– Это ты виноват, сволочь! Ты, гадина! Если б не ты, она бы жила! – И Ромчик заплакал.

– Да я-то тут при чем?!

– Уйди, Климчук! Уйди от греха! Видишь, он не в себе!

– А я что? Я уйду, конечно. Но я этого дела так не оставлю!

И не оставил. Через пару дней смершевцы забрали и Ромчика, и Сергея…

– А тебя-то за что? – воскликнул Николай, выслушав рассказ друга.

– Меня за что… А Ромчика? Его по доносу Климчука в измене обвинили. Расстреляли там же. Раз-два, и нет парнишки. А меня по пятьдесят восьмой осудили. Пункт Один: «Недонесение со стороны военнослужащего о готовящейся или совершенной измене». Лишение свободы на десять лет. Май, Победа, все празднуют, а я… Да еще повел себя неправильно, психанул на допросе. Я, боевой офицер, награды имею, а меня в измене хотят обвинить? И кто? Тыловые крысы, гэбэшники вонючие, мать их! Тут-то мне два ребра и сломали. А-а, черт с ним со всем! Давай лучше выпьем.

Они допили остатки водки и некоторое время сидели молча. Потом Сергей сказал:

– Ты знаешь, я столько смертей видел. А девушку эту забыть не могу. Ножки ее в носочках. Туфельки. А как она на меня смотрела! С ужасом, а потом с надеждой. И все думаю, если бы я не встрял тогда, может, осталась бы в живых… И Ромчик… Эх, как вспомню! Сердце разрывается. Да. Вот так, брат. Никому не рассказывал, тебе только.

– Я понимаю.

– Знаешь, а я ведь книгу пишу. Обо всем этом. Только движется медленно.

– Да ну?! Я всегда знал, что рано или поздно ты будешь писать. Дашь почитать?

– Пока особенно нечего. Там и ты есть.

– Я? – изумился Николай.

– Ну, не совсем ты, конечно. Но кое-что есть от тебя.

– Интересно… Представляю, что ты понаписал на мой счет.

– Перестань! Ты… Ты же мой лучший друг. Единственный вообще-то.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, понимая: все, что разделяло их, исчезло, растворилось, пропало навсегда.

– Да, забыл совсем! – воскликнул Сергей. – Я ж тебе тоже фотографии принес. Вот, возьми.

И он достал из портфеля пачку фотографий. Николай улыбнулся:

– Витоша! А это ваша свадьба… Надо же, как нарядилась!

– Да это Ольга ее нарядила. Дорвалась до живой куклы.

Николай долго перебирал фотографии, потом отложил несколько:

– Вот эти только возьму, где она одна. Я все бы взял, но, боюсь, Вера увидит, а это лишнее.

Потом они застряли в коридоре – никак не могли расстаться, все что-то вспоминая и рассказывая.

– Да, бойся гостя стоящего! – наконец рассмеялся Сергей. – Все, брат, надо идти. А то Витоша будет волноваться.

Он протянул руку Николаю, тот пожал, но не сразу выпустил – и они вдруг обнялись, очень крепко, по-мужски, чувствуя в эти секунды неимоверную братскую любовь друг к другу. Любовь и сострадание.

– Я рад, что ты пришел, – произнес Николай внезапно охрипшим голосом. – Спасибо.

– И я рад.

– Ты звони иногда, ладно? И заходи! Веры еще долго не будет.

– Хорошо, непременно! Надо же тебя держать в курсе событий! Нет, ты осознал, что скоро станешь дедом, а?

– Не осознал! Послушай, я забыл спросить, а где ты теперь работаешь?

– В газете! – ответил Сергей уже с лестницы. – Ольгин муж пристроил! Был в отделе писем, теперь сам заметки строчу – так, по мелочи!

– Удачи тебе! – крикнул Николай и закрыл дверь.

И Николай, перебирая оставленные Сергеем фотографии Виты, и Сергей по дороге домой – оба вспоминали юность. Сколько бессонных ночей провели они в комнатке Николы, читая друг другу стихи! Оба знали великое множество, Николай больше из классики, а Сергей упивался Гумилевым и Мандельштамом, знал Георгия Иванова и Михаила Кузьмина, потом оба открыли для себя Сергея Третьякова и увлеклись слово-творчеством. Никола вспомнил, с каким восторгом читал Седому эти строки:

В сейфе сердца песни накапливая,

Дня огнедышащих лилий жди,

Пока от небес лепестят ломкокаплевые

Землю дробящие травяные дожди;

А если небесное заозерье высохнет,

Ты судорогой сердца заменишь его,

Потому что ни в недрах, ни в травах,

ни в высях нет

Ни единого ангела праведней твоего.

Последние строки отзывались в душе Николы сладкой болью: именно это он и чувствовал, глядя на Верочку: ангел! С тех пор ангел превратился в демона, но Николай до сих пор ощущал эту болезненную «судорогу сердца» при одной только мысли о жене – он все еще ее любил. И страдал, представляя, каково сейчас бедной Верочке в «застенках», как она всегда называла стационар.

А Сергей, уже подойдя к дому, вдруг остановился и нахмурился, ему пришла в голову мысль: а что, если болезнь Верочки передается по наследству? Вдруг Вита… Или ребенок? Нет, не может быть! Он никогда не видел у Виты ничего тревожащего, хотя особенно не вглядывался. «Надо будет попросить Ольгу, пусть посмотрит!» – решил он и поспешил домой, где Вита уже изнемогала от ожидания. Она сидела на стуле, завернувшись в халат Сергея, который укрывал ее целиком. Сергей сразу почувствовал, как ей не по себе. Увидев мужа, Вита плаксиво сморщилась и жалобно протянула:

– И где ты ходи-ишь? Мне так плохо, а тебя нет и не-ет…

– Сейчас, хорошая моя, потерпи. Прости, что задержался.

Забеременев, Вита вдруг превратилась в капризную маленькую девочку, что несказанно умиляло Сергея, и он покорно выносил все ее причуды. Но сейчас ее действительно мутило. Сергей усадил Виту к себе на колени, и она, всхлипнув, положила голову ему на плечо.

– Тошнит, да?

– Весь вечер!

– А почему ты не легла?

– Мне лежать еще хуже…

– Ничего, сейчас пройдет!

Он поцеловал ее обиженные губы, погладил по спине, потом по животу, лишь чуть-чуть увеличившемуся в размерах. Вита затихла, потом глубоко вздохнула. Сергей понял, что ее отпустило.

– Ты его чувствуешь? – спросила Вита, пристроив свою ручку на живот рядом с рукой мужа.

– Да.

– И как это?

– Словно что-то мягко тыкается в душу. Как щенок, когда ему ладонь подставишь, а он ткнется влажным носиком.

– Надо же… А я ничего не ощущаю…

– У тебя все впереди. Как начнет брыкаться, сразу почувствуешь.

– А как ты думаешь, он знает, что мы его любим?

– Конечно! Только мне кажется, это девочка. Или мне хочется девочку… Еще одну басульку!

– А как мы назовем девочку? Мне нравится Марина!

– Это в честь Цветаевой, что ли?

– Нет. Просто нравится. И так странно, знаешь, «Марина» значит «морская», да? А мне представляется почему-то березовая роща ранней весной. В это время стволы делаются розовыми… А снег уже рыхлый, подтаявший… И первый цветок, самый ранний, уже пробился сквозь наст. Подснежник. Вот это вижу. Такое имя – строгое, но хрупкое. Как цветок в снегу.

– Пусть будет Марина, я не против.

Они помолчали, и вдруг Сергей почувствовал, как напряглась Вита, она вздохнула и тихо спросила:

– Скажи, а ты ведь не станешь… мне изменять?

– Господи! Что это ты вдруг?! А-а… Ты тут сидела и думала, что я?..

Вита на самом деле об этом думала. С самого начала беременности она стала очень подозрительной – за любыми, самыми простыми словами и поступками мужа, его матери или сестры, а особенно Лизы, ей стал мерещиться другой смысл. Вита без конца обижалась и долго переживала обиду, накручивая себя до полного расстройства, хотя старалась не показывать этого никому, даже мужу. В минуты просветления она понимала, что все ее измышления – страшные глупости, и пугалась, вспоминая мать: «Нет, нет, я не такая!» Вот и сейчас ее неотвязно мучила мысль о возможной измене Сережи: она представляла себя толстой, опухшей, некрасивой и неуклюжей, разве Сережа захочет такую уродину? А ему же надо… Но Сережа только посмеялся над ее страхами:

– Нет, я не стану тебе изменять. Да и как я могу? Других женщин просто не существует. Ты одна на всем белом свете.

– Правда?!

– Так я чувствую.

– Скажи, а вот раньше… До войны. У тебя было много женщин?

– Много. Но я ни одну не любил, – признался Сергей, а сам подумал: «Скажи мне кто-нибудь двадцать лет назад, что я смогу так сильно полюбить женщину, я бы не поверил…»

– И как вы можете без любви? – спросила Вита и прижалась к нему потесней.

– Сам удивляюсь! – ответил Сергей, обнимая ее еще крепче. – Ну что, может, ляжем?

– А давай, как будто ты меня заколдовал, – прошептала Вита и укусила его за ухо. – И я не могу пошевелиться. А ты…

– И я наконец осуществлю все свои гнусные желания?

– Да-а… – томно выдохнула Вита, и Сергей рассмеялся:

– Ах ты выдумщица!

После того как они разобрались с «гнусными желаниями», Вита сразу заснула, а Сергей без толку полежал некоторое время, потом тихонько поднялся и ушел на кухню, прихватив заветную тетрадку. Но он был слишком переполнен впечатлениями после разговора с Николаем, чтобы писать, поэтому решил заглянуть к матери, которая, похоже, тоже еще не спала. Действительно, Екатерина Леонтьевна читала, лежа в постели, и обрадовалась, увидев сына:

– Сережа, ты сегодня что-то поздно вернулся. Витоша заждалась.

Сергей присел на край ее постели.

– Я был у Николая.

– Да что ты? Помирились?

– Помирились! – улыбнулся Сергей. – Но так жалко его, сил нет.

– Отчего так?

Сергей вздохнул и рассказал матери про мигрени Николая и про болезнь Верочки, умолчав о хорошей женщине Зине.

– Да-а, – задумчиво произнесла Екатерина Леонтьевна, выслушав рассказ сына. – Надо же как все обернулось… А ты знаешь, ведь мать Верочки с собой покончила. Как же ее звали?.. Вот, уже и забыла! Надя? Или Люба…

– Или Соня?

– Пусть будет Соня. Там такая драма! Мне сестра ее рассказала, тетка Верочкина. Соня младшая была, но замуж первой вышла, и очень удачно, сестра ей завидовала, потому что сама мучилась в браке, правда, как мне кажется, исключительно от собственной вздорности. Ты ее помнишь? А муж Сони был гораздо ее старше… Впрочем, нас этим не удивишь!

– Да ладно тебе! Что дальше-то?

– А дальше вышло так, что Соня сбежала от мужа не то с военным, не то с актером… Кажется, все-таки с актером! И пропала на несколько лет. Объявилась весной девятнадцатого года с двухлетней Верочкой. Пришла к сестре за помощью, а та ее выгнала. Тогда Соня Верочку на бульваре оставила, на лавке. Сумка при девочке была, там записка: так и так, не поминайте лихом, простите за все. И адрес сестры. А саму Соню через пару дней из реки выловили. Ты только Николаю не рассказывай!

– Конечно, что ты! Ему и так хватает горестей. Надо же, какая трагическая история… А как ты думаешь, Верочкина болезнь не может проявиться у Виты? Или у ребенка?

– Мне кажется, не должна… Витоша совсем другая! А что вы с Олей видите?

– Я-то вообще ничего не вижу, но я пристрастен, конечно. Но и Ольга ничего не замечала особенного…

– Как Витоша? А то она сегодня целый день маялась, бедняжка.

– Спит. – При одной только мысли о юной жене лицо Сергея осветилось. – Мама, я так счастлив, ты не представляешь!

– Да я уж вижу. Ты сейчас ужасно на отца похож. На Сашу. И всегда был, но сейчас особенно. Такой же шальной!

– Так странно, что сейчас я старше его…

– Знаешь, родители были против нашего брака, им казалось, что мы еще слишком молоды: мне – семнадцать, Саше – девятнадцать. Но бабушка Агриппина нас поддержала. Зимой венчались, сразу после Рождества. Саша пролетку нанял, и мы долго с ним по Москве катались… Морозец легкий, снег… Такое счастье было! А прожили всего ничего – зимой поженились, летом война началась. Вот и все наше счастье.

– Ты часто его вспоминаешь?

– Каждый день. Как молюсь, так и вспоминаю.

Сергей поцеловал мать в лоб и пошел было к себе, но около двери замер и прислонился к стене: опять! Что же это такое? Он давно не испытывал прежней паники и не думал о возможности скорой смерти. Зато уже некоторое время его мучили странные приступы непонятной боли, вспыхивавшей внезапно и так же внезапно проходившей. Он не мог понять, где источник этой боли: все тело сжималось от мучительного спазма, и он не мог дышать. Длилось это какие-то секунды. «Надо все-таки показаться врачу», – подумал Сергей, хотя и предполагал, что толку не будет.

Он осторожно улегся рядом с Витой и положил ладонь ей на живот, почувствовав сонный, но явный отклик ребенка. Сергей не знал, как должен выглядеть плод на таком раннем сроке, и представлял себе готового младенца – розового, в ямочках и перевязочках, разевающего беззубый ротик и бессмысленно поводящего голубыми глазенками. «Девочка моя, – думал он с нежностью и умилением. – Басулька моя малёхотная!» И сны ему снились детские – светлые и радостные: разно-цветные кубики на щербатом полу, разрисованном квадратами солнечного света; резиновый мячик, закатившийся в траву; белое облако в нестерпимо синем небе, легкие пушинки, плывущие по ветру… И желтая бабочка, за которой гоняются с сачками три девочки в белых оборчатых платьицах и соломенных шляпках: сестра, жена и нерожденная еще дочь – почему-то они все одного возраста, лет пяти, не больше, а он сам, совершенно взрослый, но помоложе, чем сейчас, смотрит на них, сидя на лавочке под кустом цветущей сирени…