– Понятно, – сухо сказала Екатерина, – тогда, Денни, лучше вам вернуться к нему. Спасибо, что вы рассказали мне обо всем. Вы сообщите мне сразу, если... если что-то случится? Или если король призовет меня?

– Конечно, мадам, не сомневайтесь, – заверил ее Денни и удалился.

Екатерина долго молчала, а потом подняла взгляд на сидящих рядом фрейлин. Среди них были ее сестра и падчерица, но она обратилась только к Нанетте:

– Я рада, что хотя бы Уилл там. Если бы с ним был Томас...

– Он не останется один, – заверила ее Нанетта.

– Только эти двое, из столь многих. Он пережил всех своих друзей.

Нанетта прикусила губу, чтобы не произнести вертевшиеся на языке слова «Не удивительно, учитывая, что он стольких убил». Она с горечью вспомнила Анну, Джорджа, Хэла Нориса, Франка Уэстона, Тома Уайата, юного Сюррея, лучшего друга сына короля, Фицроя. Вот цена короны: чтобы править, нужно то и дело приносить а жертву своих лучших друзей. Но, по правде говоря, ей тоже было жалко великого короля, этого блестящего, умного и хитрого правителя, пойманного в ловушку и умирающего сейчас в груде бренной плоти. Ведь он был помазанником Божиим, он представлял перед Господом свой народ, принимал на себя его грехи, ибо люди были слишком слабы, чтобы отвечать за себя самостоятельно. И даже умирая, он умирал за них, как и жил. Анна, умирая, поняла это – она ведь была помазанной королевой, последней из его королев, которой было даровано помазание, и она понимала, что означает это жертвоприношение. Екатерине же это было недоступно – она видела в короле только человека.

Его любили и боялись, но прежде всего и самое главное он был королем, а после него не осталось никого, кроме мальчика и своры жадных псов. Лучший из них – Хартфорд, дядя принца, но он слишком слаб. Умирая, король оставлял свой народ на растерзание этим псам, и он, сражаясь за жизнь на смертном одре, знал это лучше, чем кто-либо другой. Он оставлял их без господина, и народ, как собака, любящая хозяина, который и кормит, и бьет ее, теперь пребывал в скорби и страхе.

Всю ночь двадцать седьмого января в покоях королевы не спали, и как только занялось серое январское утро двадцать восьмого, пришел Денни, с опустошенным взглядом и дорожками от слез на щеках, чтобы сообщить, что их повелитель умер.

– Он умер, не проронив ни единого слова, примерно в два часа утра. При нем был Кранмер. Король больше не мог говорить, но когда Кранмер спросил его, кается ли он в своих грехах, тот сжал руку в знак согласия. Он умер, как и жил, настоящим католиком.

– Да упокоит Господь его душу, – сказала Екатерина, перекрестившись. У нее одной из всех присутствующих глаза остались сухими. – Кто теперь с ним?

– Кранмер, и Уилл Сомерс, и епископы. Лорд Хартфорд отправился к принцу с остальными членами Совета. Я тоже должен идти туда, – добавил он. – Гонка началась, и замедливший на старте не получит приза.

Когда он ушел, Маргарет Невилл спросила:

– Что вы теперь будете делать, мадам? Екатерина покачала головой, чтобы прийти в себя:

– Не знаю, но мне тут, похоже, нечего делать. Они, наверно, приведут сюда Эдуарда, тогда я смогу увидеть его. Я нужна ему, так как он будет сильно горевать. А потом – я поеду в Челси, как и планировалось.

Для нее приготовили Дуврский дворец, небольшой уютный дворец на реке, недалеко от Челси. Ее вдовий траур также был продуман, было составлено распоряжение о роспуске ее двора. Королевское завещание было утверждено, порядок наследования установлен, приготовления к похоронам сделаны, был даже подготовлен роспуск парламента и составлен список временного правительства. Все это сделали сразу же, как только стало ясно, что король умирает. Почему же тогда смерть короля застала их всех врасплох?

Он был с ними всю жизнь, эта гигантская, величественная, сверкающая фигура, приказывающая и контролирующая, направляющая и указующая. Сколько они себя помнили, он распоряжался их жизнями, и чем ближе был человек ко двору, тем сильней было влияние на его жизнь. Невозможно было представить, что король мертв, невозможно смириться с мыслью, что его нет с ними, в центре той паутины, что связывала их жизни. Лишь немногие счастливчики еще были способны что-то делать, остальные же бесцельно бродили, ожидая, что будет дальше, и оплакивая своего повелителя.


Нанетта проснулась внезапно, без видимой причины, в глухой темноте своего алькова и стала думать: что прервало ее сон? Рядом похрапывала Одри, а к ногам привалился теплый клубок Уриана. Это, возможно... ах вот, опять – за пологом алькова промелькнула полоска света. Нанетта осторожно подобралась к краю постели, стараясь не разбудить камеристку, и выглянула наружу. Там было не так темно, комнату освещали звезды и луна, их света вполне хватало, чтобы рассмотреть очертания предметов. Нанетта встала с постели и подошла к окну. Выглянув во двор, она заметила силуэты лошадей. Послышался приглушенный кашель – там был и человек! – и позвякиванье удил, четко прозвучавшее в полной тишине.

Для северянки мужчины и лошади, особенно ночью, всегда являлись тревожным знаком, но тут не было ощущения опасности, чувствовалось только стремление к сохранению тайны, и Нанетта не испугалась, а была озадачена. Она даже не вздрогнула, когда ее руки коснулось что-то холодное и влажное – это Уриан подкрался к ней. Нанетта посмотрела на него – уши стояли торчком, морда повернута к входной двери. Оттуда послышались приглушенные звуки шагов и шелест одежды. Кто бы это ни был, ему придется пройти через ее комнату – как и большинство дворцов, Челси представлял собой анфиладу комнат. Нанетта быстро отошла в тень, прикрывшись куском гобелена и зажав морду Уриана.

Открылась дверь, и вошли двое – мужчина и женщина. Женщина несла свечу, судя по внезапно распространившемуся запаху горячего воска, только что задутую. Это, вероятно, и разбудило Нанетту. Пара прошла мимо нее, и Нанетта узнала камеристку королевы – Анни. Мужчина же был высок, бородат и крепко сложен. Когда его профиль показался на сером фоне окна – прямой нос, высокие скулы, – Нанетта сразу же узнала его: это мог быть только Том Сеймур.

Они скрылись за другой дверью, а Нанетта вышла из своего укрытия и освободила собаку. В ней закипал гнев – что он имел в виду, посещая дворец вот так, тайно, ночью, при том, что король всего месяц как мертв? Разумеется, он хотел жениться на вдовствующей королеве, хотел сделать предложение первым – он был человеком амбициозным, этот Том Сеймур, хотя и не слишком умным. К своему – и всеобщему – удивлению, вдовствующая королева не оказалась в числе опекунов маленького короля, была исключена из Совета и лишена всякой политической роли. Однако молодой король очень любил ее, а его воспитатели были обязаны своим положением ее протекции.

Кроме того, она была, несомненно, богатейшей женщиной в королевстве, получив наследства от всех трех мужей, а также, по завещанию короля, огромную пенсию. И к тому же она была еще привлекательна, хотя Нанетта не думала, что это принципиально важно для Томаса Сеймура. Его брат Эдуард, лорд Хартфорд, был назначен Советом лордом-протектором, что, впрочем, являлось всего лишь подтверждением фактического положения вещей, так как тому удалось отрезать молодого короля от внешнего мира и известий о смерти отца до тех пор, пока его положение не было закреплено официально. Протестантская партия была на подъеме, но в ней самой были разногласия – Дадли имел свою группу и рвался к власти. Томас, скорее всего, пытался укрепить положение брата при помощи связи с Екатериной, однако Нанетта полагала, что он, женившись на мачехе короля, метил гораздо выше.

Вероятно, этот авантюрист мог разбить сердце Екатерины, а если он попытается захватить власть и потерпит поражение, то под угрозой окажется и ее жизнь. Но было и еще худшее подозрение – согласно королевскому завещанию, любые дети, которые бы родились у королевы от него, оказывались наследниками второй очереди, после Эдуарда, даже если это были бы девочки. Если бы вдовствующая королева оказалась сейчас беременной, а потом выяснилось, что Сеймур посещал ее по ночам, то последствия могли оказаться весьма тяжелыми.

Нанетта сердилась на Сеймура, поставившего Екатерину под угрозу, но еще больше рассердилась она на королеву, которой следовало бы понимать все это. Нанетта решила поговорить с ней утром, как бы трудно это ни было. Ее знобило – стоял февраль, не слишком холодный, но все же зимний месяц. Она вернулась в альков, думая, что не сможет уснуть этой ночью, но возвращения Сеймура она уже не услышала, а наутро ее разбудила Одри.

Только после второй мессы, когда они вернулись в свои покои готовиться к обеду, Нанетте удалось улучить удобный момент, чтобы поговорить с королевой. Екатерина улыбалась и выглядела моложе и красивей, чем за несколько последних лет. Но когда Нанетта не улыбнулась ей в ответ, королева отвела ее в сторону и с тревогой спросила:

– Нан, что случилось? Сегодня утром ты была какая-то задумчивая.

– Могу ли я поговорить наедине с вашей светлостью? – спросила Нанетта.

Екатерина удивилась:

– Конечно, пойдем в мою спальню. – Она сделала знак остальным оставаться в гостиной.

В спальне Нанетта ощутила новый приступ гнева – именно здесь, в этом месте, и лежат истоки сегодняшнего хорошего настроения королевы. Она перешла прямо к делу:

– Я знаю, кто здесь был прошлой ночью, он разбудил меня, когда проходил по моей комнате.

Екатерина подняла бровь, стремясь сохранить достоинство:

– Значит, ты это знаешь. И что?

– Кэтрин, ты сошла с ума?

– Мадам, вы забываете, с кем говорите!

– Я не забыла – Кэтрин, Кэт, я говорю с тобой как друг. Мы знаем друг друга с детства, и нам не нужны формальности. Я говорю от чистого сердца – Кэт, ты не должна так себя вести. Ты не должна принимать его.

– Я буду принимать того, кого захочу, – ответила Екатерина, и ее лицо начала заливать краска гнева. – Как ты смеешь....

– Но только не это! – выкрикнула Нанетта. – Разве ты не подумала – а вдруг ты окажешься беременной? Что тогда?

– Ты полагаешь, что я утратила разум, если думаешь...

– Ты отлично соображаешь, Кэт, в очень многих вещах, – более спокойно продолжила Нанетта.

– Но не в его случае? – спросила Екатерина.

– Нет. Не в его случае.

Прежде чем добавить еще что-то, Екатерина прошлась по комнате, сжав руки, но ее голос прозвучал спокойно:

– Нан, я всегда знала, что ты не любишь его, и только потому, что я люблю тебя, я позволяю тебе впадать в такую ересь. – Она с трудом выдавила из себя улыбку, но было видно, что она не шутит. – Но ты ошибаешься относительно его и относительно меня. Неужели ты думаешь, что я так глупа, чтобы принимать его в моей постели в такое время? Нет, нет, подруга, уверяю тебя, четыре года в статусе королевы многому научили меня, если в этом не преуспела лучше моя мать.

Нанетте стало немного стыдно:

– Но даже сам факт его присутствия здесь, Кэтрин...

– Никто не знает и не узнает. Анни не выдаст, и я не думаю, что ты проговоришься. Но если это тебя так тревожит, я не буду больше встречаться с ним по ночам. Он будет приходить днем, но тайно. Анни будет присутствовать при этом, хотя вне пределов слышимости.

– Ах, Кэтрин, берегись, не отдавай ему так легко свое сердце.

– Неужели ты будешь меня учить? Нан, ты не права – посмотри, как Том упорно дожидался меня после того, как на мне женился король. А ведь он мог бы спокойно жениться на ком-нибудь другом, но он ждал меня. Он любит меня, и он одинок.

Нанетта с жалостью посмотрела на нее – значит, Кэт не знает, что Сеймур делал предложение дочери короля, леди Елизавете, а когда это не удалось, то внучатой племяннице короля, леди Джейн Грей. Нанетта не стала говорить об этом – обе девушки, Джейн десяти лет, а Елизавета четырнадцати, были под опекой вдовствующей королевы и жили при ее дворе. Ситуация была весьма щекотливая.

– Я не стану осуждать тебя, Кэт. Но я хочу предупредить, что тебе нужно подумать о своем положении, о возможном скандале. Ты ведь хранительница не только своей чести, но чести родственниц короля. Не принимай его, Кэтрин, по крайней мере, пока. Пока не пройдут хотя бы три месяца.

Екатерина, смягчившись, подошла к подруге и обняла ее:

– Дорогая Нан, я не могу обещать тебе этого, ты же видишь, я люблю его. Я никогда еще не любила мужчину, и больше никого не полюблю. Три раза я выходила замуж по долгу или для того, чтобы ублаготворить других людей. А теперь я могу выйти замуж для себя – я не собираюсь пока выходить за него, ты увидишь, я не настолько глупа, – но как только я окажусь в состоянии выйти замуж, я выйду, а до того момента я должна его видеть, по крайней мере видеть. Я не могу жить без него. Он – дыхание моей жизни. Но я буду соблюдать приличия, обещаю тебе.

«Но ты не сможешь понять, – подумала Нанетта, – когда ты перейдешь границы приличий». Однако она ничего не произнесла вслух, а только поклонилась в знак согласия – она ничего не могла сделать. Эта королева влюбилась точно так же, как могла бы влюбиться любая женщина, и оставалось только предоставить ее своей судьбе.