– Извини. – Чайна прячет в карманы голые руки. – Так он просто выскочил из машины и сбежал?

– Ты бы видела его лицо. – Я закрываю глаза, вспоминая тот жуткий момент прошлым вечером, когда Кай в спешке выскочил из машины. Ясно, что целоваться со мной он не хотел и о том, что это случилось, сожалел. – Торопился как на пожар. Сгреб вещи и просто-напросто сбежал.

Чайна молчит и, лишь когда мы проходим через дверь в теплый коридор, задумчиво изрекает:

– Может быть, дело не в тебе. Может быть, он до сих пор влюблен в ту свою бывшую.

А вот такое объяснение мне в голову не приходило по той простой причине, что я совершенно забыла про Сьерру Дженнингс. Молча иду рядом с Чайной по коридору. Кай сказал, что больше не влюблен в Сьерру и не хочет быть с такой девушкой, но возможно, он скрывает свои истинные чувства. Судя по тому, что я знаю, рвать с ней Кай не хотел, и все бы осталось по-прежнему, если бы она не флиртовала у него за спиной с другим. И наконец, разве пошел бы Кай на такие жесткие меры в отношении Харрисона, если бы Сьерра была ему безразлична?

– Вот же хрень, – шепчу я едва слышно, а голова идет кругом. Надо же быть такой идиоткой.

Мы останавливаемся возле шкафчика Чайны – на ее дверце никаких граффити никогда не было, потому что она таких, как я, ошибок не делает – и, прежде чем расстаться, посылаем друг дружке поцелуй. Теперь мы встретимся уже за ланчем. Досадно, что в этом семестре у нас нет ни одного общего предмета.

Направляюсь к своему шкафчику – какая прелесть, кто-то уже пометил дверцу обнаженным женским силуэтом, – но не успеваю набрать комбинацию, как чьи-то руки ложатся мне на плечи. И не просто ложатся, а сжимают едва ли не до боли.

– Ванесса, – шипит знакомый голос, и горячее дыхание касается щеки. Харрисон.

Оглядываюсь. Харрисон прижался ко мне и не отпускает. Рядом с ним Ноа и Энтони. Ноа злобно ухмыляется.

– Убери руки, – говорю я строго и пытаюсь оттолкнуть Харрисона, но он даже с места не сдвигается и в свою очередь оттаскивает меня от шкафчика. Мы посредине коридора и окружены со всех сторон учащимися, но, как часто бывает, когда это нужно, никто на тебя внимания не обращает. Ноа хватает меня за руку и крепко сжимает запястье. В голове вовсю звенят тревожные звоночки, предчувствие чего-то нехорошего сдавливает грудь.

– Мы всего лишь хотим поговорить, – говорит Ноа, но его гнусный, со злобными, садистскими нотками смех намекает на другое.

– Ну-ка отпусти! – повторяю я, но уже громче и требовательнее. Пытаюсь высвободиться, выкрутить руку из сжимающих ее тисков и бью Харрисона локтем в грудь, но все бесполезно. Меня держат так, что не вырваться, и тащат по коридору. Чувствую себя беспомощной, и мысли мечутся в голове, одна ужаснее другой. Куда меня ведут?

Энтони открывает дверь в каморку уборщика, и меня втаскивают туда. Дверь закрывают. Включается тусклый свет. Меня наконец отпускают. Оглядываюсь – вокруг полки, ведра, швабры. В крайнем случае вооружиться есть чем.

– Думала, это так весело? – спрашивает Харрисон и, сложив на груди руки, подступает ближе. – Подослать к Бобу Ивенсу тех чудачек? Это же была ты, да? Знаю, что ты. Наблюдала, да?

– Не понимаю, что ты такое несешь, – говорю я спокойно и на его сердитый взгляд отвечаю своим таким же. Притвориться, будто я ничего не знаю, в этой ситуации самый логичный план, но Харрисон презрительно фыркает, показывая, что нисколько мне не верит и прекрасно знает, кто стоит за вчерашним розыгрышем. Да и кто еще? Он ведь до сих пор не догадывается, что у него есть второй враг, Кай Вашингтон.

– Хватит в игрушки играть, – рычит Харрисон и делает еще один шаг ко мне. Руки по-прежнему сложены на груди, но пальцы уже сжаты в кулаки. – Я тебя предупреждал. Свяжешься со мной – пожалеешь. Так что остановись.

– А ты не подумал, что, может быть, пожалеть придется тебе? Что это ты зря связался со мной? – с вызовом спрашиваю я и сама удивляюсь тому, как естественно, с какой силой и уверенностью звучат мои слова. Вскидываю бровь и, сжав губы, смотрю на Харрисона. Руки дрожат, но ему и его дружкам меня не запугать.

– Ты так из-за видео завелась? – спрашивает Харрисон и опускает голову, так что наши глаза оказываются на одном уровне. – Его бы никто и не увидел, если бы ты была хоть чуточку мне не безразлична.

Ноа протягивает руку к моей шапочке и, как я ни стараюсь помешать, срывает ее с головы.

– Да, видео классное, – ухмыляется он и подмигивает мне. Энтони выдавливает улыбочку.

– Свинья. – Я вырываю шапочку, заталкиваю ее в карман куртки и поворачиваюсь к Харрисону. – Да, из-за видео. Оно со мной на всю жизнь останется. Неужели ты настолько туп и не понимаешь, что поступил непорядочно? Я думала, что могу доверять тебе.

– Да плевал я на тебя! – взрывается Харрисон. Ноа доволен – его это все забавляет. – Предупреждаю – не прекратишь свои штучки, я тебе такое устрою…

– Пожалуй, стоит рассказать Сьерре, каков ты на самом деле, – бросаю я в ответ, глядя прямо ему в глаза. Даже не верится, что всего лишь неделю назад Харрисон казался мне приличным парнем и я искренне переживала из-за того, что не могу поехать с ним на лыжную базу. Теперь-то ясно, что я еще легко отделалась.

– Кто такая Сьерра? – спрашивает Энтони и одновременно с Ноа поворачивается к Харрисону, который смотрит сначала на них, а потом на меня. Я не думала, что его игры со Сьеррой такой уж секрет, но теперь по растерянному выражению лица понимаю, что попала в цель, и улыбаюсь. А до него наконец доходит, что я знаю имя девушки, к которой он подбивал клинья, пока крутил со мной.

– Ты откуда о ней знаешь? – едва сдерживаясь, спрашивает он.

Ситуация резко меняется.

– Оттуда же, откуда знаю и о том, как ты смошенничал на весеннем отборочном тесте. Это ведь тоже информация не для всех, да? Как и то видео с нами, да? – Я насмешливо улыбаюсь. – Извини. Теперь ничего частного уже нет.

Харрисон резко наклоняется, хватает меня за руку и притягивает к себе. Его губы в считаных дюймах от моих, и его слова летят в меня вместе с капельками слюны.

– Я тебя предупредил, – рычит он. Голубые глаза полыхают ненавистью, лицо злобное, но на секунду его накрывает тень паники.

– Не прикасайся ко мне, – сквозь зубы цежу я. Харрисон прижал меня к полкам и не дает выйти. Знаю, хочет запугать, и у него это получается. Он заламывает мне руку, и я понимаю, что ничего не могу поделать. Во мне чуть больше пяти футов, а он – футболист. Шансов никаких, но я все же трясу рукой, а он только крепче сжимает мое запястье. Бью его в грудь свободной рукой, и тогда ему на помощь приходит Ноа. Вместе они прижимают меня к полкам.

– Эй, хватит, – бормочет Энтони, но его не слушают.

Харрисон и Ноа смотрят на меня сверху вниз и ухмыляются, а я как будто коченею. Сердце колотится в груди, и тошнота поднимается из желудка вверх.

Смотрю на Энтони и молча умоляю его сделать хоть что-нибудь. Эти трое – лучшие друзья, одна компания, но они далеко не равны. Ноа – альфа, квотербек в футбольной команде, лидер в каждой группе. Харрисон – второй, но при этом достаточно тверд и решителен, чтобы принимать собственные решения и заставлять других слушаться его. И последний – Энтони. Самый приятный из них, немногословный и послушный, даже если ему не нравится то, что делают друзья, возражать не станет. И все же, если кто-то и может это остановить, то только лишь Энтони. Сейчас он стоит молча в углу и прячет глаза.

– А я-то думал, тебе нравится мужское внимание, – посмеивается Ноа, надвигаясь на меня. – Разве нет? – Он так близко, что я ощущаю его дыхание. Харрисон все еще держит меня, но даже если бы и не держал, я бы не сдвинулась с места, потому что меня словно парализовало. Зажмуриваюсь…

Металлический щелчок… кто-то поворачивает ручку, пытается открыть дверь. Харрисон и Ноа тут же отпускают меня и отступают. Дверь распахивается.

Мистер Крац, уборщик, чешет лысину над прорезанным глубокими морщинами лбом и в замешательстве смотрит на нас.

– Что тут происходит?

Объяснять я не собираюсь и, протиснувшись мимо мистера Краца, вырываюсь на свободу и бегу. Урок уже начался, и в коридорах пусто. Вылетаю через главный вход и едва не ныряю в снег. Легкий морозец пощипывает нос и уши, но я не останавливаюсь, даже чтобы надеть шапочку. Бегу к парковочной площадке, подальше от школы. К чертям школу. Забыть. Сегодня я туда не вернусь. Чтоб тебя, Ноа Диас… Чтоб тебя, Энтони Винсент, который только стоял и смотрел.

Отдуваюсь, но шаг не сбавляю.

Да, можно было бы пойти к миссис Дилейни и все ей рассказать, но дело зашло слишком далеко, и я хочу сейчас только одного: убраться отсюда куда подальше. Меня начинает трясти, но я убеждаю себя, что это только холод.

Прохожу мимо корпуса начальной школы, мимо пожарной части и церкви. Иду быстро, не понимая, куда именно, пока не оказываюсь у кладбищенских ворот. Дальше – по дорожке. Пытаюсь вспомнить, где повернуть. Последний раз я была здесь несколько месяцев назад. Надгробия засыпаны снегом, надписи на некоторых не разобрать, и я злюсь сама на себя за то, что ищу так долго. Останавливаюсь, перевожу дух, снова оглядываюсь. Занесенное снегом кладбище выглядит иначе. Теперь я иду медленно, проверяю каждый камень и наконец нахожу то, что нужно.

Сметаю с надгробия свежий белый снег. Под ним открываются вырезанные в камне слова:

Дебора Мерфи

5 сентября 1979—18 августа 2016

Любимая жена, мать, дочь и сестра

Любим и скорбим

Опускаюсь на колени, и слезы уже бегут по замерзшим холодным щекам. Обветренные губы дрожат, волнуется грудь, из горла рвутся всхлипы.

– Мне так жаль, – шепчу я и плачу. – Мне так жаль, мамочка.

Сколько же ошибок я наделала за те два года, что живу без нее, без ее совета и указки. Сколько раз молила о внимании отца, пыталась отвлечься, притворялась другой, не такой, какая на самом деле. Я больше не узнаю́ себя. Накачиваюсь пивом, пропускаю без всяких причин занятия. Я столько наговорила и столько наделала такого, о чем теперь жалею. Сквозь пелену слез смотрю на низкое, затянутое серыми облаками небо и представляю, что мама смотрит на меня оттуда. Как бы она огорчилась. Я не та дочь, которую она воспитала.

Мама растила меня хорошим человеком. Учила быть внимательной к людям, улыбаться, стараться делать как лучше. И я старалась. Правда, старалась, но оказалось, что это так трудно. Папа едва помнит, что я существую. Ему тоже тяжело, горе придавило его, и он позабыл, что у него две дочери, которым нужен родитель. Я сглупила с Харрисоном, и теперь по миру гуляет дурацкое видео, которое будет следовать за мной всю жизнь. Я даже поцеловала прошлым вечером Кая, который вовсе не хотел меня целовать. Поцеловала, сама не соображая, что делаю.

За спиной у меня хрустит снег; я слышу чьи-то шаги, а потом кто-то садится рядом. Поворачиваю голову и вижу Кая. Холодно так, что слезы как будто примерзли к щекам. Кай подтягивает к груди колени и смотрит прямо передо мной, на надгробие.

– Твоя бабушка?

Сердце сжимается, я опускаю голову и смаргиваю подступившие к глазам слезы. Кай, наверно, не рассмотрел даты, так что приходится его поправить. Произнести вслух.

– Мама, – хрипло выговариваю я. – Аневризма головного мозга.

– Ох… – В его голосе слышится удивление. Не ожидал и не знает, что думать. Всего лишь позапрошлым вечером я сказала ему, что мама на работе. Он снова смотрит на камень.

Господи, я соврала даже о маме. Отказала ей в правде. Худшей дочери просто не может быть. Закрываю руками лицо и плачу. Внутри все дрожит. Я всегда говорила себе, что я сильная, что никогда не опускаю голову и всегда иду вперед, и вот надо же так сорваться. Наверно, это напоминание о том, что я человек.

Опускаю руки и снова смотрю на Кая.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю сквозь слезы и шмыгаю носом. Думала, я здесь одна. Только я, мама и снег. Чувствую себя такой уязвимой, такой беззащитной, даже еще более беспомощной, чем в понедельник, когда все увидели то видео. Как будто меня раздели и выставили перед всеми.

– На велосипеде в такую погоду в школу не поедешь, пришлось идти пешком, так что опоздал. – Он говорит негромко, но смотрит на меня, как будто пытается понять боль в моих глазах. – Ты как раз выбежала, и мне показалось, что тебя что-то расстроило. Вот и решил пойти следом. Извини. Что-то случилось?

Я вытираю слезы и качаю головой.

– Всего лишь Харрисон и Ноа. Хотели преподать мне урок. Запугать. Ерунда. – Я пытаюсь представить все так, будто ничего особенного не произошло. Нападение в комнате уборщика. Для меня – новое падение. Но говорить об этом не хочется. А еще не хочется вовлекать в это Кая.

Он смотрит на меня с недоверием и качает головой.

– Ерунда, однако ж ты в слезах.

– Слезы не из-за них, – бормочу я, и отчасти это правда. Я плачу из-за всего. Слишком много сделано ошибок. Все идет не так, как надо, и виновата в этом я одна. Я как будто мчусь на обреченном поезде навстречу собственной гибели и не могу стащить себя с него. – Просто с утра все пошло как-то наперекосяк.