Наталия Яровая - Тень Казановы

Люба-Любонька, Любонька-голубонька…

Любовь моя к старым песням и фильмам патологическая какая-то. Сентиментальный я… Ну так вот — Любонька…

Одна из улочек Манхэттена. Не помню какая. Рядом с Джон-стрит. Точнее, на пересечении. Возле живых тогда еще Твинсов. И год не помню. Девяносто мохнатый какой-то. Не важно. Важно, что наши — в Америке!

На мне длинное пальто благородного кофе с молоком оттенка, кашемир! Парень я модняцкий! И боты, коричневые. Не кожа — хром. Высокие, на шнурках, носы тупые. Прикол не в этом! В подошве — гвоздики. Из дерева! Выпиленные! Чтобы, если когда дождь и лужи, ноги не промокали — дерево от влаги разбухает. По колено воды, а внутри — сухо! Додуматься надо!

Снег повалил. Теплая нью-йоркская зима — и снег. Хлопьями! Америкосы — в панику. А красота вокруг! Обмотался шарфом, снежинки путаются в волосах. Стою, забалдел!

А на тротуаре — стеклянный циферблат. Прямо в брусчатку вделан. Часы, натурально, время показывают. Под ногами. Еще и светятся! И я стою на них, снег с циферблата ботами разгребаю — время смотрю. Сколько было, не помню, но вечерело, это точно. А снег идет и идет. Тает потихоньку. У меня лапы сухие — гвоздики, видать, набухли.

Зашел в бутик какой-то стеклянный, косметикой торгуют. Девчонкам зубы поскалил. Взаимности не добился — не до меня, на улицу смотрят. Снег! На лету замерзнуть боятся. Ну, не очень-то и хотелось. Купил зонтик тросточкой, в шоколадно-кофейную клетку, под пальто с ботами, и пошел себе.

Свернул налево — салат-бар. Есть в Америке прикол такой. Вроде быстрого питания, но цивильнее. Заходишь — шведский стол. В лотках все, что хочешь: салаты, закуски, морепродукты, мясо, рыба, десерты. Ну — все. Что надо — греется, что надо — охлаждается. Задача твоя — взять пластиковую коробку, ложку — и греби все, на что глаз рухнул. Потом все это дело улыбчивая афроамериканская девушка завешивает — и забираешь. Цена одна, что-то около трех баксов за унцию. И не важно, чего набрал, — общак. А потом, хочешь — уноси, а хочешь — тут же за столиком садись и трескай. Не самый дешевый общепит, конечно, но культурно, вкусненько и подешевле, чем в ресторанчике. Для нас, деловых людей Манхэттена. В общем, пристрастился я к этому делу. Зашел и на этот раз. Безлюдно. Все по домам заспешили. А то ненароком снегом занесет. Американцы — народ хороший, но пуганый какой-то. Кто пугал? — загадка.

В общем, меньше народу — прибавляется кислороду. Коробочку зацепил, не спеша вдоль лоточков прошелся, натаскал со вкусом. Афроамериканочке на всякий случай улыбнулся, не сработало — снег, стихия! Ну, бог с тобой. Зацепил баночку «Будвайзера», их любимого, заплатил, глазами по столикам пошарил. Свободно везде. За одним только девчушка сидит. Вдумчивая. Сок тянет через трубочку и пожевывает чего-то. А ничего так — темненькая, реснички мохнатые. Не забоялся — подошел.

— Позволите? — по-английски, конечно. Умею, не буду греха таить. И прононс что надо.

Всполошилась, улыбнулась. Америка — кладезь приветливости.

— Конечно. — Оф кос то есть.

Сел. Оскалился во все тридцать девять зубов, шарф размотал, коробку с едой на столик пристроил, пивусик с шипением взломал, чинно в пластиковый стаканчик налил.

Девушке предлагать не стал — не Россия.

— Хау а ю?

— Сеньк ю, велл. Обменялись белозубыми улыбками, но грустит девчонка — без лупы видно. Смотрит на меня, голову набочок склонила, правлюсь, наверное, но явно не до меня. Я сказал:

— Снег!

Без меня не заметила бы, конечно.

— Давно такого не было, — согласилась.

Явно не американка. Акцент славянский или немецкий, но говорит хорошо. Смуглая. Или загорела? Глазки зеленые, прозрачные, в темных лохматых ресницах. Тоненькая, руки красивые, ноги, наверное, тоже — не видно из-под стола.

— Учишься здесь?

Вздохнула — работаю.

— Кем?

— Бебиситтером.

Знаю, это которые за детьми и престарелыми ухаживают. Запахло родиной.

— А зовут как? — спросил с подозрением.

— Люба, — без прононса, на чистейшем русском!

— А я — Сергей! — тоже без прононса.

— Русский?

— Ну!!! Как догадалась?

— А я думала — французишка.

Меня почему-то многие так с первого взгляда оценивали.

— Русский, русский! Чистейшей породы. А за француза принимают потому, что красивый.

Засмеялась. Искренне. И я обрадовался. Чему — не знаю.

— Пиво будешь?

Отказалась. Ну и ладно. Сам допил.

— Люба-Любонька, чего домой не спешишь?

Опять загрустила:

— Успею… Уик-энд хозяйка дала, с приятельницей договорились по барчикам развлечься, но она забоялась — снег. Сейчас снова в дом поеду. Неохота.

Ну да, уик-энд. Пятница. Святое дело. Сенкс, Гот, итс фрайди![1] Кому сенкс, а кому — и на фиг надо, если со снегом!

Дальше жую:

— Давно тут?

Призадумалась, подсчитала:

— Полтора года, а ты?

— Три недели.

— Командировка?

— Не-е, повышение уровня знаний. В Нью-Йоркском универе. Президентская программа.

— А-а-а, — уважительно. — Долго еще повышать?

— Пару недель.

— Потом уедешь или окопаешься?

— Уеду, конечно, чего здесь делать. — Родина-мать зовет! — А ты?

— А я останусь.

— Нравится?

— Так себе, но родина не ждет, — скривилась как-то тоскливо.

— Чего так?

— Не знаю, — отвернулась к окну.

Промолчал корректно.

— Мама-папа есть?

— Есть. И брат есть. Но у каждого — своя жизнь. А у меня — своя, — вроде с вызовом сказала.

Мне-то что?

— А ты? Дети, жена?

— Сын, Гришка. Шесть лет. А жены нет, разошлись, дело прошлое…

— Давно?

— Год уже.

— С чего?

— Да гулящий я, кому надо?

— Бросила?

— Нет, полюбовно разошлись, ей новая семья подвернулась.

— А сын?

— А сын между нами завис. Отстань, а?

Дожевал. Пауза.

— Пойдем провожу.

— До метро?

— Могу и дальше.

Призадумалась:

— Давай дальше.

— Ну давай.

Встали. Ноги у нее не подкачали — длинные, ровненькие. Как они такие отращивают?

Вышли. Снег поутих. Но зонтик новенький раскрыл. Ого, большой оказался! Она опять засмеялась:

— Здесь такие зонты называют семейными.

Семейными так семейными. Целый купол! Пришлось ей взять меня под руку, чтоб под куполом комфортно было. Взяла. Без кокетства. Совсем чуть-чуть ниже меня оказалась. Фотомодель!

— «Снег тает, сердце пробуждая…»

— Ого! Это она сказала!

— «Короче дни, хладеет кровь…» — Я продолжил. Посмотрели друг на друга уважительно. Баратынский!

В наши-то веки! В Нью-Йорке!

— Где образовывались, сударыня?

— Универ окончила, английская филология, — вздохнула. — Вот и сгодилось здесь, никакого языкового барьера.

— В каком городе жила?

— В Находке, ты вряд ли знаешь, а училась во Владивостоке.

Пришлось остановиться и вытаращить на нее глаза.

— Так и я из Владивостока!

— Честно?!

— Да честно, честно!

Не, ну так не бывает! Онемели оба. Весь мир — одно большое одеяло.

— Ну, Любаня, так просто ничего не случается, веришь в судьбу?

— Как не верить?

Так вот она я, выходит, судьба твоя! Стою перед тобой, конь в пальто и в ботах, зонтик держу. Отметим это дело? Само собой! Вперед! Уик-энд в самом разгаре, тр-р-р-йо-ха! Кураж!

Попытки отыскать такси ни к чему не привели. Метро? Как романтично! Нью-Йорк, снег, красивая девушка, землячка к тому же! И где нашел? В Америке! Рассказали бы — не поверил.

Подземка.

Народу в транспорте немного. В вагоне — шумная ватага тинейджеров самого разноцветного состава. Немного напрягся: если подростков больше трех — группа риска, с детства помню. Один из мальчишек встретился со мной глазами и растянул рот в белозубой улыбке. Забыл, я же в Америке! Тоже улыбнулся в ответ, расслабился.

Лабиринты Нью-Йоркского метро, поезда под какими-то цифирками и буковками. Непонятные на первый взгляд обозначения и стрелки. Но когда разберешься — проще некуда. Люба удивилась — как ты хорошо здесь ориентируешься!

— Ну дак! Не первый год замужем.

— За три недели так научился?

— Да нет, я в Нью-Йорке уже третий раз. А когда впервые был, два месяца жил, вот накатался!

— Тоже учиться приезжал?

— Нет, по делам, — не стал вдаваться в подробности. Да она и не приставала.

Добрались в Сохо. Выползли наверх, снега уже и нет, под ногами — слякоть, людно кругом. И пошли по всем барчикам без разбору. Где джаз послушали, где комиков посмотрели. Мне — виски, даме — сухое вино. Потом перешла на мартини. Там и на танцпол наткнулись, сплясали рок-н-ролл. Люблю я это дело. Особенно если выпить. К утру, часам к пяти, окопались в скверике — продышаться. Сели на скамеечку, спинка у нее кованая, с загогулинкой. Рядом — фигурка бронзовая. Не знаю чья, а табличку искал — не нашел. Бог с ней! Таких в Америке — на каждом шагу. Культура!

Достал из кармана фляжку — подарок чей-то, кожей из крокодила обтянута. В ней — коньячок. С родины вез, берег. Так, по глоточку. Сначала я. Потом — Люба.

Хлебнула, не рассчитав, — задохнулась. Тут и поцеловал. Уже сил больше не было, давно хотелось.

— Побежали отсюда, а то полиция заметит! Здесь по части спиртного в общественных местах — строго.

Побежали. Такси почти сразу подвернулось. Назвал свой отель, поехали. Без вопросов.

Я растворился в ней. Я ее любил. Я ею дышал. Учащенно.

Кое-как оторвался, глянул на часы — полдень. Как в моем любимом старом кино — время пролетело незаметно.

Заказал завтрак в номер. Пока брился и полоскался — принесли. Любонька тем временем задремала. Взялся будить — вставай, пока горячее. Снова увлеклись. Потом все равно съели, уже холодное, запили красным вином. И опять не смог оторвать себя от нее.

— Мы будем жить в постели, — сказал.

Она согласилась.

Вздремнуть все-таки удалось. Даже почти выспаться, переплетясь как попало руками и ногами. Очнулся часам к шести вечера, в голове пролетела холодная пуля — один! Где искать? Запаниковал. Но скоро нашел. В ванне. Плюхнулся туда же. Короче, часам к восьми сочли возможным и необходимым покинуть номер.

На улице хорошо! Морозно, но уже сухо. Замотал шарфец плотнее, нашел ее губы, свежие, прохладные.

— Тебе хорошо?

— Очень!

А мне-то как хорошо!

— Первым делом — самолеты. Я в том смысле, что в животе мотор жужжит вхолостую.

Засмеялась. Обозвала голодным зверем. Мелочь, а приятно. В смысле зверя. Кое-как поборол желание вернуться обратно в номер. Взял себя в руки и решительно поймал такси. Целовались, пока ехали. Водитель, араб с золотым зубом, подмигивал мне одобрительно.

Прибыли в мой любимый ресторанчик. Ближневосточная кухня, огромный экран во всю стену. Круглосуточно крутят Чарли Чаплина. И это еще не все. Столы сделаны как ученические доски, и мел лежит. Жуй, смотри кино, рисуй рисунки или письма пиши. Я написал сразу: я люблю тебя, Люба! И сердце пририсовал. Со стрелой. Она как-то долго смотрела на меня.

— Правда? — спросила.

— Чтоб я сдох!

— Дурачок, — засмеялась.

А я смеяться не стал. Я честно сказал.

Заказали все, что только можно. Смотрели кино, хихикали, жевали, писали друг другу смешные записки. Половину не съели.

— Я первый раз здесь, — призналась.

— А я частенько бывал, — брякнул и осекся.

— И про любовь так же писал?

— Нет, не так, — серьезно сказал, глазом не моргнул. Кажется, поверила. Да я и не врал.

Сытые и довольные выпали на улицу.

— По барчикам?

— Нет, домой. Я хочу быть только с тобой!

От счастья просто одурел. Домой! У нас есть свой маленький дом! До отеля добрались быстро. Но как-то все по-другому было. Не так, как вчера. Дольше. Нежнее. Уснули, почти как приличные, часам к четырем. И проснулись по-взрослому. В обнимку, к десяти утра.

— Сегодня — воскресенье, — первое, что она сказала.

Я и сам об этом думал. Уик-энду конец. Осторожно предложил:

— Может, ну ее на фиг, эту твою работу?

Замотала головой:

— Нельзя. И работа хорошая, и плата приличная, да и рекомендации здесь много значат.

В принципе, я другого не ждал. Это Америка.