– Ой, смотрите! Бассейн уже достроили! – вдруг воскликнула она. – Здорово! Скоро откроют. Я мечтаю там поплавать. Такой бассейн в центре Москвы – чудо, правда?

– А вы знаете, что на этом месте раньше был храм Христа Спасителя?

– Папа рассказывал. И картинку я видела. Большой был, красивый. Вообще-то жалко, что снесли! Но бассейн тоже хорошо… Или нет?

– Вита, а вы говорили своим родителям о нашем знакомстве? – внутренне поморщившись, спросил Сергей.

– Нет. А надо было? Мне почему-то показалось, что вы… Что у вас с папой сложные отношения.

– Вы правы, сложные.

Сергей задумался: «Может быть, прямо сейчас и рассказать? Нет, не могу…» Вита заглянула ему в лицо, тоже огорчилась неизвестно чему и робко спросила:

– Кажется, этот храм в память войны тысяча восемьсот двенадцатого года построили, да?

– Да. Больше сорока лет строили, а разрушили за пару дней. Разбирали-то долго, а потом решили взорвать. Я ходил смотреть, как разбирали. Когда взрывали, то уже народ не подпускали близко. После первого взрыва храм устоял. Ну а второго уже не выдержал. Такой мощный взрыв был, что вся Москва содрогнулась. А может, от горя содрогнулась…

Некоторое время они шли молча, потом на пути у них оказалась большая лужа, и Сергей подал Витоше руку – она птичкой перелетела через лужу и замерла, застыл и Сергей. Они стояли над лужей, в которой отражалось синее облачное небо, и не могли разнять сцепленные руки, не могли отвести глаз друг от друга. Ощущение от прикосновения маленькой теплой ручки Виты пронзило Сергея насквозь, как молния пронзает дерево, и он подумал, что на коже должен остаться обугленный след. Вита, похоже, чувствовала то же самое. Сергей не знал, что делать: отпустить сейчас ее руку было просто невозможно, а если не отпускать, то дальше последует непременный поцелуй – их тянуло друг к другу все сильнее…

– Па-аберегись! С дороги!

Двое работяг тащили какие-то длинные доски и спугнули замершую парочку. Сергей от неожиданности чуть не ступил в ту самую лужу. Засмеявшись, они пошли дальше, но этот краткий миг сблизил их неимоверно – словно отпала самая верхняя защитная кожура. Сергею страшно хотелось взять Виту за руку, но он не решался, чувствуя себя пятнадцатилетним подростком, а уж никак не убеленным сединами старцем, коего намеревался изображать. Хотя и в свои пятнадцать лет Сергей не испытывал ничего похожего на нынешнее романтически-восторженное настроение, предпочитая быстрые и решительные действия.

– А я летом в экспедиции была! На Севере! Мы говоры изучали, – сказала Вита, чуть забежав вперед, чтобы лучше видеть лицо Сергея.

– Это должно быть интересно.

– Еще как! Не только говоры, а вообще жизнь! Я же нигде еще не бывала, а тут… Деревни такие… Словно из прошлого.

– Да, представляю.

– Можно я вам одну штучку подарю? Оттуда привезла. Это чтобы вы на меня не сердились.

– Да я вовсе не сержусь! Что за штучка такая?

– Сейчас…

Вита, порывшись в сумочке, подала ему маленькую деревянную лошадку на колесиках, довольно примитивно вырезанную, но гладко отшлифованную, и выговорила, старательно имитируя деревенскую речь:

– Гли-ко штё! Вон кака басулька малёхотная![5]

Сергей расхохотался:

– «Басулька»! Нет, вы просто чудо! Спасибо!

– Вам нравится? Ура! Вот, теперь вы всегда будете на коне!

– Тотоша… Да вы сами басулька малёхотная!

Вита смотрела на Сергея, улыбаясь, и даже не поправила его «Тотошу». На Садовом кольце они дождались троллейбуса – завидев подъезжающую «Букашку», Вита торопливо заговорила, с надеждой заглядывая Сергею в глаза:

– Я буду думать о вас. Каждый день в десять вечера. Запомните, в десять вечера. А вы? Вы будете обо мне думать?

Сергей не ответил, только покачал головой:

– Поезжайте уже, басулька.

Он помахал ей вслед, потом перешел через Садовое и поехал в другую сторону, к Смоленской площади, откуда было рукой подать до Сивцева Вражка. Сергей рассеянно смотрел в окно, а внутренним взором видел, как все дальше разъезжаются два синих троллейбуса, и чувствовал, что все сильнее и сильнее натягивается тонкая, но прочная нить, связавшая его с Витой, – душа ныла и замирала в тоске: что же делать?

Что же теперь делать?..

Так началась его новая жизнь – довольно мучительная, надо сказать. Видя Виту в компании прочих студентов, оживленную и веселую, Сергей остро ощущал разделяющие их годы – какие годы, десятилетия! Разве может эта девочка понять его и на самом деле полюбить? Как смеет он предаваться бесплодным мечтам и напрасным надеждам? Разве он забыл, что от надежды сходят с ума?

Сергей по пять раз на дню менял решения: то хотел немедленно уволиться – но тогда он подведет кафедру, ведь спецкурс уже стоит в учебном плане; то собирался объясниться с Николаем – но трусил; то начинал надеяться, что Вита как-нибудь отвлечется от его персоны, – и страдал; то настраивался на разговор с Витой – но все медлил и медлил. Он старательно скрывался от Виты, но не всегда получалось: они постоянно пересекались то в коридорах, то в библиотеке или столовой, где Вита просто подсаживалась к нему, и тогда приходилось вести светский разговор, что у Сергея получалось плохо: он краснел, нервничал и поминутно оглядывался, опасаясь внезапного появления Николая. Еще хуже, когда ей удавалось подстеречь его на улице, и тогда он невольно поддавался ее чарам и забывал, что нужно держать дистанцию. Вита воодушевлялась, а наутро игра в прятки начиналась снова. А в январе Сергей приступил к чтению своего спецкурса у Виты в группе, и стало совсем тяжко: они теперь обязательно виделись раз в неделю по четвергам, и ему стоило больших усилий «держать лицо» и ускользать после занятий.

Сергей не мог не понимать, что таким поведением лишь все больше и больше разжигает чувства Виты. Раньше он хорошо умел ставить защиту от домогавшихся его нежеланных дам, но сейчас… Вита в одно мгновение, лишь взмахнув ресницами и улыбнувшись, разрушала все его крепостные стены и бастионы. Или дело в том, что Вита была… желанной? Бегая от нее, Сергей чувствовал себя последним мерзавцем, и не спасало даже сознание того, что он поступает правильно. Вита снилась ему в странных, вывернутых наизнанку снах – там уже он бегал за девушкой по университетским коридорам и лестницам, а она ускользала и ускользала. «Я просто трус! Вся моя осторожность и предусмотрительность на поверку оказались обыкновенной трусостью…» – уныло думал Сергей, разглядывая себя по утрам в зеркале.

Сергей похудел, стал молчалив и рассеян, так что мама уже поглядывала на него с тревогой, а Лиза – с удивлением. Одна Ольга знала, в чем дело, и тоже удивлялась: она никак не ожидала от брата таких глубоких чувств. Они словно поменялись местами: в юности именно Ольга была очень эмоциональной, пылкой и впечатлительной, а Сережа отличался уравновешенностью, умением взглянуть на окружающую действительность – да и на себя самого! – с иронией и даже некоторым цинизмом. Скользил по жизни, как водомерка по поверхности воды. И вот – пожалуйста! Теперь Сережа не на шутку страдал, а она… Да, теперь она сама – водомерка. Ольга делала попытки как-то помочь брату, но напрасно: он отстранялся: «Я должен все решить сам». А после одного разговора Ольга и вовсе отступилась. Сергей зашел к ней сразу после университета, где опять столкнулся с Витой. Ольга попыталась было свести все к шутке, но не слишком удачно.

– Послушай, – сказала она. – А не оттого ли все твои страдания, что ты просто боишься иметь дело с девственницей, а? У тебя же никогда не было девушек?

Сергей мрачно взглянул на сестру, и она похолодела: «Какая же я дура! Когда он вообще мог быть с женщиной? Наверно, Вера последняя! Не в лагере же… Или на поселении?» Она ничего не произнесла вслух, но Сергей ей ответил:

– Мог и в лагере, и на поселении. Народ везде устраивался. Но мне и не хотелось. А после Веры была только одна. И все.

– Бедный ты мой. – Ольга обняла брата. – Так может, решиться? Все это давно быльем поросло! А с собой всегда можно договориться. Ты же сам меня учил.

– Господи, Оля! Неужели ты не понимаешь, что я ненавижу себя прежнего! Еще учил тебя! Самодовольный мерзавец. Если бы я только мог изменить прошлое, чтобы не было той чертовой ночи в сорок третьем году. Ведь Никола с радостью бы отдал за меня свою дочь. Если бы… тогда… я устоял. А теперь он меня окончательно возненавидит… Единственный мой друг…

– Но зато у тебя будет Вита! А когда у вас появится ребенок, Никола все простит.

– Ты думаешь?

– Я уверена! Все наладится, Горошинка!

Брат с сестрой так и не осознали, что, обсуждая эту мучительную тему, совершенно не принимали в расчет Верочку. Впрочем, как и всегда. А Верочка в отличие от своего мужа сразу заметила, что с дочерью происходит нечто странное, и теперь внимательно следила за ней. Николай работал над диссертацией, когда Вера внезапно подсела к его столу:

– Коля, что с нашей дочерью?

– А что такое? – рассеянно спросил Коля, потом взглянул на жену и насторожился: – Что случилось, Верочка?

Верочка в свои сорок с небольшим лет все еще была хороша: свежая кожа – почти без морщинок, пышные волосы, которые она коротко стригла; стройная фигура… И если бы не мрачно-отрешенный вид и тяжелый взгляд, она казалась бы просто красавицей. Николай смотрел на жену с каким-то болезненным чувством, в котором смешались нежность, сострадание и… легкий страх.

– Что случилось! А то ты не знаешь! – Верочка привычным жестом поправила волосы и хмыкнула. – Я видела его с Викторией.

Вера всегда называла дочь полным именем.

– Кого? – Николай похолодел.

– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю!

Николай молча смотрел на жену. Вера никак не могла знать о том, что Сергей давно вернулся и уже второй год преподает в университете. Не могла, но в последнее время все чаще о нем заговаривала, она и раньше нет-нет, да и вспоминала Сергея, но если раньше он мог Вере только мерещиться, то сейчас… Николай был уверен, что ни сам Сергей, ни его сестра никогда не станут искать возможности повидаться с Верой. Но Витоша! Почему-то он не подумал, что Витоша может познакомиться с Сергеем – латынь она уже сдала, античностью заниматься не собиралась. Ну, увиделись пару раз в коридоре или библиотеке – что такого? Витоша так молода, вряд ли она обратит внимание на Седого. Да нет, ерунда.

– Где же ты их видела, Верочка? – осторожно спросил он жену и обреченно вздохнул, услышав ответ:

– Как где? Тут, у нас.

Да, все так и есть, как ему показалось.

– Ты обозналась, Верочка! Это был вовсе не Сергей. Это был мой коллега с кафедры. И правда, он слегка напоминает Сергея.

Конечно, никакого коллеги и не бывало, но лучше слегка приврать, чем пытаться переубедить жену. Верочка нахмурилась, недоверчиво хмыкнула и вышла из комнаты, а Николай еще долго сидел, обхватив голову руками и стараясь не поддаваться неумолимо разгорающейся головной боли. В этот момент Николай мучительно ненавидел Сергея: ему казалось, что тот виноват и в болезненной подозрительности Веры, и в его жестоких мигренях – во всем!

А сам объект его ненависти тоже страдал, изнемогая от бесплодных размышлений и не зная, на что решиться. Пытаясь отвлечься, он взял с полки первую попавшуюся книгу, которая оказалась томиком из собрания сочинений Пушкина. Он рассеянно открыл книгу посередине и не поверил своим глазам, увидев строки из письма Онегина Татьяне:

Я знаю, век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я…

«Век уж мой измерен…» – Сергей усмехнулся и отложил книгу. Век измерен… Он снова вспомнил странное и тревожное ощущение краткости отпущенного ему времени – и вдруг понял, что давно уже не просыпался в четыре утра от давящего ужаса. Пожалуй, с тех пор, когда… Когда в его жизнь вошла Вита! Это открытие его поразило. Он вдруг сел к столу и достал из ящика письменного стола все ту же общую тетрадь в черной коленкоровой обложке, на первом листе которой по-прежнему красовалось лишь зачеркнутое заглавие да имя героя. Сергей чувствовал, что сейчас какая-то неведомая сила давит на него, толкает к тетради – и вот рука, словно сама собой, взяла ручку и вывела на бумаге фразу: «Поезд наконец остановился. Илья Николаевич Лисовский, сорока лет от роду, бывший заключенный, а ныне подчистую реабилитированный, последним вышел из вагона…» Может, сам Пушкин его благословил? Не зря же попался в руки этот том!

Теперь каждую свободную минуту Сергей писал роман – переделывал, правил, переписывал. Сначала он пытался каждую главу сразу доводить до совершенства, но потом понял, что следует записать то, что уже есть в голове, а потом отделывать. Но процесс этот был бесконечным: все время рождались новые образы и повороты сюжета, вспоминались подробности и разные красочные детали, и скоро он слегка увяз во все множившихся записях. Тогда Сергей догадался завести картотеку на героев и события, сразу стало легче. Он писал ночами, а утром легко поднимался и бежал в университет, чтобы там, завидев Виту, в полном соответствии с Пушкиным «томиться жаждою любви, пылать – и разумом всечасно смирять волнение в крови»…