Папа промолчал.

Да, мама умела «налаживать связи». Это Вера уже потом поняла. Мама оборудовала в санатории роскошную баню «для своих», а в «своих» у нее ходило все городское начальство. Главным преимуществом бани считались не секции с сухим и влажным паром, не бассейн с прохладной проточной водой, не обшитые эвкалиптом стены, не богатый бар, хотя все это в санаторской бане имелось и всячески приветствовалось. Выше всего и тогда, в советские годы, и после ценилась эксклюзивность. Понежиться всласть, напозволять себе довольно-таки сомнительных и рискованных удовольствий — ничего, все под врачебным присмотром! — и чтоб никаких посторонних глаз. «Вот — счастье, вот — права!» — могли бы воскликнуть вслед за поэтом городские чиновники.

Такие скандалы повторялись у родителей не раз и не два. Мама грозила, что отнимет Веру по суду.

Неужели он только поэтому… Вера почувствовала, как накатывает головная боль. Виски заломило так, что глаза заслезились. Неужели папа тогда испугался угроз? Бросил ее, оставил одну с матерью и Лорой…

Нет, он не мог, остановила себя Вера. Было что-то еще. Что же? Она думала об этом, когда папу хоронили, но так ничего и не придумала. Все-таки она тогда была еще маленькая. Но потом, позже… Ходили же разговоры…

Из порта отправляли и в порт доставляли какие-то неучтенные грузы. Папа ругался с секретарем горкома. Тот кричал — прямо у них дома! — чтобы папа не корчил из себя христосика. Вера тогда не поняла, что это значит, но запомнила. И мама секретаря поддержала, тоже кричала что-то, но папа отказался наотрез.

Через два года после папиной смерти затонул в Цемесской бухте «Адмирал Нахимов», а у Веры все перемешалось в голове.

Она сидела, обхватив голову руками, сжимая виски, словно пытаясь выдавить из себя воспоминания. Когда же это было — до или после? До. За несколько дней до папиной смерти. Поздно вечером столкнулись в море два судна: сухогруз, шедший в Новороссийск, и прогулочный теплоход. Обошлось без жертв, и вообще все было не так страшно, как на «Адмирале Нахимове», но пострадавшие были.

В городе шептались, что это не несчастный случай: суда опасно сблизились неспроста. И не в первый раз. С борта сухогруза что-то перебросили в мешке на мостик прогулочного теплохода. Налаженный канал. Ясное дело: сухогруз идет неведомо откуда, и в порту его будет крепко шмонать таможня. А прогулочный теплоход в нейтральные воды не выходит и досмотру не подлежит.

Но в тот раз контрабандисты не рассчитали расстояние, борта сблизились слишком сильно и, как говорилось на официальном языке, «вошли в соприкосновение». Сухогруз бульбом — расширяющейся подводной частью — зацепил теплоход и сильно накренил на левый борт, по инерции таща его за собой. На теплоходе люди попадали, многие переломали ноги, а кое-кто — позвоночник. У папы, вспомнила Вера, опять было крупное объяснение с секретарем горкома.

Это был всего лишь третий секретарь, отвечавший за туризм и спорт, но он славился умением хлебосольно, на широкую ногу принять в Сочи московское начальство, потому и пользовался большим влиянием. Ей было больно слушать, как он — еще молодой человек, лет на десять, если не больше, младше папы — кричит папе: «Сам виноват! Под суд пойдешь!» А папа… Вот тогда он и «развязал», снова запил.

Вера включила компьютер и нашла в Интернете ссылки на ту давнюю аварию. Их было немного, но ей и нужна-то была всего лишь одна. Это случилось двадцать второго апреля 1984 гола, а через четыре дня папы уже не было в живых. Значит…

Значит, он мог пойти под суд за то столкновение. Он же начальник порта, ему и отвечать. Мог и в тюрьму сесть.

«От большего греха убегаю». Что же он хотел этим сказать? Теперь уже не узнать. «Как мог, я любил тебя».


Вера так долго сидела в кабинете, что Антонина Ильинична встревожилась и робко постучала ей в дверь.

— Верочка, с тобой все в порядке?

— Все в порядке, — решительно ответила Вера.

Она бережно сложила бумаги и вещи, спрятала их в домашний сейф и вышла. Чего бы ни хотел от нее отец, подумала она, теперь было уже слишком поздно. Она навсегда покинула тот дом.

О самоубийстве отца и о его странной последней воле Вера не решилась рассказать даже Николаю после примирения. Но зато теперь у нее было прошлое, и она могла с гордостью рассказать о нем своим детям.

* * *

Лидия Алексеевна появилась в банке на удивление быстро: видимо, охранник-водитель знал, как объезжать пробки. Вера пошла встречать гостью с высоко поднятой головой. Только теперь она по достоинству оценила завещание отца.

Умирая, он вложил ей в руки мощное оружие, и не важно, что оно попало к ней с опозданием. Главное, оно оказалось у нее в самую нужную минуту. Теперь она знала, как противостоять матери.

Введя Лидию Алексеевну в переговорную комнату, секретарша Лена сказала:

— Водитель спрашивает, ему ждать?

— Нет, не ждать, — ответила Вера и вручила Лене пятисотрублевую купюру. — Поблагодарите его, пожалуйста, от меня и отпустите. — Она выждала, пока за секретаршей не закрылась дверь. — Здравствуй, мама. Проходи, садись. Чему я обязана таким визитом?

На Лидию Алексеевну явно произвели впечатление и размеры помещения, и обстановка. Малую переговорную комнату никак нельзя было назвать тесной. Здесь стояли два стола, составленные буквой «Т», и не менее дюжины глубоких удобных кресел. Стены были обшиты панелями натуральной древесины, на дальней, напротив председательского места, висела большая и яркая абстрактная картина в тяжелой раме. Это была картина трагически погибшего художника Бориса Татарникова — одно из приобретений, сделанных банком с Вериной подачи. Обстановку оживляли и прекрасно ухоженные растения в горшках. В углу стоял двухкамерный охладитель воды. Когда дверь закрылась, в комнате наступила особая «начальственная» тишина, какая бывает лишь в помещениях с хорошей звукоизоляцией.

«Сет» из искусственных сапфиров на месте, в свою очередь, отметила Вера и порадовалась, что не надела в этот день кольцо Галыниных. Сравнение было бы не в пользу Лидии Алексеевны.

Вера не стала садиться во главе председательского стола, а выбрала себе кресло сбоку и указала матери место напротив.

— Да оставь ты этот чемодан, садись.

Лидия Алексеевна села. Она не видела дочь тринадцать лет и теперь не узнавала свою серую мышку. Перед ней сидела уверенная в себе, элегантно одетая, прекрасно причесанная женщина с безупречным маникюром на длинных, точеных пальцах. Заметив обручальное кольцо, Лидия Алексеевна наконец нашла, что сказать:

— Так ты все-таки вышла за него замуж.

Ого! Выходит, Лора в курсе ее дел? И даже информирует мать? Любопытно.

Вера взглянула на изящное колечко, выполненное по ее заказу дизайнером-ювелиром: два тонких ободка, золотой и платиновый, спаянные вместе.

— Ты приехала меня поздравить?

— Я приехала поговорить о Лоре.

— О Лоре? А что с ней?

— Лора попала в ужасное положение. Знаю, ты ее не любишь…

— Она все сделала, чтобы я ее не любила.

— Но она все-таки твоя сестра. Ты должна ей помочь.

— Да что случилось-то?

— А то ты не знаешь!

— Извини, мама, я за светской хроникой не слежу. Говори толком.

— Выгнал ее этот чучмек!

Вера поморщилась.

— Давай обойдемся без подобных выражений. Если ты имеешь в виду Руслана Гаджиевича Уразбаева, то он уважаемый человек, солидный банкир. Я не знала, что они расстались.

Про себя Вера мельком подумала: что же такое должна была натворить Лора, чтобы он ее выгнал? Но спрашивать у матери, конечно, не стала. Лидия Алексеевна сама выложила, не дожидаясь вопроса:

— Детей ему, видите ли, захотелось!

Вот как далеко прокатилось эхо Лориных ранних абортов! «Надо будет поговорить с Вероникой, — подумала Вера, — чтоб срочно рожала. Она славная девочка, не подлая и не вредная. Жаль будет, если пропадет».

— И что я могу для нее сделать? — спросила Вера. — Да, кстати, почему она не обратилась ко мне сама?

Лидия Алексеевна взглянула на младшую дочь с ненавистью.

— Ты же прекрасно понимаешь: Лора слишком горда.

— И поэтому она вызвала сюда тебя? Странная гордость. Так что же я все-таки могу сделать?

— Ты могла бы пристроить ее куда-нибудь.

— Куда, например?

— Ну, я не знаю. — Лидия Алексеевна обвела глазами комнату. — У вас тут в Москве масса возможностей.

Опять провинциальный комплекс. Они с Николаем почти не говорили о Лоре, но он как-то раз упомянул, что Лора требовала от него того же самого, причем теми же самыми словами.

— Банковскому делу Лора не обучена. Да и никакому другому, если на то пошло, тоже. Всю свою жизнь она была профессиональной красавицей. Я не спорю, есть теперь и такая профессия: декоративная девушка. — Вера опять вспомнила Веронику Альтшулер. — Но Лоре тридцать шесть лет! В таком возрасте декоративные девушки обычно выходят на пенсию.

— Ты могла бы пристроить ее в театр!

— Я в театре не служу, — заговорила Вера, никак не выдавая своих мыслей, — но дело даже не в этом. В театре тоже нужно уметь что-то делать. Актерских способностей у Лоры нет, хотя «по жизни», как теперь говорят, она комедиантка. Костюмером или гримером ей не стать: это тоже искусство, этому тоже надо учиться. Вот возьми Зину Мухамедшину. Ты помнишь Зину? Она стала парикмахером экстра-класса. Но только я, заметь, никуда ее не пристраивала, она всего добилась сама.

Судьба Зины Мухамедшиной Лидию Алексеевну не волновала.

— Хватит читать мне мораль. Повторяю: Лора твоя сестра. Ты просто обязана ей помочь.

— Но я действительно не представляю, кем Лора могла бы работать в театре. Билетершей? Буфетчицей? Боюсь, ее не устроит зарплата. К тому же она не умеет считать и будет ошибаться со сдачей.

— Издеваешься, да? Лоре и без того трудно было к тебе обратиться, а ты еще издеваешься!

— Просто пытаюсь объяснить, что мои возможности ограничены. А вернее, Лорины. Я вижу только один выход: забирай ее к себе в Сочи. У вас есть дом. Кстати, он принадлежит мне. Но вы можете жить в нем. И это все, что я могу вам предложить.

Глядя на мать в эту минуту, Вера поняла, что должен был чувствовать граф Монте-Кристо. Лидия Алексеевна побелела, словно увидела призрак, и даже не сразу смогла заговорить.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? — прохрипела она.

Вера ответила чистую правду:

— Мне сказал папа.

— Прекрати…

— Но это правда. Папа написал мне письмо, и я его получила. Там есть заверенная копия завещания. А ты думала, я никогда не узнаю?

— Это завещание недействительно. Все сроки вышли.

— Ошибаешься. Завещание можно предъявить когда угодно. В нотариальной книге сохранилась запись, уничтожить ее невозможно. Если дело дойдет до суда, я докажу, что ты пыталась уничтожить завещание, а это уже статья и срок. Но ведь мы не будем доводить дело до суда, правда, мама?

Лидия Алексеевна не нашлась с ответом.

— Да успокойся, не собираюсь я тебя выселять. Я каждый месяц высылаю тебе деньги, их вполне достаточно для вас обеих. Ты еще работаешь и пенсию за отца получаешь. Сдаешь комнаты курортникам. Да, я и об этом знаю. Ты превратила дом в гостиницу, но уж для своей любимой Лоры авось найдешь местечко. В общем, я за вас спокойна. Как-нибудь проживете. Но помни, мама: завещание у меня, и если вы с Лорой еще хоть раз попытаетесь осложнить мне жизнь, я пущу его в ход. И еще одно: времени на раздумья у вас нет. Где Лора?

— Остановилась у какой-то подружки. Ты же ее к себе не пустишь!

— Нет, не пущу. Поезжай за ней сейчас же, я дам тебе машину и устрою вам билеты на самолет. Если не хочешь, чтобы она оказалась на панели, делай, как я говорю.

— Значит, ты останешься шиковать в Москве, а нам велишь убираться в Сочи? — все-таки не утерпела Лидия Алексеевна.

— Лора прошиковала в Москве тринадцать лет, и к чему ее это привело? Извини, мама мне надоела эта басня про стрекозу и муравья. Мне работать надо, меня люди ждут. А Сочи, кстати, тоже неплохой город, его даже называют третьей столицей. Вдруг в Сочи устроят Олимпиаду? У Лоры опять появится масса возможностей. Если она сбросит килограмм пятнадцать.

Удар попал точно в цель: Лидия Алексеевна еще не видела любимую дочь, но поняла, что Лора стала некондиционным товаром. Она решила пустить в ход последний козырь.

— Послушай, Лора много знает. Она там такого насмотрелась и наслушалась у этого своего… — От слова «чучмек» Лидия Алексеевна на этот раз удержалась.

— Ты предлагаешь мне купить информацию? У Лоры? Может быть, компромат на ее бывшего мужа?

— Он же твой конкурент!