И они радостно расхохотались.

О, как давно они не смеялись вместе! С тех счастливых дней в Москве, а потом в Сочи, когда были предоставлены самим себе и им никто не мешал. Но сейчас между ними тоже не осталось преград, и они рухнули на постель. Вера обнимала и любила Николая не как робкая, неопытная девушка, а как женщина, подарившая ребенка любимому мужчине. Она больше не зависела от его умения и опыта, она дерзко требовала и брала, что хотела, она ничего не боялась. Взяв руками его ожившую плоть, она смело посмотрела ему в глаза и втянула его в свою таинственную влажную глубину.

Их тела сплелись, они самозабвенно и азартно перекатывались друг через друга по постели и упали с нее на ковер, но Николай смягчил ее падение.

Приподнявшись над ним на локтях, Вера спрашивала:

— Ты не ушибся? Тебе не больно?

А он лишь смеялся в ответ и, подняв голову, ловил губами нежные розовые соски ее грудей. Они остались такими же маленькими и упругими, как ему запомнилось.

— Я хочу целовать тебя всю, как тогда, помнишь?

Вера кивнула. Еще бы ей было не помнить!

— В тот раз ты спрашивал, не больно ли мне, и, кажется, даже обиделся немного, когда я сказала, что нет. Но ведь ты все сделал, чтобы мне не было больно.

На миг перед ними промелькнуло страшное воспоминание о том, как он сделал ей больно, и они прочли его в глазах друг друга, но Николай тут же опустил голову и прижался губами к ее влажному лону, а Вера подалась ему навстречу. Он ласкал ее очень медленно, а ей хотелось, чтобы эта сладкая мука длилась вечно.

Наконец он довел ее до высшей точки наслаждения и опять, как когда-то, вошел в нее, а она обхватила его ногами, радуясь, что он такой большой и сильный. Двигаясь вместе с ним, теперь уже она толкала его к самой вершине, а когда он сорвался вниз, настал ее черед смягчить для него падение. Она не дала ему разбиться.

Потом они долго лежали неподвижно.

— Знаешь, — заговорила Вера, — а ведь я страшно перед тобой виновата. Я только теперь это поняла. Не надо было отгораживаться от тебя столько лет.

— Нет, это я виноват. Надо было сразу рассказать тебе правду еще тогда, в Сочи. Повиниться, попросить прощения… Может быть, ты и простила бы, если б я сразу сказал. А я струсил. Мучил тебя целый месяц, и вот чем все кончилось. Нет, ты права, что не захотела тогда со мной разговаривать…

— Ты не понимаешь. Все эти годы я думала, что оберегаю от тебя сына, а выходит, я просто мстила. Просто хотела сделать тебе больно, потому что ты сделал больно мне. Если бы я сказала раньше…

— Нет, ты не могла сказать раньше. Вспомни, что я собой представлял еще два года назад! Вымогал у тебя деньги на какую-то идиотскую аферу. Разве два года назад ты могла пригласить меня к себе? Я был проходимцем. Я бы сам не захотел предстать перед сыном в таком виде.

Они долго спорили, виня себя и оправдывая друг друга, они устроили целую оргию самобичевания, и от этого им стало немного легче. А потом — они и сами не заметили, как это началось, — их тела опять слились воедино. Они занимались любовью, на этот раз медленно, неспешно и сладко, словно перетекая друг в друга, пока совсем не выбились из сил. В какой-то момент Вера даже уснула минут на десять. Просто провалилась в большое уютное гнездо, устланное внутри теплым пухом. Никогда с ней ничего подобного не случалось, сон всегда был проблемой, а тут… словно и не было двенадцати лет отчуждения, разделявших их подобно океану.

«Они с Марса, мы с Венеры… И никогда нам эту пропасть не преодолеть, не заделать, мост не перекинуть…» Так думала она еще совсем недавно. А теперь… так ей стало хорошо! На этой широкой и крепкой груди, в кольце сильных мужских рук можно укрыться от любых невзгод. С ним вообще все можно, ничего не стыдно, ничего не страшно. Как она могла думать, что они друг другу чужие, когда у нее сын растет, похожий на него как две капли воды, такой же сложный, сильный, умный и тоже с Марса?

— У нас замечательный сын, — прошептал Николай, приподнявшись на локте, словно подслушал ее мысли. — Такой умный, такой… воспитанный…

— Мне столько нужно тебе рассказать… Я дневник вела, все записывала… Но это все не то, — расстроилась Вера. — Этого не передать.

— Ничего, — утешил он ее, — я домыслю. Нам надо как можно скорее пожениться…

— Не надо, — встревожилась Вера, — я тебя очень прошу, не надо жениться!

— То есть как? — изумился Николай.

— Не надо расписываться. Я… можешь думать обо мне, что хочешь, но я не хочу отдавать сына в армию. Сейчас я считаюсь матерью-одиночкой, значит, у него отсрочка есть, его не заберут. А если я выйду замуж…

— Ясно. Но мы должны пожениться, чтобы все было официально. Я хочу его усыновить, пусть носит мою фамилию. Не бойся, — торопливо добавил Николай, увидев, что она собирается спорить, — мы не отдадим его в армию. Поступит в МАИ, там военная кафедра. У меня там отец преподает.

— Говорят, военные кафедры скоро закроют.

— Отсрочки тоже, говорят, скоро отменят. Вера, не бойся, мы не отдадим его в армию. Хотя мой папаша в этом смысле идейный…

— Но ты же не служил!

— Я учился в МАИ. Прошел военную кафедру. Ничего, мы что-нибудь придумаем. Но мы обязательно должны пожениться, — упрямо повторил Николай. — Все будет хорошо.

Он крепко поцеловал ее, а потом заглянул ей в лицо.

— А ведь мы опять не предохранялись.

— Ну и что?

Он улыбнулся и спросил:

— Родишь мне дочку?

* * *

Она родила ему дочку в мае, буквально в годовщину их первой встречи. Все это время Николай ходил, не касаясь земли: не мог поверить своему счастью.

Ему не суждено было забыть, как он — наконец, после стольких лет! — привел Веру в старую, милую квартиру на Земляном Валу, которую до сих пор называл и считал своим домом.

— Мама, папа, — выпалил он, задыхаясь от нетерпения, еще в прихожей, — вот, познакомьтесь, это моя девушка!

Поздоровались, показали квартиру, прошли в столовую-гостиную, сели… Завязался разговор. Лопаясь от гордости, Николай ловил каждое Верино слово и ревниво посматривал на родителей: оценили?

Наталья Львовна и Александр Николаевич задавали вопросы, Вера спокойно и с юмором рассказывала о своей карьере в банке, а он радовался как ребенок каждой интересной детали и каждой уместной шутке. Все шло чудесно, но ему почему-то казалось, что этого мало. Будто он, как Пигмалион, сам Веру задумал и создал, а они не ценят. Он еле удерживался от глупого детского желания спросить: «Ну как? Правда, здорово?»

Вера незаметно перевела разговор на него самого. После триумфального успеха «Заветного вензеля» и ухода Исидора Абрамовича Кацнельсона на пенсию тот самый Главначпупс из Министерства культуры, что мариновал его в приемной и внушал, что он физическое лицо, то есть никто и звать его никак, неожиданно предложил Николаю возглавить театр. Тот самый театр. Правда, тут же, не переводя дыхания, призвал вступить в партию. В какую — не уточнил.

— Если это обязательное условие… — неприязненно начал Николай.

— Нет-нет, — успокоил его Главначпупс, — это просто… пожелание.

— Чье? Ладно, неважно. Я — человек сугубо беспартийный. И не будем больше заводить этот разговор.

Николай переговорил с Фимой Мирошником, пригласил его на место директора. Он почти не надеялся на успех, но Фима согласился. Тогда и Николай принял предложения Главначпупса, но поставил непременным условием, что директором театра должен стать Ефим Самойлович Мирошник. Главначпупс утвердил назначение. И теперь у Николая были грандиозные планы.

— Я тебя обязательно с Фимой познакомлю, — пообещал он Вере. — Мировой парень!

На минуту Николай помрачнел и задумался. Его уже официально представили труппе. Тем самым актерам, что писали на него кляузы. Как с ними работать, он не представлял. Дело было не только в этих жалобах. Актеры исхалтурились. Они снимались в мыльных операх, переползали, не приходя в сознание, из сериала в сериал, а потом с этими же, как говорил Николай, «мыльными мордами» бестрепетно возвращались на родную сцену изображать Макбетов, Тузенбахов и князей Мышкиных.

— Я никого не буду увольнять, — объявил он при официальном знакомстве, — но предупреждаю: я собираюсь держать труппу в состоянии полной загрузки, и, если кто-то хочет на вольные хлеба, прошу сказать прямо сейчас.

Ему уже положили на стол несколько заявлений. Увы, уходили далеко не самые плохие актеры. С некоторыми Николай расстался бы охотно, но они-то как раз никуда не стремились. Пока. Он решил сделать ставку на молодежь, на студийцев, выручивших его еще при первой постановке. Теперь Николай рассказал об этом родителям и Вере.

— Театрариум, — подытожил он мрачно. — Просто не представляю, с какого конца браться.

— Ничего, сынок, ты справишься, — подбодрила его мама. — До сих пор как-то справлялся? Вот и теперь все обойдется. А что ты собираешься ставить?

— «Короля Лира».

— Модно, — заметил отец. — А почему именно «Лира»?

— Мне кажется, самое для него время. Но я не буду с этого начинать. Мы с Фимой посоветовались и решили, что было бы неплохо поставить «Закат» Бабеля.

— Одесский вариант «Короля Лира», — подсказала Вера.

— Точно! — обрадовался Николай. — И еще один проект у меня есть. «Карьера Артуро Уи».

— А это не слишком опасно? — встревожилась мама.

— В смысле аллюзий? Нет, не думаю. Был такой исторический анекдот… Его рассказывали еще во времена короля Луи-Филиппа, а может, и того раньше, потом он благополучно перекочевал к нам. В общем, идет пьяный и на всю улицу горланит: «Как же мне надоел этот проклятый старикашка! Житья от него нет! Дохнуть не дает! Шагу ступить! Когда же он сдохнет наконец?» Его арестовывают и спрашивают, кого он имел в виду. Он говорит: «Моего тестя, чтоб ему провалиться. А вы на кого подумали?»

Все засмеялись.

— Я вам больше скажу, — продолжал Николай. — Для начала — так, для разогрева — я поставлю «Недоросля». Тот самый мюзикл. — Он весело подмигнул Вере. — В том театре не дали, а здесь я теперь хозяин-барин. Как пожелаем, так и сделаем.


После ужина Наталья Львовна позвала Веру к себе в кабинет.

— Вот, — она достала из орехового секретера ювелирную коробочку, — это принадлежит вам, Вера.

Открыв коробочку, Вера увидела кольцо — четырехгранный сапфир в обрамлении мелких бриллиантов.

— Но… — начала было она.

— Даже не спорьте, — улыбнулась Наталья Львовна. — Думаете, это мое кольцо? Нет, это переходящий вымпел. В семье Галыниных оно принадлежит жене сына. Когда-то его вручили мне, теперь я передаю его вам.

* * *

Вера помрачнела, вспомнила о неприятном. Вернулась в прошлое. Когда-то, еще при папе, у мамы появилось похожее кольцо, да плюс к тому еще и серьги — сапфиры, усыпанные бриллиантами. Целый гарнитур или, как говорила мама, «сет». Папа с мамой из-за него поссорились.

— Откуда? — спросил папа, увидев «сет».

— Да это я купила по случаю у Яшки-ювелира, — небрежно отмахнулась мама.

— И сколько это стоит? — допытывался папа.

— Да ерунду, не бери в голову.

Папа тогда маме не поверил. Он взял одну серьгу — мама на него страшно кричала — и отнес знакомому ювелиру. Ювелир сразу определил, что сапфир не настоящий. То есть это сапфир, а не стекляшка, тот же оксид алюминия, та же формула — AI2O3, — но не природный, а искусственно выращенный. Проще говоря, оказалось, что он ничего не стоит. А вот бриллианты были настоящие, вся поделка вместе с металлом стоила тысячи полторы советскими деньгами.

Папа молча вернул серьгу маме. Они потом долго не разговаривали, а это было ничем не лучше скандала. В конце концов история забылась, но Вера заметила, что мама боится надевать свой «сет» при папе. Они редко ходили куда-то вместе, но, уж когда ходили, мама надевала что-то другое, а «сет» оставляла дома. Вера знала, что на самом деле Яшка-ювелир тут ни при чем: «сет» подарил маме ее друг, секретарь горкома партии. Однажды, в папино отсутствие, мама громко ему выговаривала по телефону, что он «кинул ей дешевку».

Потом папа умер, и мама стала надевать «сет» при каждом удобном случае. В конце концов, рассудила она, никто ж не знает, что сапфиры не природные, смотрится все равно богато. Все мамины подруги восхищались и завидовали ей. Одна даже умоляла продать, но мама не соглашалась.

И вот однажды, когда Вера училась уже в седьмом классе, мама ушла куда-то отмечать Новый год. Вернувшись домой под утро, она, по ее собственным словам, сняла серьги и кольцо и вдруг подумала, что в доме нет места, где такие драгоценности можно было бы спрятать. Обвела глазами комнату… Кажется, это было в гостиной. Мама называла ее салоном. Она точно не помнила, но вроде бы это было в салоне. Больше она не помнила ничего. Она куда-то спрятала «сет», а потом — сколько ни искала, сколько ни ломала голову — не смогла вспомнить куда.