, немедленно запоминалось и повторялось ею — обычно в самый неподходящий момент.

На Саусерн-Стэйт транспорт шел густым потоком и все же машины двигались со скоростью примерно миль на десять больше, чем установленная, используя для этого миллион ухищрений. Джорджу удалось переместиться на левую полосу, и он проскочил несколько миль, прежде чем поднял глаза на Гарри.

— Обещаешь не орать на меня?

Гарри скорчил оскорбленную мину.

— Что за вопрос?

Джордж улыбнулся:

— О'кей. Может, тебе следует подписать эту бумагу?

— Что-о?! — завопил Гарри. Глубоко вдохнув, он попытался овладеть собой и говорить мягче. — Я не кричу. Это все чушь.

— Знаю, что не это ты хотел бы от меня услышать, но подумай сам, Гарри, ты ведь нечасто видишь ребятишек. Два раза за последние два года, а? Да еще полдня на Рождество. И это ты называешь быть отцом? Может быть, лучше назвать тебя Санта-Клаусом?

— Но это мои дети! Они не сироты. Им не нужно, мать твою… Им не нужны другие родители.

— Может быть, тебе взять отпуск и поехать туда, где ты их спрятал? — высказал свое мнение Джордж. — И остаться с ними хотя бы ненадолго. Сколько сейчас Эмили? Пять? Через два года она, возможно, и не вспомнит тебя.

— Эмили четыре с половиной. Шону четырнадцать. А Кевину… Кевину было бы почти семнадцать, если бы он был жив.

Гарри закрыл глаза, пытаясь побороть приступ тошноты, почти всегда настигавшей его, как только он начинал думать о старшем сыне. Даже по истечении двух лет раны его еще не зарубцевались. Все было хорошо, пока он не начинал думать о Кеве. Его несчастье заключалось в том, что он не мог смотреть в лицо Шону и Эмили, не думая об их старшем брате. Может быть, поэтому он не хотел их навещать?

Пытаясь отогнать печальные мысли, Гарри закрыл глаза. Он должен достойно закончить разговор с Джорджем.

— Разбуди меня, когда приедем в Фармингдейл.


Алессандра была в панике. Прошло двадцать четыре часа с момента, когда. Майкл Тротта предъявил ей ультиматум, и это значило, что в ее распоряжении оставались всего сутки. Половина отпущенного ей времени прошла, а она ни на йоту не приблизилась к своей цели и не была ближе к этим деньгам, чем когда начала поиски. Прошлой ночью Алессандра спала всего несколько часов — она вообще не собиралась ложиться спать, но усталость сморила ее, когда она разбирала коробки с бумагами Гриффина, сложенные в гараже. Проснулась Она в ужасе: ей приснилось, что на нее набросилась собака и острые как бритва зубы впиваются в ее лицо.

Алессандра вышла из дома и отправилась в круглосуточно работающую кондитерскую «Данкен донатс», где выпила четыре больших чашки кофе, проклиная себя за то, что уснула так крепко. У нее на все осталось только сорок восемь часов, и каждая минута была на счету.

Утром вернулись рабочие застеклить остальные окна, а к полудню Алессандра допила последнюю чашку кофе.

Бирюзовое платье стало пятнистым от грязи и пыли. Алессандра стояла в бывшем кабинете Гриффина; оглядывая комнату. Она сорвала ковровое покрытие с пола, но не обнаружила ничего; потом сдвинула с мест все, что осталось от мебели, и внимательно осмотрела.

Из гаража Алессандра притащила кирку, чтобы с ее помощью отодрать обои и даже, если понадобится, расковырять стены. Но это представлялось ей не слишком перспективным. Если Гриффин что-то прятал в стенах, она бы об этом знала. Или нет?

Алессандра уселась на пол, вконец обессиленная, сгорбившись от усталости и отчаянно стараясь заставить себя думать.

Майкл Тротта сказал, что Гриффин украл деньги в прошлом году. В апреле прошлого года. Она пыталась вспомнить, что они тогда делали, вспомнить нечто особенное, что выделяло бы это время из череды похожих друг на друга дней, теперь казавшихся безликими, как вся ее супружеская жизнь.

Они поехали в отпуск, провели неделю в Мексике, на острове Косумель. Господи! А что, если Гриффин проиграл деньги или спрятал их где-нибудь там, вдалеке?

Весна уже вошла в силу. Все цвело. Цветы и…

Она стремительно выпрямилась. Гриффин на заднем дворе с лопатой и граблями сажает азалию.

Алессандра вернулась домой рано после одного из бесчисленных детских праздников, приглашения на которые она постоянно получала в качестве жены Гриффина. Оправдавшись плохим самочувствием, она уехала до того, как подали десерт и открыли подарки. На самом деле она просто не могла этого терпеть, не могла вынести вида еще одного очаровательного крошечного розового или голубого костюмчика — ей просто становилось от этого тошно.

Застав Гриффина дома, она изумилась, увидев, что он работает во дворе, — ведь они платили огромные деньги ландшафтному дизайнеру, приходившему раз в неделю ухаживать за участком, так как Гриффин страдал аллергией и к тому же терпеть не мог пачкать руки. И все же он был тут, на заднем дворе, и сажал азалию, ту самую, которую хотел непременно сохранить за собой по условиям договора о разводе. Он собирался выкопать и забрать ее как раз в этом месяце, как только земля достаточно оттает, чтобы в нее легко входила лопата.

Именно эту азалию она сожгла двое суток назад.

Охваченная новым приливом энергии, Алессандра заставила себя подняться и вышла из гаража в поисках лопаты.


— Где Эмили?

Шон поднял голову от книги, прикрывая глаза рукой, как козырьком, чтобы лучше видеть тетку в ослепительном солнечном свете. В ее словах не было смысла, потому что Эмили все время была у него на глазах — она строила замок из песка у самой воды.

Она… Где?

Исчезла!

Ее красное ведерко лежало на боку возле небольшой горки песка, но Эмили не было. Что за чудеса!

Шон встал. Сердце его заколотилось сильнее. Сегодня Тихий океан был спокоен, но, даже когда он был спокоен, его волны могли опрокинуть четырехлетнюю девочку и утащить ее, даже такую крепкую девочку, как Эм.

Мардж уже с решительным видом направилась к мужчине и женщине, устроившимся неподалеку на одеяле, и до Шона доносился ее звонкий голос: она спрашивала, куда пошла маленькая девочка. Купальный костюм Эм был ярким, веселого желтого цвета, по контрасту с которым ее темные глаза и волосы казались еще темнее. Шон оглядел волны, но не заметил ни одного яркого пятнышка. Снова приставив ладонь к глазам, он повернулся сначала в одну, потом в другую сторону и вдруг сквозь поднимающуюся от воды туманную дымку увидел ее костюм.