Второго сентября пришел ответ от его брата, в постскриптуме были поздравления ему и королеве с рождением дочери и слегка ехидное пожелание «великих сыновей» в будущем. Томас с восторгом зачитал жене это письмо. Екатерина улыбнулась, но как-то рассеянно, поскольку ее знобило и она чувствовала себя нехорошо. Леди Тиритт, старшая фрейлина спальни, увела Сеймура, чтобы королева отдохнула. На следующий день ее температура повысилась, и стало ясно, что у королевы лихорадка. Нанетта отправилась к Джону Паркхерсту и вместе с ним усердно молилась о том, чтобы это была обычная простуда, а не родильная горячка, унесшая жизни стольких матерей.

Четвертого сентября королеве стало хуже, начался бред, и к вечеру Юик, покачав головой, предсказал ухудшение:

– Не думаю, что она выживет, – сказал он леди Тиритт. – Полагаю, нужно готовить ее к худшему.

Нанетта едва поняла его слова – все произошло так неожиданно, что она не могла поверить в случившееся. Леди Тиритт также была не готова к такому приговору врача:

– Только не сейчас, пусть поспит ночью, а завтра ей может стать лучше. Роды были такие сложные, она просто устала.

Но на следующий день ей стало еще хуже. Адмирал просидел с ней все утро, держа ее за руку и успокаивая, пока леди Тиритт не выпроводила его, чтобы врач и священник могли подготовить ее к худшему исходу. Екатерина была слишком слаба, чтобы самой написать завещание, и Нанетта написала его под ее диктовку, а доктор и священник засвидетельствовали его подлинность. Она завещала все своему любимому мужу.

– Она не упомянула о ребенке, – прошептала Нанетта леди Тиритт.

Леди Тиритт покачала седой головой:

– Так бывает часто, я видала женщин в родильной горячке. Похоже, Господь заставляет их забывать о причине их состояния. Возможно, им так легче покинуть этот мир, ибо если они вспомнят о ребенке, им будет тяжелее.

– Но может быть, ей нужно напомнить? – спросила Нанетта.

Тиритт снова покачала головой:

– Не бойтесь, адмирал позаботится о ребенке. Паркхерст, возьмите документ. А теперь, пожалуйста, пригласите адмирала, мне кажется, что с ним ее светлости будет легче.

Королева металась все сильнее, и временами наступали периоды бреда, она кричала, что ее использовали и что она брошена. Адмирал не отходил от нее, успокаивая, хотя Екатерина временами произносила какие-то гадости в его адрес и отталкивала его руку. Было ужасно видеть Екатерину в таком состоянии, слышать ее грубый, сердитый голос, смотреть, как голова ее мечется по подушке, стараясь избавиться от съедающей тело боли.

Леди Джейн Грей, леди Тиритт и Нанетта посменно дежурили у больной, не оставляя ее ни на минуту, а чаще их было двое или трое. Королева протянула еще два дня, слабея и теряя рассудок, впадая в забытье, сменяющееся бредом, а седьмого сентября умерла. Хотя ее фрейлины были готовы к этому, ее смерть так потрясла их, что некоторое время они сидели молча, не в состоянии исполнить свои обязанности. Непостоянный по природе адмирал впал в истерику и даже не смог присутствовать на следующий день на похоронах в часовне. Его место главного плакальщика заняла Джейн Грей – она считала королеву своей матерью, и королева в самом деле была к ней добрей, чем родная мать, маркиза Дорсет. Целых два дня двор был парализован горем, наконец адмирал оправился от своего припадка и начал писать письма, а потом появился из своих покоев и объявил двор распущенным.

– Те из вас, кто решил уехать домой – миссис Невилл, вы, в частности, и миссис Морлэнд, – могут уехать как только пожелают. Джейн, тебя я отошлю домой, как только твой отец сможет забрать тебя. Леди Тиритт, вы, я полагаю, останетесь с младенцем. Остальным я найду места. Королева не сделала никаких упоминаний о вас. Но я прослежу, чтобы вы получили работу.

Он резко повернулся и снова скрылся в своей спальне. Женщины, плача, начали готовиться к отъезду.

– Не уезжайте пока, – попросила леди Тиритт Нанетту, – мне нужно будет набрать штат для девочки. Кроме того, он может изменить свое решение. Останьтесь ненадолго.

Но Нанетте здесь больше нечего было делать.

– Я давно хотела попросить отставки и вернулась только для того, чтобы присутствовать при рождении ребенка, после чего собиралась уехать в любом случае. Я так соскучилась по дому – вы понимаете?

– Конечно, – ответила та. – Вам повезло, что у вас есть дом, и я желаю вам счастья. Грустно все кончилось, но мы не можем противиться воле Божией. Она была добродетельной женщиной, и Господь решил забрать ее к себе.

– Я знала ее всю жизнь, – проговорила Нанетта, – мы выросли вместе. Я до сих пор не могу поверить, что она умерла. Такая странная у нее выдалась судьба – хотела бы я понять ее, но вы правы: пути Господни неисповедимы, и мы не можем судить Его. В любом случае, я рада, что возвращаюсь домой.

– Вы не станете искать другого места? Вы ведь долго служили при дворе.

– Мне нет места при дворе, – ответила Нанетта.

– Леди Мария, мне кажется, была бы рада пригласить вас к себе, да и другие есть места...

– Нет, нет, спасибо. Осталось только одно место для меня, – улыбнулась Нанетта.

Леди Тиритт высоко, как птица, подняла голову:

– Мне кажется, миссис Нан, что вы устанете от безделья. И если вы заскучаете, я надеюсь, что смогу вам помочь...

– Я буду помнить об этом, – сказала Нанетта.

Глава 30

Эти слова леди Тиритт, сначала насмешившие ее, Нанетта часто вспоминала в следующие несколько месяцев после того, как вернулась в Морлэнд, так как Елизавета, облегченно вздохнув, сразу же передала в ее руки хозяйство. Конечно, ее можно было понять – она была на сносях, но и после того, как родила девочку, названную Леттис, она не вернулась к роли хозяйки, оставив дом в руках Нанетты.

А дел хватало, даже зимой, и Нанетта была рада, что уже вела дом при Эмиасе. Теперь ее дни были заняты, а ночи спокойны. Зато после того, как весна 1549 года освободила их от зимнего заточения и рациона из солонины, она стала понемногу чувствовать какую-то неудовлетворенность и даже – права была леди Тиритт – скуку.

Причиной было, конечно, отсутствие цели в жизни, или направления – ее занятия ни к чему не вели. Нанетта полагала, что ей будет неплохо найти надежное убежище к старости и жить простой и тихой жизнью вдали от двора, но вместо этого она все сильнее тосковала по новостям с юга и находила достаточно предлогов для того, чтобы почаще посещать дом в Лендале, куда новости приходили в первую очередь. Ее часто можно было видеть по дороге туда через Микл Лит на лошади, в сопровождении Одри и Мэтью, а также трех белых гончих (она привезла с собой двух собак королевы, Сима и Яфета, пожалев никому ненужных животных).

В своем модном костюме в итальянском стиле, с высоким воротником Медичи и большими буфами, она выглядела превосходно. Чаще всего Нанетта носила черные, или темно-синие платья, из бархата с меховой оторочкой, а также бархатные шляпки с длинными перьями, а не старомодные капоры, тяжелые и неудобные при верховой езде. Стража на городских воротах отлично ее знала и весело приветствовала, переговариваясь между собой – достаточно громко – о ее красоте. Нищие тоже призывали на ее голову благословения, поскольку она редко кого оставляла без подаяния, проезжая мимо.

Одри и Мэтью также нравились эти поездки в город. Мэтью любил посплетничать с прислугой Баттсов, у которой всегда имелось в запасе кое-что остренькое, а Одри была влюблена в одного из лакеев, которого рассчитывала затащить под венец. Сестры Нанетты радовались ее приезду, и после приветствий и обмена сведениями о здоровье членов семьи, наступала небольшая пауза после которой Нанетта жадно спрашивала:

– Ну? Что слышно нового?

В эту зиму основные новости касались ее старого господина. Лорд-адмирал изменил свое решение о роспуске двора буквально через неделю после отъезда Нанетты и попросил герцога Дорсета разрешить оставить во главе его Джейн Грей, а после этого подтвердил контракты всех придворных, еще не покинувших дом. Сначала предполагали, что он сделал это, чтобы составить свиту своей дочери, но не прошло и года, как стали распространяться более серьезные слухи о том, что он намеревался жениться на леди Елизавете, с разрешения Совета или без оного, и этот двор предназначался ей.

Однако в середине января Дадли, довольный тем, что заполучил наконец-то оружие против своего соперника, Сомерсета, добился для Томаса ареста и заключения в Тауэр по обвинению в заговоре с целью захвата трона для Елизаветы, с которой он собирался править в качестве мужа. Это было смехотворное обвинение, но, зная адмиральский нрав, ему можно было поверить. Елизавету поместили под домашний арест, а ее слуги, особенно Кэт Чамперноун, были допрошены. Через несколько недель, шаг за шагом, была восстановлена картина заигрываний адмирала с Елизаветой под надзором покойной королевы, и Елизавета, припертая к стене показаниями слуг, это признала, однако отрицала, что собиралась выйти замуж за Сеймура или же захватить власть.

Против нее не было особых улик, так что оставалось только поместить Елизавету в ее доме в Хартфорде под «честное слово», что было равносильно аресту. Томасу Сеймуру повезло меньше, и в марте он заплатил за свои вольности головой.

Все поместья и имущество Сеймура были описаны и взяты в казну, а не достигшая еще и одного года Мэри Сеймур, известная более как «дочь королевы», лишилась обоих родителей и наследства. Вместо того чтобы оказаться богатейшей наследницей королевства, ее с небольшой свитой и с минимумом удобств и мебели отослали сначала в Сайон к ее дяде Сомерсету, а потом поместили под опеку старого друга ее матери, Кэтрин Уиллогби, вдовствующей герцогини Саффолк.

Леди Саффолк с неохотой взялась за свои обязанности, и не прошло и месяца, как она начала жаловаться на дороговизну содержания ребенка и рассчитала всю свиту, за исключением двух человек. Нанетта с горечью слушала эти новости, ее радовало только то, что Екатерина умерла до того, как прояснилась полная никчемность ее мужа, и она не стала свидетельницей печальной участи своего долгожданного ребенка.

Тревожными были и другие вести с юга: Сомерсет форсировал религиозные преобразования, и молитвенник Кранмера был по закону утвержден единственным дозволенным в английских церквах. Кроме того, был обнародован новый порядок церковных служб, и хотя он был ближе к католической службе короля Генриха, чем к протестантскому богослужению, северяне встревожились.

– Это всего лишь начало, – сказала Нанетта сестрам.

– Мне казалось, что ты говорила о герцоге Сомерсете как о человеке умеренных взглядов и не любящем протестантов.

– Это так, но за ним стоят экстремисты, которые оказывают на него давление, и он шаг за шагом поддается.

– Но говорят, что он разрешил леди Марии служить при своем дворе мессу по-старому, – добавила Джейн, – и может быть, он не станет настаивать, чтобы от нее отказывались в частных храмах. Нанетта улыбнулась:

– Если вы думаете, что мы можем еще служить мессу по-старому в Морлэнде, то вы ошибаетесь, сестры. Пока король не женился и не появился наследник престола, леди Мария является наследницей, и Сомерсет достаточно разумен, чтобы не злить ее. Король может умереть молодым – пусть он и здоровый мальчик, но все в руках Божьих – и тогда лорд-протектор, уважавший взгляды леди Марии, может занять почетное место в Совете, несмотря на свою тягу к реформизму.

Кэтрин была озадачена:

– Но если лорд-протектор так думает, то ведь не станет же он заставлять всю страну принять новую форму богослужения?

– Он-то не заставит, – ответила Нанетта, – но он не долго будет у власти. Он слишком мягок, слишком честен и вообще хороший человек, а сейчас не время для таких людей. Нет, раз Дадли убрал одного Сеймура, он уберет и второго, а тогда...

– Убрать дядю короля? – спросила Джейн.

– Король – всего лишь пленник, Джейн. Он не сможет защитить Сомерсета, когда наступит его очередь. Король Эдуард – это не король Генрих, а ведь и тот должен был время от времени бросать своей стае кость. Вспомни, как он отдал им своего любимца Кромвеля.

Наступило молчание, все обдумывали сказанное. Нанетта вздохнула:

– Боюсь, грядут плохие времена. Мы должны молиться и крепить веру в Господа. Наша надежда – только леди Мария. Возможно, план Эмиаса захватить север был не столь уж плох.

Прошло лето, и предсказания Нанетты стали сбываться: цены круто росли, монету портили постоянно, и иностранные торговцы опасались уже принимать английское золото в уплату, число безработных возросло до такой степени, что они стали собираться в банды, наводнившие страну и живущие грабежом. Был проведен закон о бедных, по которому нуждающиеся в городах должны были быть обеспечены работой, пищей и жильем за счет городских налогов, однако за их пределами царил полный хаос, и рабочие, которых хозяин уволил потому, что не мог более продолжать производство, оказывались бродягами, не подпадавшими под этот закон.