Чтобы отвлечься от горьких мыслей, он, когда Андрейка закончил рассказ, еще раз оглядел комнату и заметил на застекленной лоджии профессионального вида многоцелевой тренажер. Николай перевел вопросительный взгляд на мальчика.

— Это любимый тренажер Чака Норриса! — с энтузиазмом доложил Андрейка. — Мы с мамой на нем вместе занимаемся.

— Одновременно? — улыбнулся Николай.

— Нет, по очереди, — Андрейка смущенно хихикнул.

— А не холодно зимой?

— Нет, мы специально обогреватель поставили! — И Андрейка показал ему настенный обогреватель, выведенный на лоджию. — А вообще у нас тут климат-контроль, давайте я покажу!

Они вышли из комнаты (Шайтану было велено вернуться на место), и Андрейка торжественно провел Николая по всей квартире.

Квартира показалась ему стильной, но обжитой, уютной. И обои английского мебельного ситца с неброским пастельным рисунком, и гора пестрых подушек на диване, и множество декоративных растений — все вплоть до смешного утенка Дональда на магните, прижимавшего к холодильнику список предстоящих покупок, — было рассчитано не напоказ, а для удобства обитателей.

Вернувшись в гостиную, Николай заметил фотопортрет в раме на стене. Опять у него страшно стукнуло сердце. Здесь почти не было видно шубы, а уж ног — тем более, только лицо, но это была та самая фотография.

— Значит, это все-таки была ты, — повернулся он к Вере.

— Это я, — подтвердила Вера.

— Правда, мама красивая? — ревниво спросил Андрейка. — Она тут прямо как артистка.

— Твоя мама лучше любой артистки. — Николай вытащил мобильник. — Я этот плакат на улице видел. В тот самый день два года назад, когда мы в «Праге» встретились. Пятого апреля. Я его на память снял. — Он открыл мобильник и показал Вере снимок. — А как ты попала в рекламу?

Она досадливо повела плечом.

— Меня подруга потащила шубу покупать, я примерила, а они предложили сфотографироваться. Пристали с ножом к горлу! — Вера чуть заметно поморщилась. — Я не смогла отвертеться.

— Нет, это было здоровски, — опять встрял Андрейка. — Суперкласс!

— Да, снимок отличный, — согласился Николай. — Я сам работал в рекламе, я в этом разбираюсь.

— Пригласи гостя сесть, суперкласс, — с ласковой насмешкой напомнила Вера сыну.

— Садитесь. — И Андрейка первый, никого не дожидаясь, плюхнулся в огромное черное с золотом кожаное кресло. — У нас это кресло называется «Уинстон», — затараторил он возбужденно. — Мы в нем с мамой вместе помещаемся. Одновременно. Мам, иди сюда.

Николай вполне оценил название «Уинстон». Это было не кресло, а скорее двухместный диван. Вера с Андрейкой помещались на нем свободно, не тесня друг друга.

— А кто у вас на рояле играет? — спросил он, усаживаясь в такое же громадное кресло напротив.

— Я, — сказала сидевшая на диване Антонина Ильинична.

— И я! — пискнул Андрейка.

— А вы правда работали в рекламе? — обратилась к Николаю Антонина Ильинична.

— Да, много лет. Так получилось, — добавил он, словно извиняясь.

— Я, грешным делом, рекламу не люблю, — призналась Антонина Ильинична, — хотя, конечно, бывает и хорошая. Вот племянница моя, Зина, говорит, что ее реклама подвигла ребеночка родить. Знаете, такая — с божьей коровкой. И вот — нашему Илюше три годика уже.

Николай смутился.

— Чувствую себя господином Загоскиным, — пробормотал он.

— А кто такой господин Загоскин? — тут же спросил Андрейка.

— Ты еще «Ревизора» не читал? — в свою очередь спросил Николай.

Мальчик покачал головой, а Вера и Антонина Ильинична уставились на Николая с веселым изумлением.

Первой заговорила Вера:

— Это твоя работа? Реклама с божьей коровкой?

— Моя.

— Кто такой господин Загоскин? — упрямо повторил Андрейка.

— Был такой писатель, теперь уже забытый, но когда-то он был знаменит. И вот у Гоголя в «Ревизоре» один герой решил присвоить себе чужую славу: похвастал, будто это он написал роман «Юрий Милославский», а на самом деле его написал Загоскин.

Андрейка все равно не понял шутки, но решил, что есть вещи поинтереснее.

— А еще? — продолжал он. — Еще что вы делали? Ну, какую рекламу?

— Про компьютеры, — старательно принялся вспоминать Николай, — про косметику… Ну, это тебе неинтересно. А вот мультяшную рекламу ты видел? Про барабаны в джунглях?

— Это моя самая любимая! Суперская! Это тоже ваша? Ну, отпад…

— Опять чувствую себя господином Загоскиным, — засмеялся Николай.

Вера позвала их обедать, но, отведя его в сторонку, все-таки велела принять валидол. Николай отказался.

— Терпеть не могу запах сердечных лекарств, — признался он. — Я его с детства боялся. У моего деда было больное сердце, и мне всегда казалось, что один этот запах вызывает приступ. У меня уже все прошло, честное слово.

Они сели обедать, пили чай с домашним печеньем, а он наблюдал за семейной жизнью, которой сам себя лишил. «Зависимость жизни семейной делает человека более нравственным», — вспомнились Николаю слова Пушкина. Его шатало. Вот только что он шутил и смеялся, а теперь опять на душе стало горько. Но он заставлял себя улыбаться и шутить, он должен был всем понравиться, должен был стать своим в этом доме.

Вера тоже наблюдала за ним со стороны. Ее поражало и даже немного пугало, с какой быстротой он сошелся с сыном. И как они были похожи! Куда-то вдруг исчез постаревший мужчина с угрюмым взглядом и горькими складками у рта. Перед ней был прежний Коля, красавец и весельчак с пленительной улыбкой и плутовскими цыганскими глазами, тот Коля, в которого она влюбилась без памяти на слете в Кремле. Глядя, как он общается с сыном, Вера обругала себя за глупую бабью ревность.

На нее вдруг со страшной силой накатило чувство вины. «Что я наделала? — с ужасом спросила себя Вера. — Разлучила сына с отцом — ради чего?» Собственные доводы, еще час назад казавшиеся ей столь несокрушимыми, развеялись как дым. Она же все это время любила его по-прежнему. Он дал ей такое счастье, о каком она и мечтать не могла. Он первый разглядел лебедя в гадком утенке и помог ему выбраться на свет из темной пещеры. Он заставил ее поверить в себя, перестать стесняться. Он разбудил в ней женщину. Он подарил ей сына. А она все эти годы просидела, как холодный мальчик Кай в снежной крепости, перебирая льдинки своих обид, из которых никак не складывалось слово «вечность».

Вера никогда не плакала, даже в самые трудные и страшные минуты. С детства, живя с не любившей ее матерью, она научилась скрывать свои чувства и держать себя в руках. Но сейчас она сидела сама не своя и думала только о том, как бы не разреветься.

А Николай с Андрейкой тем временем уже с головой ушли в нечто святофутбольное и ничего вокруг не замечали. У обоих сделались углубленно-сосредоточенные лица, какие всегда бывают у мужчин, занятых делами государственной важности. Их возбужденные голоса доносились до Веры ровным гулом, из которого ее слух изредка выхватывал утешительно знакомые слова: Дрогба… Плетикоса… Левый край… Офсайда не было… Пробил угловой… Чистый гол… Роналдо… Зидан… Шева…

— А ты разбираешься, — уважительно заметил Николай. — Кто тебя научил?

— Мама. Правда, мам?

— Любишь футбол? — удивился Николай, взглянув через стол на Веру.

— Меня папа научил. — Вера улыбнулась ему в ответ. Улыбка вышла невеселая, вымученная. — Мой папа. Твой дедушка, — обратилась она к сыну. — Ты его не знал. Он умер… В этом году было двадцать лет. Ладно, давайте не будем о грустном.

И мужчины вновь погрузились в свой азартный разговор. Они вовсю строили планы, как пойдут на футбол, как будут запускать какого-то необыкновенного воздушного змея, как поедут на авиасалон в Жуковском, как Николай все-таки проведет Андрейку за кулисы и покажет ему механизмы театральной магии, если мама разрешит.

— Можно, мам? Можно, мам? Можно? — снова вывел Веру из задумчивости голос сына.

— Конечно, можно. Но меня с собой не зовите. Я хочу верить, что это настоящий медведь.

— Но видно же, что ненастоящий!

— Так и задумано, — повторила она слова Николая. — Он же ей снится.

Шайтан последовал за ними в кухню. Николай заметил, что Андрейка потихоньку скармливает ему под столом все, что не хочет есть сам.

— Ну да, растлили, — улыбнулась Антонина Ильинична, перехватив его взгляд. — Он так оголодал на улице, когда мы его взяли, никак наесться не мог. И попрошайничал, и тащил. Синдром тяжелого детства. Андрюша его садиться-ложиться научил по команде, так наш Шайтан… Андрюшенька, расскажи сам.

— Мы, когда сюда переехали, — охотно заговорил Андрейка, — пошли с бабушкой с Шайтаном гулять, ну, чтоб он сориентировался на местности. Он у нас такой следопыт — сам дорогу находит. Ну и вот, мы пошли, а Шайтан мясо учуял и потащил нас дворами в шашлычную, прямо к «Ленинграду». Это кино такое, — пояснил он. — Тут недалеко, но, в общем, все-таки далеко, и улицу переходить надо. Хорошо, воскресенье было, машин мало. А Шайтан так и дунул прямо через улицу, мы с бабушкой за ним еле поспели. Прибегаем в эту шашлычную, а он уже перед кем-то выступает: лечь — сесть — встать — лечь — сесть — встать… И облизывается. Мясо выпрашивает.

— И что? — заинтересовался Николай. — Дали?

— Дали, — подтвердила Антонина Ильинична. — Хорошие люди попались, с юмором. Поставили перед ним полные тарелки! И даже деньги взять не захотели.

— Главное, Шайтан сам их нашел! — не унимался Андрейка. — Он такой умный!

— Иди сюда, Шайтанушка, — позвала Антонина Ильинична. — А ты, Андрюша, ешь как следует. — Пес послушно подошел к ней, положил огромную черную голову ей на колени. Она погладила его. — Колени у меня что-то ноют, не иначе к дождю.

— Наш Шайтан — прямо как реактор, — гордо сказал Андрейка. — Ужасно горячий. Но мама говорит, что это «живое тепло». Да, мам?

— Да, милый.

ГЛАВА 22

После чая Николай стал прощаться. С него взяли клятвенное обещание скоро прийти опять. Вера сняла с вешалки жакет.

— Я провожу Николая Александровича, — объявила она и уже на улице спросила: — Ты на машине?

Он кивнул.

— Может, тебе сейчас не стоит садиться за руль? Что-то ты мне не нравишься.

— Очень жаль, — улыбнулся Николай. — Я так хотел тебе понравиться!

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — нахмурилась Вера. — Давай я тебя отвезу. Где ты живешь? — Она властно отобрала у него ключи и села за руль. — Говори адрес.

Это давно уже была не та квартира, которую Николай когда-то делил с Лорой. Эту — двухкомнатную в старом доме в Глинищевском переулке — он купил, когда еще халтурил на телевидении. Купил по случаю: прежний владелец уезжал за границу, и ему срочно требовались деньги. После расставания с Лорой траты Николая сильно уменьшились, ему удалось кое-что отложить. К тому же на рекламе зарабатывал он прилично. Лучше было бы все деньги потратить на сына, подумал сейчас Николай, но об этом поздно жалеть.

Квартира была маленькая и тесная, со смежными комнатами, но когда Николай ее покупал, его устраивало любое жилье, а теперь, когда он наконец стал режиссером, в ней обнаружились скрытые достоинства. Отсюда можно было добраться пешком до любого московского театра, кроме разве что расположенных на окраине.

— Поднимешься? — спросил он Веру, когда она поставила машину во дворе.

— Давай, — кивнула она, — посмотрю, как ты живешь. Заодно вызовешь мне такси.

Но когда они поднялись на восьмой этаж и вошли в квартиру, Вера не стала осматривать помещение, не стала заглядывать в зеркала и прихорашиваться, как сделала бы на ее месте любая другая женщина, не стала задавать вопросы или отпускать замечания. Она прошла в бОльшую из двух комнат и повернулась к нему лицом.

Николай подошел к ней, вынул у нее из рук сумочку и бросил на ближайший стул. Они обнялись. Их губы встретились. Страсть, пролежавшая под спудом двенадцать лет, вырвалась на волю, как магма из жерла вулкана, и смела их обоих. Они и не заметили, как оказались в меньшей комнате, где стояла широкая низкая тахта, заменявшая кровать.

Их руки жадно и нетерпеливо срывали одежду, но чья это была одежда, ни один из них не сознавал. Руки, локти, колени, ключицы… Они мешали друг другу, но остановиться и упорядочить свои действия не могли. Николай целовал каждый кусочек обнажающейся кожи, ему хотелось проглотить ее целиком.

— Ты такая… сладкая, — проговорил он, задыхаясь.

Вера остановилась лишь на минуту, чтобы спросить, правда ли у него больше не болит сердце, и он ответил:

— Честное пионерское, под салютом всех вождей!