Положение церкви часто обсуждалось за столом, и довольно оживленно, как и в любом кругу образованных англичан, спорщиков и диссидентов по природе.

– Дядюшка, чем вы можете оправдать существование монастырей в наше время? – однажды спросил Ричарда Пол. – Сейчас на дворе 1512 год, и люди верят больше, чем сто лет назад. Истинно верующий человек стремится нынче выйти в мир и сделать что-то ради веры, а не сидеть в роскоши и думать о Боге.

– У созерцательной жизни есть свои преимущества, как и у мирской, – мягко отвечал Ричард. – Бог радостно примет оба приношения, вспомни историю Исава.

– Ну-ну, дядюшка, вы сами не верите в то, что говорите, – подтрунивал Пол. – Вы часто повторяли, что не стали монахом, потому что мечтали обойти всю страну и повстречать людей Божиих и пообщаться с ними.

– Таков мой путь. Это путь не каждого. Кто-то хочет созерцать тайны Божии в уединении, и не мне или тебе отрицать этот путь.

Тут в разговор вступил Филипп Доддс: – Хоть у созерцательной жизни есть свои достоинства, да нынешние монастыри не место для нее. Посмотрите, что они творят – они погрязли в лени, роскоши и пороке. Сомневаюсь, что в стране есть хоть один праведник в монастыре.

Ричард покачал кубком, только что наполненным пажом-виночерпием:

– Дражайший Филипп, нельзя же осуждать саму идею только из-за несовершенства людей, ее проповедующих.

– Не понимаю, – продолжил Филипп, – если нет достойных людей, может все-таки порочна сама практика?

– Вот именно! – с триумфом воскликнул Пол. – В 1512 году от Рождества Христова этот образ жизни устарел, никто в него не верит. В большинстве обителей живут лишь по горстке послушников, которые приняли постриг в основном еще в детстве, когда не соображали, что делают. Спросите-ка их, наверняка они будут рады покинуть монастырь, клянусь!

Жена Пола, Анна Баттс, поддержала Ричарда, но не потому, что одобряла эту систему – у нее отсутствовали твердые убеждения, – а просто из духа противоречия мужу. Они приходились друг другу двоюродными братом и сестрой, их обручили в детстве и обвенчали, как только они достигли подходящего возраста: Анна – четырнадцати лет, а Пол – шестнадцати. Их брак ничем не отличался бы от прочих подобных, если бы Анна не влюбилась в Пола, а после этого выяснила, что он ее не любит. Он относился к ней с презрением, считая ее бесцветной и неинтересной. Анна полагала, что у него есть любовница, а может, и любовницы, и теперь ненавидела его сильнее, чем когда-то любила.

– А я думаю, что им есть место в нашей жизни, – заявила она, а когда все взгляды устремились на нее, начала оправдываться: – Кто же станет присматривать за бедными и больными, если не будет добрых монахов, которые примут их и накормят, подадут милостыню?

Пол пристально взглянул на нее.

– Не болтай о вещах, в которых ничего не понимаешь, – бросил он, а Филипп добавил более мягко:

– Мы подаем у ворот больше милостыни, чем в большинстве аббатств. Может быть, в нашем приграничье монахи еще делают добрые дела, но чем дальше на юг, тем хуже. Надо, чтобы состоятельные люди приходили на помощь нуждающимся.

– Должен признаться, вы меня удивляете, Филипп, – вмешался Ричард, – я полагал, что служитель церкви...

– Мы, клирики, не настолько уж заботимся о чести мундира, чтобы не видеть некоторых недостатков матери-церкви, не так ли, Эдуард? – обратился он к двадцатидвухлетнему сводному брату Пола, только что принявшему сан и вернувшемуся домой, чтобы приискать себе приход. Он унаследовал приятную внешность матери, но не ее глупость – кем бы ни был его отец, ему следовало отдать должное.

– Разумеется, сэр, – ответил он, – нужно ненавидеть грех, но возлюбить грешника, таковы наши обеты. Много, много есть в церкви такого, что подлежит исправлению. Плюрализм[1], симония...

– Избавь нас от полного перечня, мой дорогой, – воскликнул Ричард, в притворном отчаянии роняя голову на руки. – Я уже столько раз слышал его от твоего брата Пола, что выучил наизусть.

Эдуард рассмеялся и повернулся к младшей сестре Мэри, чтобы выслушать ее мнение, но Ричард не отводил взгляда от Пола – тот терпеть не мог, когда Эдуарда называли его братом, и теперь он, поджав губы, яростно терзал ножом кусок мяса на своей тарелке.

– Что тебя тревожит, Пол? – мягко спросил Ричард.

Пол умоляюще посмотрел на Ричарда. Тот видел, что юношу что-то гложет, что-то скрывается за его напускным спокойствием, но он не понимал, что именно. Ладно, как-нибудь он сам скажет – а если нет, пусть терпит. В любом случае, нужно было сменить тему.

– А что ты думаешь о военном положении? – поинтересовался он.

После обеда семья осталась в зале, согретом очагом, и из детской привели детей, чтобы те поздоровались с родителями. Они вошли в сопровождении гувернантки, которую называли матушка Кэт. Процессию возглавлял старший сын Пола, делавший вид, что не имеет ничего общего с младшими. Его, как и отца, звали Полом, но чаще называли Эмиас – такое имя ему дали при крещении в честь крестного отца, Эмиаса Невилла. Ему исполнилось двенадцать лет, намного больше, чем остальным, это был высокий, ладный мальчик, с розовой кожей и золотистыми, как у матери, волосами. Воспитывал его Филипп Доддс, совмещая обязанности учителя и священника. Эмиас держался подальше от матушки Кэт, подчеркивая свою самостоятельность.

Он подошел сначала к отцу, поклонился и поцеловал его, а матери просто отвесил поклон. Пол не чаял в нем души, и мальчик любил Пола, это чувство было еще одной причиной для ненависти Анны – ее ребенок так легко воспринял презрение своего отца к ней! На самом деле все обстояло несколько иначе – взрослеющий мальчик сторонился не только бывшей гувернантки, но и матери, стремясь подчеркнуть, что он уже взрослый. Анна же видела в этом злонамеренность. Она вспыхнула, и мальчик вернулся к отцу.

После рождения Эмиаса у Анны случилось несколько выкидышей и мертворождений, беда, которая должна была бы сблизить их с Полом, но на деле только способствовавшая их большему отдалению, так как Пол видел, что она неспособна обеспечить его наследниками, а Анна винила его в своих мучениях. Наконец, после череды неудач, родилась здоровенькая девочка, а беременности прекратились. Маргарет была маленькой и золотоволосой малышкой, маменькина дочка, как Эмиас был папенькиным сынком. Ее рождение после стольких мучений сделало ее бесценным сокровищем для матери, изводившейся при малейших намеках на болезнь у дочери – она очень боялась потерять ее. Но Маргарет отличало не только здоровье, но и везение, и ее ничто не брало. Она, как ее учили, присела в книксене перед отцом и подбежала к матери, лишь наклонившись вместо настоящего книксена, забралась на шелковые колени, чтобы получить свою порцию ласки.

Остальные дети, появившиеся из детской, своей невинностью причиняли Полу Морлэнду только боль из-за того, что были не его потомством, а сводного брата Джека, женатого, как это было в обычае у Морлэндов, на своей кузине Изабел (или просто Бел) Баттс, младшей сестре тех двух Баттсов, что погибли в заговоре Белой Розы. Пола угнетало сознание того, что у Джека не только счастливый брак, но и многочисленное здоровое потомство.

Бел потеряла первого ребенка, но вскоре была вознаграждена дочерью, родившейся за месяц до Маргарет и названной Анной, а проще Нанеттой, потому что была такой крохотной, как фея. Бел часто называла ее «моим подменышем», такая миниатюрная, смуглая и стройная была девочка, прелестная и умненькая, постоянный укор толстушке Маргарет. Они росли неразлучными подружками, что тоже раздражало Пола, которому было бы легче, если бы они враждовали.

После Нанетты Бел родила еще двоих сыновей, Джеки и Дикона, одному было уже три, а другому два года, и еще девочку, Кэтрин, которой не исполнилось и годика, и матушка Кэт несла ее, одетую в длинную рубашку, на руках. А теперь Бел снова была беременна. Пол отвернулся от детей, сконцентрировав все внимание на Эмиасе, поинтересовался его успехами в учебе и спорте, а потом отослал его за книжкой, чтобы он почитал отцу вслух и показал свои способности. Пол не делал ему поблажек, но Эмиас оказался способным учеником, и на этот раз ему снова удалось получить похвалу из уст отца, обрадовавшую обоих.

– Отлично, дитя мое! – воскликнул Пол, когда сын дочитал до конца: – Ты хорошо усвоил урок, я доволен.

Эмиас взглянул на него искоса, готовый использовать случай.

– Тогда, сэр, не позволите ли вы мне отправиться в город и навестить дядю Джона? Тетя Бел сказала, что его охотничья собака ощенилась и что если я буду хорошенько учить греческий, то смогу получить щеночка.

– Щеночка? – Пол поймал веселый взгляд Бел: Джон был ее братом, наследником состояния Баттсов, тесно связанных с Морлэндами, так как они торговали тканями, производимыми Морлэндами. Джон Баттс, как и Морлэнды, был женат на кузине, Люси Кортней, другой правнучке Элеоноры Кортней, и уже родившей ему двух мальчишек. Полу иногда казалось, что в мире счастливы все, кроме него.

Эмиас с надеждой смотрел на отца.

– Но ты не можешь ехать в город один, – сказал Пол, однако, за долю секунды заметив тень отчаяния, наползающую на любимое лицо, добавил: – Впрочем, у меня там есть дело, я возьму тебя с собой, и ты сможешь переночевать у дяди Джона, а завтра я пошлю за тобой слугу.

– Разве я не могу вернуться с вами, сэр? – спросил Эмиас, которому было по душе скакать в город вместе с отцом – поездка со слугой не столь восхитительна.

Пол отвел глаза.

– Я вернусь поздно, даже сам не знаю когда. Теперь на него устремился взор Анны, и ее губы задрожали от непроизнесенного вслух вопроса. Ей хотелось бы знать, какое дело задержит его так поздно в городе, и Полу необходимо было пресечь возможную дискуссию. Он быстро поднялся и сказал:

– И ехать нужно немедленно. Накинь плащ, дитя мое, и попрощайся с матерью, встретимся на конюшне, через пять минут. – И он покинул зал, ощущая на себе взгляды двух человек – злобный и ненавидящий Анны и веселый Бел. Да, весьма смелая юная особа эта Бел!

Эмиас быстро распрощался с матерью и учителем, поклонился дядюшке Ричарду и начал поторапливать матушку Кэт, широкие юбки которой не позволяли ей так быстро достать из сундука его верховой плащ. Но не успело развеяться смятение, вызванное его отъездом, как возникло новое – приехали Илайджа и Мэдж с их девятилетним Эзикиелом, чтобы скоротать вечер в компании.

– Жаль, что Пол не знал о вашем приезде, – приветствовал их Ричард, занявший кресло Пола. – Он отправился в город по делам и вернется очень поздно.

Илайджа выразительно посмотрел на отца:

– Но он знал о нашем визите – сегодня приезжает Джек, и мы все хотели поужинать вместе.

Ричард задумался и быстро оглянулся на собравшихся – женщины занимались детьми, и никто не слышал сказанной вполголоса фразы Илайджи.

– Лучше об этом помолчать, – вымолвил он наконец. – У него явно что-то на уме, не думаю, чтобы он забыл о вашем приезде.

– Конечно, нет, – добавил Илайджа и произнес громче: – Вам следует послушать песню, которую ваш внук разучивал для вас целую неделю, ему не терпелось увидеть вас. Вы так редко бываете дома, не правда ли, Мэдж?

– Разумеется, – горячо согласилась Мэдж, кладя руку ему на плечо, – вы почти забыли нас, отец!

– Это все для блага моей души, вы так любите меня, что во мне пробуждается тщеславие. Ну, Эзикиел, иди-ка сюда, встань рядом и спой мне песню. Держись прямо, как тебя учили, подними голову и начинай. Вот так...

И семейство снова успокоилось.

Переполох, вызванный прибытием Джека, длился еще дольше, и слава Богу, что этого не видел Пол, который еще больше бы расстроился – последовали десятки поцелуев, объятий и восклицаний, хотя Джека и не было-то всего четыре дня, но его все любили. Он ездил в Кентдейл, в Уэст Морлэнд, крестить ребенка одного из многочисленных родственников Невиллов. Пол занимался в семье сельским хозяйством, а Джек – торговыми делами, и благодаря этому, а также своему прекрасному характеру и доброму нраву, у него была масса друзей и знакомых, не только в Йоркшире, но и по всей стране. Он был знаком со всеми купеческими фамилиями, и вряд ли нашелся бы дом дворянина, где Джеку Морлэнду не представилась бы возможность пообедать.

И эта всеобщая любовь была еще одной занозой в сердце Пола, и, хотя его также пригласили на крестины в Кентдейле, он отказался поехать, зная, что это лишь знак вежливости, потому что на самом деле ждали только Джека. Покончив с приветствиями, Джек уселся у огня с Нанеттой на одном колене и с Джеки на другом, а Бел опустилась на скамеечку у его ног, остальные собрались вокруг, чтобы выслушать его рассказ. Посторонний наблюдатель мог бы решить, видя эту сцену, что именно Джек – хозяин этого поместья.

– Ну, рассказывай, Джек, – сказал Илайджа, – мальчик или девочка?

– Ох, совсем забыл, что вы этого не знаете! – начал рассказ Джек. – Это оказалась девочка, но Парры не слишком огорчились – никогда не видел более горделивого папаши, чем сэр Томас, прохаживающегося с младенцем туда и сюда, как самая заправская нянька, рассказывая всем, какая девочка умненькая и хорошенькая, хотя всякий мог видеть, что она ничем от других младенцев не отличалась. Разумеется, его украшала подаренная королем цепь...