Он провел рукой по ее груди, потом скользнул между землей и ее спиной в поисках раны. Его пальцы оказались сухими, незапятнанными, что принесло ему слабую и неуверенную долю облегчения.

Он прислушался. Тишина. Трясущейся рукой Чад подхватил ее под колени, другой рукой обнял девушку за плечи и с усилием поднялся на ноги. Баюкая Софи, как в колыбели, мужчина направился в тень скалистой вершины холма.

Он решил пойти по темнеющему в ночи вереску, через кустарники и поросль, по скалам, стараясь не трясти ее. Осторожно выбирая свой путь, прислушиваясь к звукам погони, он с тревогой ожидал того, чего боялся больше всего, — ощущения горячей влаги, пропитывающей ее одежду. В такт его шагам Софи щекой касалась его плеча. Ее глаза все еще оставались закрытыми, черты ее лица — расслабленными, словно она лишь заснула.

Будто она не была ранена. Словно не умирала. Прошу тебя, Господи.

Воздух стал ледяным, по земле заклубился густой туман. Дыхание мужчины, срываясь с губ, обращалось в пар. Чад дрожал всем телом. Его сердце колотилось, волоски на затылке стали дыбом. Он крепче сжал Софи, насколько возможно согревая ее теплом своего тела. Он отказывался позволить холодному туману завладеть ею, как тот завладел им самим в его первую ночь в Пенхоллоу.

— Я не позволю тебе забрать ее. Ты слышишь меня?

Следуй сюда.

Это слово было шелестом ветра, который морозно дул ему в лицо. Он напряг свои глаза, и ярость охватила его, поскольку он из последних сил держал Софи. Но ничего не увидел во тьме. Ни ужасного разлагающегося лица, ни пустого взгляда.

Но в нескольких ярдах туман пронзал тонкий шпиль.

Он моргнул, не в состоянии поверить своим глазам. Даже, когда на него нахлынуло облегчение. Часовня. Их часовня. Это невозможно, абсолютно невозможно, чтобы они покрыли такое большое расстояние в своем безумном бегстве от той лачуги. Каменные ступеньки под ногами казались прочными, когда он всходил по ним, дверь — материальной и скрипучей, когда он плечом открыл ее и прошел внутрь.

Дойдя до середины нефа, он положил Софи на деревянную церковную скамью и опустился на колени на пол возле нее. Он убрал с ее лица спутанные волосы. Была ли она бледной? Ее губы — белыми? В темноте он не мог этого сказать. Поднял ее руку к своей щеке. Всё еще теплая. Он повернул руку и прижал ее запястье к своим губам. Пульс был равномерным и сильным.

Расстегнув плащ и отбросив его в сторону, он снова ощупал руками каждый сантиметр ее тела, ее обнаженные руки и ноги. Чад посадил ее, прижав к себе, чтобы увериться, что на ее рубашке нет пятен. С каждым кусочком ее тела, на котором он не обнаружил ни раны, ни крови, его сердце наполнялось радостью.

Легкий вздох вырвался с ее горла.

— Софи. О, Слава Богу. Ты теперь вне опасности, — он едва мог выдержать чувство облегчения. Оно билось, пульсировало, кололо. Оно лишало силы его ноги. Оно кружило его голову и вызывало потрясение… счастье, сильнее которого он не испытывал.

Он обнял ее. Мягко укачивал, лаская щеку кончиками пальцев, пока ее глаза не открылись.

— Ч-что случилось? — Через темную бахрому ресниц она осмотрела помещение. — Часовня? Как мы сюда попали?

Из-за эмоций он не мог говорить. Вместо этого он поцеловал ее, упиваясь сладким вкусом ее губ, наполняя свой рот жаром ее дыхания и наслаждаясь мягким, живым теплом ее тела.

— Я могу ответить на твой первый вопрос, — наконец сумел выдавить он, его горло словно горело огнем. Чад прижался к ее лбу своим. — Ты еще раз сумела обмануть смерть. Что касается второго вопроса. Я не могу дать тебе ответ даже ради собственной жизни.

Над носом у нее появилась морщинка. — Я потеряла сознание, не так ли?

Он кивнул.

Она застонала и спрятала лицо в ладонях. — Я никогда в жизни не падала в обморок. Я презираю женщин, падающих в обморок.

Он безуспешно попытался поднять ее подбородок. Когда она не пошевелилась, он наклонился ближе и сказал ей на ухо. — Мы быстро бежали сквозь туман. А потом они выстрелили в нас. Я полагаю, что они стреляли вслепую, но если бы ты не сумела бежать рядом со мной, то они могли бы в действительности попасть в одного из нас, — его грудь болезненно напряглась.

Ее руки упали. Она дрожала. — Я потеряла свой плащ по дороге?

— Нет. Он тут, — он поднял предмет одежды с пола и закутал ее в него. — Когда ты упала в обморок, я испугался, что в тебя попали. Я принес тебя сюда, не зная, умираешь ли ты или нет. Мне надо было увидеть… чтобы точно знать…

Она извиняюще улыбнулась. — Не то, что бы ты раньше не видел меня в ночной рубашке, — под плащом она сильно дрожала и умоляюще смотрела на него. — Ты не мог бы кое-что для меня сделать?

— Все, что угодно.

Она протянула руки. Плащ распахнулся, показались ее соблазнительные округлости, а темные тени сосков выглядывали под ночной рубашкой. — Забудь на мгновение, что мы в часовне и просто обними меня.


Как бы неправильно и неприлично это не было, как бы неодобрительно не отнеслась бы к этому ее семья, Софи нуждалась в нем. Ей нужно было почувствовать биение сердца Чада у своей груди, чтобы избавиться от леденящей дрожи, которая не отпускала ее.

До того, как он разбудил ее, ей было холодно, так холодно. Она блуждала потерянная и отчаявшаяся найти путь в запутывающем тумане.

Он сел на скамью, притянул ее к себе на колени и обнял ее. Испытывая радость, благодарность, она прижалась к его торсу. Принимая во внимание почти прозрачность ее хлопковой рубашки, она была почти голой; но даже этого контакта с ним ей было недостаточно. Ей нужно было больше его.

Одну за другой она расстегнула пуговицы на его рубашке и прижалась к нему, наслаждаясь твердостью мышц и грубостью его груди по сравнению с ее кожей. Это делало ее бесстыдной? Казалось, что такого понятия не существовало. А также не было ни неодобрения, ни сожаления. Существовала только сильная физическая потребность быть ближе, чувствовать себя связанной с ним, быть его частью, насколько это возможно. Поерзав на его коленях, она обхватила его ногами и практически обернулась вокруг него.

Она не знала, сколько они так сидели в молчании и облегчении, и жаре своих тел. Неопровержимое доказательство его желания пульсировало через брюки, вызывая внутри нее отклик с обещанием чего-то, что еще только случится между ними.

Несомненно, случится, но не здесь. Не в этом месте.

Он мягко спросила, уткнувшись в его плечо. — Как думаешь, они нас найдут?

Он покачал головой, гладя ее по волосам. — Мы в безопасности.

Она кивнула, уже зная ответ. Было что-то ошеломляющее и сверхъестественное в этой часовне, необъяснимое, но заслуживающее доверия. Они оба это знали, даже хотя и не понимали.

— Мы не можем здесь долго находиться, — отметил он. — Подождем, пока не начнет светать, и пойдем в Эджкомб.

— Но я должна вернуться на ферму.

Его грудь словно налилась свинцовой тяжестью. — Ты думаешь, что я верну тебя этим людям? Такому дядюшке?

— Вообще-то в опасности находится именно он. Мужчины, с которыми он встречался сегодня ночью, определенно преступники, и, кажется, он их чем-то рассердил. Ты же слышал, как они планировали избавиться от него.

— Мы не знаем наверняка, что они обсуждали Барнаби.

— А кого еще?

Он крепче обнял ее. — Мне, черт побери, все равно, о ком они говорили, если ты в безопасности.

— Со мной будет все в порядке. Никто не знает, что мы там были ночью. Было слишком темно, чтобы они смогли нас узнать, кроме того, мы очень быстро сбежали оттуда. — Она решительно выпрямилась, но осталась сидеть на его коленях, обнимая его. — Если я не вернусь домой, это лишь вызовет подозрения. Что, если те люди из лачуги узнают об этом? Сколько пройдет времени, пока они сложат «два» плюс «два»?

— Если только они умеют считать.

— Они стреляли в нас. Убийства они не побоялись.

— Вот почему я настаиваю, чтобы ты пошла со мной домой.

— Но разве ты не понимаешь, что, если я смогу проскользнуть назад домой так, что никто не заметит моего отсутствия, я буду в безопасности. И смогу продолжать наблюдение.

— Ты больше не будешь наблюдать, — его голос был несколько резким, полным эмоций. — Оставь это мне.

— Так для тебя это не так опасно, как для меня?

— Это не имеет значения.

В его словах она услышала горечь, намек на отчаяние. Его глаза заблестели, когда он посмотрел в темноту алтаря. Она почувствовала, что он снова отдаляется. Не в состоянии понять «почему», она так крепко схватила его плечи, что поняла, что, вероятно, причинила ему боль. — Это имеет значения для меня, — сказала она с тихой решительностью.

Его янтарный взгляд с грустью ласкал ее. — Нет, Софи. Не позволяй этому иметь для тебя такое значение.


Она почувствовала, как на глаза навернулись слезы, ее горло сжалось. Она отпрянула, позволив холодному воздуху хлынуть в пространство между ними, хотя холодное уныние наполнило ее сердце. — Зачем ты это делаешь? Почему ты тянешься ко мне, а потом отталкиваешь?

— Потому у меня нет права тянуться к тебе, — в его лице боль сочеталась с решительным облегчением.

— Как ты можешь говорить это? Почему… — из ниоткуда на нее нахлынуло тревожащее подозрение, и она перестала задавать вопросы. Софи пыталась отодвинуть его в сторону, пыталась не думать о нем плохо, но коварное сомнение все равно закралось в ней.

Ложь. Полуправда. Неискренность. Он отказался признать, что был в Эджкомбе в тот день, когда она увидела его, смотрящего в окно. Она не могла не думать о том, чем он там занимался, и о том, что он не желал даже, чтобы она об этом знала. Тогда утром, на пристани, казалось, он был охвачен отчаянным, личным горем, хотя не знал ни одной жертвы, выброшенной на берег.

— Что ты прячешь? — она сжала его лицо в ладонях. — Ты что-то… сделал… что заставляет его бояться?

На мгновение его поразительная реакция застала ее врасплох. Потом он взял под контроль свои эмоции и спрятал свои мысли за пустым взглядом. Он обхватил ее запястья и отвел ее руки от своего лица. — Да, я боюсь. Ты пугаешь меня, Софи, своей легкомысленной безрассудностью и упрямым отказом прислушаться к разуму. Из-за тебя нас этой ночью могли убить.

Это голословное утверждение лишило ее дыхания, пронзило до самого сердца. На глаза снова навернулись слезы, делая его образ расплывчатым. Она сморгнула их и поняла, что он только что сделал.

Он не ответил на ее вопрос. Не доверился ей, ни сказал ничего о себе, а снова вернулся к разговору о ней. Ее ошибки. Ее неудачи. Как будто она не открывалась ему. Как будто он не знал о ней намного больше, чем она знала о нем.

Снова неискренность. Снова полуправда.

— Ты лжешь, — она задрала голову так, что их подбородки оказались на одном уровне. — Мне все равно, злит тебя это или нет, я не боюсь это говорить. Что-то засело внутри тебя, и оно тебя разрушает.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

Она грустно покачала головой. — О, но я знаю. В ту ночь, когда мы встретились, тут, в этой самой часовне, я увидела, кто и что ты есть. Хороший, порядочный человек. Смелый, принципиальный мужчина. Мужчина, которому я с легкостью могла…

На сей раз она была рада всхлипу, что подавил ее признание, о котором она могла бы пожалеть.

— Я считаю, что в ту ночь встретила настоящего Чада Ратерфорда, и я искала его с тех самых пор.

— А ты не думала, что, как и остальное в ту ночь, этот человек мог быть видением, созданным туманом?

Она хотела вытрясти его из той ядовитой атмосферы, в которой он находился. Вместо этого она сошла с его колен, встала и обернула плащ вокруг себя.

— Я возвращаюсь в дом моей тети, — сказала она. — У меня нет выбора. Если я пойду с тобой в Эджкомб, это только возбудит дядины подозрения. Так будет безопаснее.

Он встал рядом с ней, высокий, мрачный и все такой же желанный. Софи удивлялась тому, что ее так к нему тянет, что она хочет его с такой силой, несмотря на тот барьер, что он воздвиг между ними. Ну, этот барьер в лучшем случае расшатался, и она знала, что если пройдет необходимые несколько дюймов, он снова обнимет ее, окружая своей силой и предоставляя защиту. Ох, но не рассказывая правды о том, что бурлило внутри него.

Она справилась с порывом и прошла до конца скамьи. — Ты идешь или я возвращаюсь обратно одна?

Она пошла по приделу, ожидая, что он последует за ней. У двери она остановилась, прислушиваясь к его шагам, но ничего не услышала и вышла из часовни. Среди разбросанных надгробий, она снова остановилась, испытывая неуверенность. Позволит ли он ей тащиться домой одной через торфяник? Оттолкнула ли она его навсегда?