Лаура Кинсейл - Тень и звезда

Леда хотела было возразить, сказать, что она никоим образом не связана с Пэмми, но тут она услышала, как сестра-акушерка диктует сержанту Макдональду адрес, который тот размашистым почерком записывает в регистрационную книгу:

— Дом миссис Доукинс на Джейкобс-Айленд.

— О нет! — воскликнула Леда, пытаясь спасти положение. — Сержант Макдональд, она там не живет!

Ее протест был заглушен новыми вопросами репортеров, и тут же снова заплакал ребенок.

Леда посмотрела на его зажмуренные глазки и открытый ротик.

— Ш-ш-ш, — ласково прошептала она и слегка похлопала сверток.

Между тем инспектор Руби и сержант Макдональд стали вытеснять неуемных репортеров из участка. Пока сержант Макдональд толковал с одним из наиболее настойчивых журналистов, другой присел рядом с Ледой на скамью, поближе к завернутому в шаль свертку, и быстро потянул край ткани, пытаясь приоткрыть его содержимое. Это ему удалось: восточная корона из золота с эмалью, усыпанная драгоценными камнями, выкатилась на лавку. Она представляла собой нечто похожее на маленький круглый храм; по краям храм был щедро инкрустирован бриллиантами, а в покрытом белой эмалью углублении сверкал огромный рубин.

Репортер тут же принялся делать зарисовки в своем блокноте, но его остановил возмущенный оклик сержанта Макдональда:

— Уходите отсюда все, немедленно! — Он стал выталкивать в дверь одного репортера за другим.

Не зная, что ей теперь делать, Леда вошла в камеру и опустилась на колени возле Пэмми.

— Как вы себя чувствуете? — ласково спросила она. — Хотите взглянуть на малыша?

Женщина зажмурилась — в точности так же, как младенец.

— Нет! Он мне не нужен! — прохрипела она. — Лучше унесите его куда-нибудь подальше!

— Сестра сказала, что через пару часов вы сможете взять его, — пыталась урезонить ее Леда.

— Не хочу! — Пэмми открыла глаза и устало махнула рукой. — Я его ненавижу. Уходите и его забирайте с собой!

Леда встала и вернулась к скамейке, где по-прежнему плакал новорожденный. Сев рядом с короной, она посмотрела на личико младенца. Такой уродец, подумать только, мелькнуло у нее в голове. Мокрый ротик, сморщенная кожа, и матери он не нужен.

Взяв сверток в руки, Леда слегка обняла его, отчего ребенок зашелся новой волной воплей, и, переведя взгляд на прекрасную золотую корону с драгоценными камнями, сама не зная почему, заплакала.

Гавайи, 1871 год

Маленькая Каи обожала плавать. Она визжала от восторга, глядя на могучие волны, перекатывающиеся над рифом в Вайкики, и колотила кулачками по плечам Сэмюела.

— Плыви дальше! — требовала Каи. — Дальше! Смотри, какая большая волна!

Сэмюел, крепко обхватив ее, послушно бросался в очередную волну, и заплывал чуть дальше, чем все остальные гавайские ребятишки. Длинные юбки купального костюма Каи то плескались в воде, то липли к его груди, когда Сэмюел поднимал руки, чтобы удержать ее над водой. Иногда он нарочно опускал ее с головой в воду, вместо того чтобы поднять над волнами, а спустя мгновение они выныривали, и соленая океанская вода стекала с их лиц, наполняя их рты соленой горечью.

— Давай! — кричала Каи. — Давай же! Ныряем!

Они набирали в грудь побольше воздуха, Каи надувала щеки и забавно сжимала губы, а Сэмюел, ныряя в чистую воду, крепко сжимал ее в руках.

Когда они выныривали, Каи громко кричала от удовольствия, пока Сэмюел стряхивал воду с ее головы.

Вдруг он услышал за спиной какие-то крики:

— Маньо! Маньо! Акула!

Сэмюел увидел акулу, точнее, ее тонкий темный плавник, молниеносно разрезающий поверхность воды, и сразу напрягся.

Впоследствии он вспоминал, что его охватило какое-то невероятное спокойствие, когда акула повернулась и стала быстро приближаться к ним.

Подняв Каи над водой, Сэмюел усадил ее себе на плечи, а она больно вцепилась ему в волосы, смеясь и колотя ножками по его груди. Каи что-то кричала, но он не слушал ее. Теперь за шумом волн, за отдаленными испуганными воплями людей он слышал свою песню — темную песню своей сестры-акулы.

На мгновение волна, скрыв плавник, приподняла Сэмюела и ласково опустила его. Он видел, как огромная тень проплыла в ярде от них.

Потом он замер как атолл, как безжизненное бревно, превратился в неодушевленное, ничего не боящееся существо.

Проскользнув мимо них, акула повернулась и снова поплыла к ним — живое воплощение смерти; и тут Сэмюел внезапно ощутил, что акуле стало любопытно. Ее влек сильный, но глупый голод, однако Сэмюел не мог утолить его — он был безжизненным существом, частью морской стихии.

Теперь Каи перестала кричать и замерла на плечах у Сэмюела. Откуда-то издалека слышались крики людей — гавайцы быстро приближались к ним на каноэ, энергично загребая воду веслами.

Едва не задев Сэмюела, акула повернулась, показав ему серый бок, острый плавник, хвост… и вдруг стремительно поплыла в открытое море.

Каноэ показалось ему просто огромным; сильные руки подхватили Сэмюела, кто-то тут же забрал визжавшую Каи с его плеч. Тогда он вырвался, повернулся и ухватился за твердую отполированную древесину.

В конце концов Сэмюела вытащили из воды, и он, уткнувшись лицом в чью-то грудь, услышал английскую речь.

Лорд Грифон крепко прижал его к себе и не хотел отпускать, тогда как Каи стала вырываться из рук гавайца и кричать:

— Папа! Папа!

Однако отец Каи не спешил расставаться с мальчиком.

— Сэмюел, спасибо тебе, возлюби тебя Господь… Ты настоящий герой, черт возьми… — Грифон говорил и говорил, а Сэмюел слушал его, пока Каи не вырвалась из рук гавайца и не забралась Сэмюелу на колени. Тогда ее отец крепко обнял их обоих. Когда каноэ приблизилось к берегу, и они вышли на пляж, леди Тесс бросилась им навстречу; ее лицо было залито слезами, темные волосы растрепались на ветру. Схватив Каи в объятия, она опустилась на колени и зарылась лицом в мокрые волосы Сэмюела.

Тут кто-то начал смеяться. Лорд Грифон поднял Сэмюела с такой же легкостью, с какой тот поднимал Каи, потом его перехватили десятки рук и стали побрасывать его в воздух, крича:

— Гип-гип-ура! Гип-гип-ура-а-а!

Наконец управляющий Доджун перехватил мальчика и понес в сторону кокосовой рощи на берегу, а гавайцы стали усаживаться в каноэ, чтобы преследовать акулу.

В это время кто-то сказал, что в своем доме в Вайкики находится гавайский король. Сэмюела тут же опустили на землю. Все притихли, а девушки, выйдя вперед, надели ему на шею гирлянды из цветов.

— Его величество оценил твою смелость. — Первая девушка поцеловала его в обе щеки, и Сэмюел, попятившись от смущения, налетел спиной на лорда Грифона. Тот наклонился к его уху и прошептал:

— Скажи им что-нибудь, чтобы они передали твои слова королю.

Сэмюел облизнул губы и вздохнул.

— Прошу вас, передайте королю, то есть… его величеству, что я не сделал ничего особенного, — запинаясь, пробормотал он. — И, пожалуйста, скажите ему, что эти цветы очень хорошо пахнут.

При этих словах все рассмеялись, а лорд Грифон обнял Сэмюела за плечи и крепко прижал к себе.

Сэмюел оглянулся назад — за спиной у него сверкали на солнце бирюзовые воды океана, по которым одна за одной бежали пенные волны; где-то вдали под водой скользила огромная черная тень акулы, которая возвращалась в темную морскую пучину.

— Опять он за свое! — Миссис Доукинс покраснела от удовольствия, встречая Леду на лестнице с последними новостями о странных ограблениях, которые начались на прошлой неделе. — Третий раз за неделю! Вот газета, мисс, вы только взгляните! На этот раз пострадала японская принцесса. Хитроумный взломщик, должна вам заметить. Он спер священный меч прямо из-под носа у японцев, несмотря на то что вокруг стояла стража. — Миссис Доукинс повизгивала от возбуждения, откровенно радуясь тому, что недотепы-полицейские никак не проявили себя. — Но есть и хорошее известие, мисс. Он опять что-то непристойное оставил, только, разумеется, газеты не пишут, что именно. Они никогда не делают подобных вещей, но можно ведь обо всем догадаться, не так ли? Думаю, опять какая-нибудь вещица из этого неприличного дома, куда он направил полицию за мечом.

Леде было известно и о третьем ограблении, и о том, что все кражи совершались по одной, весьма странной схеме: у кого-то из знатных лиц, прибывших на юбилей королевы, воровали какую-нибудь ценную вещь, а на ее месте оставляли нечто непристойное. Это само по себе было весьма странно, но, более того, вор, похоже, не проявлял к украденному никакого интереса. Он отправлял в полицию письмо с информацией о том, где можно найти украденное сокровище, и всякий раз это было какое-то «чудовищное жилье», как писали в газетах.

— Весьма интересно. — Леда повернулась к черному колодцу, в который уходила лестница, ведущая на чердак. Вообще-то она знала о необычных ворах куда больше, чем ее домовладелица, поскольку частенько готовила чай для инспектора Руби и порой задерживалась в полицейском участке после полуночи. Все это делалось для того, чтобы миссис Доукинс считала, будто Леда по-прежнему работает у портнихи.

Леда начала подниматься по ступенькам, но цепкая рука хозяйки удержала ее за подол.

— Сегодня пятница, мисс, — напомнила миссис Доукинс. — С вас четырнадцать шиллингов за неделю.

— Пятница началась всего полчаса назад, миссис Доукинс, — спокойно заметила Леда. — Надеюсь, вы не из-за этого ждете меня здесь ночью. Я буду счастлива расплатиться с вами утром.

Миссис Доукинс усмехнулась:

— Просто я хотела напомнить вам о деньгах, мисс. Как раз сегодня мне пришлось выгнать Хоггинсов, которые жили под вами. Отбою нет от людей, которым нужны комнаты и которые готовы платить вовремя — вот как вы. А те, кто не платит, пусть на меня не обижаются: у меня тут не дамское благотворительное общество, вот что я вам скажу. Четырнадцать шиллингов в неделю, без питания. Между прочим, у нас канализация есть, а это стоит не меньше полукроны, вот так-то.

Подобные речи Леде доводилось слышать довольно часто, и она, вздохнув и высвободившись из мертвой хватки миссис Доукинс, стала подниматься наверх.

В комнате Леда умылась и полила стоявшую на подоконнике герань. Ночная жара усиливала привычные запахи, но один листок у герани оказался отломлен, и от него исходил резкий и свежий аромат, перебивающий тяжкий запах улицы.

Взяв листок в руки, Леда растерла его между пальцев и прижала к носу, наслаждаясь приятным ароматом и думая о Пэмми. Мать отказывалась взять или хотя бы понянчить своего ребенка до тех пор, пока инспектор Руби резко не сказал ей, что ее обвинят в убийстве младенца, если она не одумается. Леда с грустью вспомнила о том, что ее собственная жизнь, должно быть, началась схожим образом. Она тоже была уродливой, жалкой и никому не нужной. Совсем не так ей хотелось бы появиться на свет.

У нее еще оставалось четыре наряда, но она решила, что обойдется хлопчатобумажной юбкой и черным шелковым платьем — юбку можно носить ежедневно, а платье сделать выходным. С некоторым сожалением она отнесла «лишние» платья на базар и продала их. Торговаться с женщиной, купившей платья, Леда не смогла — ей было слишком стыдно, но она прекрасно осознавала, что получила лишь небольшую часть истинной стоимости бежевого и серебристо-серого туалетов. Каждый день рано утром она, как обычно, надевала шляпку и, уйдя из дому, гуляла, просматривая в газетах и на окнах офисов объявления о вакансиях. Иногда ей попадались довольно интересные объявления, но стоило ей прийти по указанному адресу, как выяснялось, что на указанное место только что кого-то взяли.

Когда Леда уставала настолько, что не могла больше ходить, она присаживалась на скамейку где-нибудь в парке или отдыхала в чайном магазине, однако ее устройство на работу все никак не сдвигалось с мертвой точки.

Сейчас, прежде чем лечь в постель, Леда кое-что переставила в комнате: передвинула тяжелую швейную машину и стол в центр комнаты, а умывальник — к двери. Так куда удобнее, ведь ей больше не нужно держать машину у окна, где было больше света для шитья.

Из-за перестановки ей понадобилось передвинуть кровать, и Леда тут же решила помыть пол. Отодвинув кровать к окну, она сняла юбку, блузку, корсет и принялась за дело в одних панталонах. Вскоре все в маленьком и жарком чердачном помещении засияло с помощью ее усилий, мокрой тряпки и мыльного экстракта Хадсона — «ароматного, как розы, свежего, как морской ветер, предназначенного для всех видов домашних работ, мытья и чистки».

Оставив кровать у окна, где было прохладнее, Леда задула свечу, и в темноте переоделась в ночную сорочку.