«Ущельем» называлась шашлычная, расположенная в уютной низине между двух аллей, усаженных кипарисами. Вниз вела гранитная лестница, по сторонам дичились заросли самшита, а сверху, с горы, виден был лишь ароматный, поднимающийся к небу дымок да слышалась музыка для тех, кто приходил сюда не только поесть, но и потанцевать.

Наташа ушла в номер, чтобы переодеться к вечеру. Еще с лаосских времен она любила красное. Если ткань была алая – глаза Натальи казались серыми и холодно блестели на солнце. Если же оттенок красного отдавал в пурпур, глаза становились светлые, прозрачные, нежно-зеленые. Все остальное – прическа, макияж, туфли – было лишь делом техники. В этот вечер красный шелк на ней напоминал оттенком домашнее вино. И Наташа в нем была самой красивой женщиной на всем побережье от Лазаревского до Сочи. Ее муж подумал и надел темно-серую рубашку с короткими рукавами и светлые брюки. А на шею нацепил зачем-то судейский свисток на шелковом грязном шнурке.

– А свисток-то тебе зачем?

– Буду свистеть, звать милицию, когда к тебе подойдет этот твой кружковец. Как там его…

Наташа не сдержала смешок, и настроение у нее стало игривым. Они пошли.

«Вот и еще день прошел… – думала она, нежно поглаживая шершавую кожу каждого кипариса, мимо которого проходила. – Прекрасный, теплый, безумный день у моря. День, полный любви. Я хочу запомнить его навсегда. Завтра этот день уже будет в прошлом…»

«Ущелье» уже было под ней, и она, перегнувшись через перила, сквозь кусты заглянула вниз, чтобы определить, кто сегодня готовит шашлык, много ли народу за столиками и свободно ли ее любимое место под естественным укрытием наклонившегося низко олеандра.

Она сразу увидела Женю, мрачно сидящего на крайней скамейке за шашлыком и стаканом вина. Сейчас он был один, без своего друга-велосипеда. Он сидел в позе байроновского героя, все в той же выгоревшей на солнце спортивной майке и в шортах, такой молодой, загорелый, мускулистый и такой мрачный, что ей захотелось немедленно его обнять. Она еле сдержалась, чтобы бегом не спуститься к нему и не задушить поцелуями. Несколько девушек, ожидающие кавалеров и лопающиеся со скуки в ожидании танцев, уже поглядывали на него, пили шампанское и пачкались шоколадом. Несколько пар для разминки лениво топтались в круге для танцев. Любимый столик Наташи был, к счастью, свободен, и они с Серовым неспешно пошли к нему, как вдруг одна из танцующих пар завладела ее вниманием.

«Алексей! Точно он!» – узнала она Фомина в высоком массивном мужчине, и сердце у нее похолодело. Наташа не помнила, как уселась за столик. Танцующий мужчина теперь повернулся к ней лицом, но рассмотреть его черты в полумраке южной ночи было сложно. Серов отошел к бару, а Наташа спряталась в темном углу под цветущими ветвями бело-розовых олеандров. Но вот танец прекратился, мужчина повел свою даму на место. И Наташа с облегчением увидела, что это, конечно же, не Фомин.

Увидев ее, Женя Савенко встал, и она ласково помахала ему, приглашая подойти и сесть вместе с ними. Но Женя сделал гордое и сердитое лицо и остался один. Серов от стойки бара с легчайшей улыбкой наблюдал за ними.

Шашлык оказался на редкость хорош. Наташа с удовольствием первобытного человека наслаждалась жареным мясом, ранней зеленью и овечьим сыром. Она еще несколько раз махала Жене, но тот был все так же одинок и неприступен.

«Потерпи, милый мальчик! – думала Наташа. – Завтра я уеду, и тебе не дадут тут скучать! Вон скольким девушкам ты нравишься! Найдешь себе пару и будешь еще долго-долго молод…»

И эти благородные мысли так нравились ей самой, что она долгое время не замечала, на кого устремил свой взор ее собственный муж. А Славик, не стесняясь, пялился на пухлый, обтянутый мини-юбкой зад молодой девицы, сидящей к нему спиной за соседним столом. Это была та самая девушка, которая во время обеда щеголяла в белых брюках.

«Нас всех пора помещать в клинику неврозов», – Наташа решила не смотреть в сторону соседки.

Зато Вячеслав Сергеевич, каждый раз, сделав глоток вина, с интересом оглядывался назад. Да, там действительно было на что поглядеть: круглые загорелые коленки, упругие ляжки и сильно обтянутые ягодицы не могли оставить равнодушными любителей крупных форм. Наташа непроизвольно скептически улыбнулась. Серов, очнувшись, перехватил ее взгляд и сощурился. Так щурится хищник, притворяясь ласковым паинькой, перед тем как впиться зубами в кусок мяса.

«Разве это по-христиански? – думала она. – Что за удовольствие ему меня мучить?»

– Может, пойдешь потанцуешь? – Она сказала это специально, чтобы соблюсти приличия. В конце концов, он мог бы сначала пригласить ее, Наташу, а потом у нее хватило бы сил сказать, что болит голова. И она ушла бы к себе в номер, а Слава уж тогда мог бы делать все, что захочет.

– Наталья Васильевна, пойдемте гулять! – Женя назвал ее, как было принято раньше, на «вы». Стараясь выглядеть равнодушной, она улыбнулась, взяла со стола свою сумку и спокойно взяла Женю под руку. Серов сказал что-то вроде: «Эй! Эй!», но Наташа даже не обернулась.

А ведь она голову могла дать на отсечение, что та переспала с этим чертовым кружковцем. Уж больно вид у нее противный, аж тошнит. Он вяло теперь ковырял мясо. Потом (если бы кто-нибудь наблюдал это со стороны, то сильно бы удивился) вдруг характерно приподнял плечи и брови и бархатным голоском надменно проговорил:

– Может быть, ты потанцуешь, дорогой?

И ответил себе, имитируя рычание зверя:

– А как же! Я, конечно, потанцую! Если ты, дорогая, не возражаешь! – И он, не ожидая, естественно, больше никакого ответа, тут же склонился над удивленной соседкой и пригласил ее на танец.

* * *

«Боже, как хорош южной ночью приморский парк! Как задумчив шепот моря, как прохладны гладкие листья магнолий! Как теплы скамейки и руки тех, кто целуется на них под южными звездами! Как мягка прошлогодняя хвоя под ногами, как приятно покалывают ладони раскрывшиеся за зиму сосновые шишки. Пусть благословенны будут дети, родившиеся от этой безумной южной любви. Пусть ожидает их жизнь долгая, теплая, полная страстей и необыкновенных безумств в наше скучное, деловое время!» – так думал Вячеслав Серов, прогуливая свою хорошенькую пухлозаденькую спутницу в черной от теней кипарисов мгле.

Надо сказать, что на белый свет его спутница вовсе не торопилась, а, наоборот, стремилась, пользуясь темнотой, прижаться к Серову всеми выступающими частями тела. К чести же Славика, он даже пытался какое-то время развлекать свою спутницу разговором. Но когда она первая закрыла ему рот поцелуем, видимо, для того, чтобы он больше не отвлекался, Серов смог позволить себе быть не джентльменом. Поэтому, когда дама сама вскарабкалась на еще теплый, не успевший впитать в себя ночную прохладу бордюр, окаймлявший трибуны теннисных кортов, ее кружевные трусики и бюстгальтер стали нарядно украшать темные ветви кипариса, будто рождественскую елку.

Романтики хочется дамам, в одиночку приехавшим на курорт. Но когда нет романтики в жизни, кто кого может осуждать за кратковременные психологические разгрузки? Кроме того, очень могло быть, что даме ужасно хотелось хоть на миг победить неприступную на вид, изысканную Наташу, которую она, конечно же, давно заметила рядом с Серовым, как замечают отдыхающие всех – кто с кем приехал, когда и насколько. Когда же Серов, кстати, с честью выполнивший свой долг джентльмена, уже хотел пойти посмотреть, куда это увел незнакомый ему молодой человек его жену, дама его не могла идти от переполнявших ее чувств.

Чтобы быстрее отвязаться, он ласково погладил ее по загорелым окорокам и поклялся утром непременно прийти навестить ее в постели, пока его жена еще будет спать. Подтвердив двадцать раз, что будет скучать о ней всю ночь напролет, Серов отвел ее к ее корпусу и отправился искать Наташу.

Уже настала полночь. В их номере ее не оказалось. С чувством смутного беспокойства Серов почти бегом спустился на набережную. Казалось, что все отдыхающие санатория разбились этой ночью на пары. Влюбленные сидели под каждым тентом, на каждой скамейке, и в пляжном кафе на берегу под музыку обнявшиеся танцующие медленно и равномерное колыхались, еле-еле переступая в такт. Искать жену среди слившихся в экстазе тел было трудно, и Серову приходилось кружить вокруг каждой пары, чтобы понять, кто там именно прячет улыбку в объятии. Он узнал много знакомых по столовой лиц и, даже улыбнувшись кое-кому поощрительно, проследовал дальше, в самый конец набережной. Гранитные плиты заканчивались красивым полукругом, и к морю вели полулунные ступени. Здесь было темнее и к тому же прохладно. Лишь галька еще отдавала накопившееся за день тепло, но всех желающих обогреть не могла.

«Конечно, – с неудовольствием подумал Серов, – романтическим излияниям здесь самое место. Не могли ведь устроиться там, где поближе, непременно надо было тащиться в самый конец!»

И действительно, в темноте он угадал фигуру жены, возлежащей прямо на гальке в выходном шелковом платье. Возле нее стояли открытая бутылка вина и два пластиковых стаканчика. Бывший президент студенческого научного общества сидел рядом и с жаром о чем-то говорил, размахивая руками.

Серов разозлился. «То папочка, то молодой дурень! Сейчас они полезут купаться, и она с пьяных глаз еще, не дай бог, утонет! А полезет в воду исключительно мне назло!»

Дальше он продолжал размышлять с удивительным отсутствием логики, характерным для всех людей, думающих о близких.

Вылезет из воды и простудится. Ведь у нее с собой ничего теплого нет… И вместо того чтобы сразу идти к жене, он побежал обратно в свой номер. Пока он ждал лифт внизу, все та же дежурная в вестибюле, чуть не лопнув от распиравшего ее негодования, сообщила ему о пребывании в их с Наташей номере молодого человека вместе с велосипедом.

– Да что вы. Не переживайте, моя жена там не с молодым человеком, а с велосипедом трахалась. Я ее вкусы знаю, – сказал Серов и вошел в лифт. В номере он кинул в сумку ее белье для переодевания, брюки и свитер. Туда же полетело мохнатое полотенце и бутылка водки для растирания.

Когда он вернулся на пляж, парочка, выглядевшая весьма привлекательно, действительно лезла из кожи вон, изображая влюбленного дельфина и немного надменную русалку. Русалка умудрилась залезть в море прямо в длинном узком платье. В данной ситуации и логичнее, и безопаснее было бы купаться в чем мать родила, но Наташа не терпела банальности. Из пенных волн она появилась как Афродита, и бывший кружковец вынес ее на руках, почти ни разу не споткнувшись. Правда, Афродите пришлось в ослепительной улыбке сцепить намертво зубы, главным образом для того, чтобы они не стучали от холода.

«Слава богу, жива!» – подумал Серов и засвистел в свой свисток, так и болтавшийся у него на шее.

– Что это тут за безобразие! Ну-ка быстро иди в кабину переодеваться! – Он в полной мере насладился эффектом, отразившимся на двух мокрых растерянных лицах.

Наталья Васильевна, как нашалившая школьница, испепеляя негодующим взглядом надоедливого преподавателя, послушно побрела в пляжную раздевалку. Серов закинул ей через верх сумку с одеждой и, пока она там шелестела бельем, наставительно обратился к Кружкову:

– А вам, молодой человек, пора бы уже знать, что Наталья Васильевна здоровьем очень нездорова! И плавать, между прочим, почти совсем не умеет. С чего это вдруг вы взяли, что можете так, с бухты-барахты, запросто рисковать ее жизнью?!

Кружков встал и, по-видимому, приготовился полезть в драку.

Наташа, переодевшись, тем временем вышла из кабинки и удрученно сказала:

– Вот, Женя, понятно теперь, почему мы душа в душу живем с мужем уже столько лет?

И тихо, послушно, будто выполняя чей-то приказ, она повернулась к Кружкову спиной и побрела, спотыкаясь, по набережной, как пьяная.

– Не надо плакать, – сказал Серов, когда они вместе вошли в номер.

– Я тебя ненавижу! Ненавижу! – Она повалилась на кровать и стучала кулаками по одеялу. – Почему ты не позволил мне остаться на берегу с этим мальчиком? Я хочу быть любимой! Он меня любит! А ты, находясь со мной, даже не можешь найти в себе силы хотя бы в эти минуты не разглядывать зады каких-то баб! Ты смотришь на меня, как на вещь, которая никуда не уйдет, как на приватизированную собственность, которая принадлежит только тебе! Ты жалкий, жалкий человек! Ты обещал, что будешь меня любить… Она уже задыхалась от слез. – Но разве, любя, можно оскорблять человека пренебрежением? Добро бы ты в самом деле в кого-нибудь влюбился! Я бы все поняла, я бы простила и отпустила! Но ты выбираешь самых доступных, самых банальных женщин! Ты клеишься даже к Кате! Еще счастье, что ты с ней не спишь!

Он дал ей пощечину. Не сильно, но она поперхнулась.

– Да! Да! Да! Это правда! Ты думаешь, я ничего не вижу, не замечаю? Девчонка просто виснет на тебе, а ты ее поощряешь!

– Ты с ума сошла! – сказал он тихо.