Наталия Яровая - Тень Казановы

Через две недели мне удалось переслать ей с оказией шесть тысяч. Пусть быстрее сбудутся твои мечты, Люба!

И в отпуск уехал. С Гришкой. Подальше от телефонов. На месяц.

Говорил же — сентиментальный я.

Больше я о ней ничего не знаю.

Как живешь, Любонька?

— Кофе, Сергей Викторович?

— Пожалуй.

— Может, с коньяком?

— Почему бы и нет?

Она долго где-то бегала. Как выяснилось позже, искала чашку, искала сахар, искала кофе. Коньяк был.

Так и познакомились — Виктория. Вика, Вичка, Викулькин. Но на тот момент — Виктория. Андреевна, если быть точным. Она была директором большого учреждения, проектного института, как ни странно выжившего с совковских времен и оставшегося при солидных площадях. Я — директором и хозяином частной конторы. Пришел к ней с улицы, снять пару комнат под офис. Сдала. Кофе выпили. С тех пор просто здоровались, когда случайно пересекались у лифта или на стоянке.

Мы здорово пьянствовали тем летом. То клиент хороший, то просто друзья набежали. Лето было удивительное. Теплое. Солнце с утра. Какая работа?

Строили помаленьку, торговали всем подряд. Однажды завез ей домой коробку памперсов для дочки. Просто потому, что завалялись. Она засмеялась и сказала: «Я тебя люблю». В шутку… Всю ночь вертелся. Не спалось.

Вадим, кажется, как-то предложил пригласить ее на очередную вечерушку — арендодатель нам она, мол, уважать надо, дружить. Пригласили без оптимизма. Пришла! Смеялись. Дурачились, пили дрянь какую-то. Виски. Не наш напиток, не русский.

Нашел себя на Шаморе — мы стоим с ней прямо в море, по щиколотку в воде, держимся за руки. Она рассказывает, как размножаются ракушки. До сих пор не вспомню как. Зачем-то поцеловала меня. В щеку. Я попросил: еще. Поцеловала еще.

Протрезвел. Отвез ее домой. Чинно. У нее — совсем маленькая дочь и сын Васька. Муж благополучно отчалил в Америку-разлучницу. По первости прислал пару романтических писем про благодатную страну. Потом потерялся, как водится. А у меня на тот момент — роман с длинноногой козой. Каждый при своих, в общем.

На следующий день нашел под «дворниками» машины бумажку. На ней — смеющееся сердце, пронзенное пушистой стрелой. Позвонил ей, сказал, мол, хорошо рисуешь, а она вдруг растерялась — как догадался-то? Да вот так. Сам такой…

Потом черт какой-то понес меня в Находку. Ей, оказалось, туда же надо. В филиал, бумажки завезти. Больше некому, конечно…

Сговорились, сели с утра пораньше и подались. Быстро как-то все дела переделали, назад — в самый зной, в полдень. А спешить вроде и некуда. Остановились в бухте по пути. Жарко! У моря — четыре калеки. Взяли перекусить, искупались. Вода как стекло, чистая, теплая. Но купались каждый сам по себе. Слопали по шашлыку, разлеглись на полотенцах. Подтянулся и поцеловал ее. Невинно. По-братски. Как старшую сестру. И все.

Сели в машину, поехали. Я — за рулем, рубаха расстегнута, мужественный профиль с обгорелым носом. На ее месте уже спекся бы. Нет, положила руку мне на плечо, пощекотала затылок. Заерзал. И опять на этом все. Тяжелый случай.

Довез до дому.

— Пока?

— Пока-пока. До завтра.

Не дал ей выйти из машины, развернулся, помчался обратно из города, к морю.

Молчала. По радио голосили: «Я гото-ов целовать песок, по которому ты ходи-ила!»

Взялся подпевать. Посмотрела на меня, сказала спокойно:

— Отвези домой. У меня там дети с бабушкой заждались… Поздно уже.

Правильная ты моя! У меня тоже, между прочим, сын есть. И жена. Бывшая, правда. И коза длинноногая. Вот! Завелся с полоборота, брякнул:

— Когда-нибудь ты захочешь, чтобы мы проехали поворот к твоему дому, а я сверну!

Умно, конечно, сказал. Ни дать ни взять.

Промолчала в ответ. Слава богу!

Привез. Попрощались как ни в чем не бывало. По дороге купил бутылку водки. Приехал домой и пить не стал. Ждал, что она позвонит. Из-под подушки какой-нибудь.

Но нет — тишина. Лег. Длинноногая коза утешила по-своему. Кое-как уснул.

Так и жили. Время шло. С чего, не знаю, пригласил ее вечером на чай к себе домой. Она и согласилась. С козой на тот момент расстался. Жил один. Сиротливо. Купил пару рулетов и бутылку «Пол Масона». Долго распинался, какое вкусное вино. Как выяснилось позже, все эти вина ей до лампочки. Не пьет.

Стемнело. Я зачем-то надел плащ и подошел к ней. Она засмеялась, расстегнула пуговицу на плаще, и он свалился с меня. А под ним ничего и не было. Аполлон!

С тех пор завертелось. Нельзя было дня прожить, чтобы не увидеть, не позвонить. Всегда хотелось быть рядом.

Иногда везло. Подворачивались командировки в Москву. Ей, конечно. Я просто мотался прицепом. Зато жили радостно в отеле, и никто не дергал. Ужинали вместе, гуляли, взявшись за руки. Культурная программа какая-нибудь, обязательно. В столице, чай!

В последний раз — та же схема. У нее — командировка в Москву, я планирую радостное прибытие в столицу через пару дней.

Проводил, помахал, скупую слезу утер. И облегчение почему-то вдруг почувствовал. Назавтра — мой день рождения, блин! А следом за ней лететь — только через два дня. Свобода! Хм.

День рождения чествовали с размахом. С утра — в офисе. Народная тропа не зарастала. Потом плавно перетекли в ресторан. К ночи — домой. С длинноногой козой (откуда-то прорезалась!). В душе вместе плескались, вкусняшку какую-то из одного бокальчика пили, стихи вспоминали. «Мы не будем пить из одного бокала. Потому что ты мальчишка озорной. Потому что так у вас заведено — с кем попало целоваться под луной…» Ну и так далее. С козой всегда весело. Без напряга.

И тут позвонила она. Поздравляю, скучаю, жду. Спрятался с головой под одеяло. Как пацан! Отвечал скупо.

— Ты не один?

— Один!

Зря врал — догадалась. Больше не звонила.

Через два дня полетел. На сердце нелегко. Никуда неохота. И козу вдруг жалко оставлять стало.

Прилетел. Никто не встретил. Ну-ну. Взял такси и поехал. Вместо гостиницы «Москва», где она остановилась, заселился в «Россию». Врозь так врозь. За каким летел?

Нашла через пару часов. Через общих знакомых, которым уже объявился.

— Ты чего?

— Да отель перепутал, а ты?

— А я не тот рейс встречала.

Бывает…

Чемодан подхватил и перебрался в «Москву». Нехотя, если честно. Хандра какая-то напала. Любоньку ни к селу ни к городу вспомнил.

Она ни о чем не спрашивала, не приставала.

Суетился, делано веселился. Втихаря звякнул козе. Потом сказался усталым и сделал вид, что быстро уснул. Стерпела.

Маета не проходила. Ничего не хотел. Старался не смотреть на нее.

На третий день не выдержала. Спросила. Хотел закричать в ответ: «А помнишь, я говорил, что когда-нибудь ты захочешь, чтобы мы проехали твой поворот?!» Промолчал, слава богу.

Она из душа как раз вышла. Взъерошенная вся. В волосах капельки запутались. Родная очень. А в глазах — тревога. Предгрозовая…

— Что-то происходит, Сережа. Не то.

— Все в порядке, — ответил. И брякнул: — Заяц, я люблю тебя. — Сам испугался. Как в кресле сидел, так и прилип. И понял — не вру. Внутри защемило и сжалось. Где-то над желудком. Сердце, наверное. Растерялся. Но в руки себя взял.

— Я сегодня к Игорю поеду, сто лет не виделись, поздно буду, не волнуйся.

— Не буду, — тоже, видать, подрастерялась.

Я вообще-то частенько говорил ей про любовь. Но не так.

Уехал.

У Игоря — дым коромыслом. Гуся жарят, салаты уже на столе. «К нам приехал, к нам приехал…» Все рады, все виснут на шее. И жена, и дети. Учились вместе когда-то.

Ели и пили. Говорили без умолку.

Конечно, оставили ночевать. Хотел позвонить, предупредить. Но не успел. Позвонила сама. Разговаривала с Игорем. Он весело отвечал:

— Да нормально, институт вспоминаем, пусть уж у нас ночует — поздно, а чего ты с ним не приехала — моя была бы рада.

Положил трубку, развел руками: тебя, брат, не попросила.

Тут и затосковал. В отель хочу, к ней. Обнять, прижать. Мою! Какая она из ванной сегодня вышла — как будто моя половинка.

Не пустили.

Спать, конечно, не стали. Пропьянствовали, проболтали.

В шесть утра не выдержал. Смылся. «Не такой уж горький я пропойца…»

Возле гостиницы в метро купил большую красную розу. На длинной ноге (как у козы. Тьфу, смешно даже!).

Взлетел на этаж. Ключа, конечно, нет. Стучать не стал. Поскребся. Распахнула дверь. Я лихой такой. Полупьяненький. Роза наперевес.

— Я так тебя люблю!

— Вернулся? — достойно так спросила. Вроде как с обидой в глазах, но виду не подает. Гордый пушистый заяц с припухшими глазами. Со спа? Или довел девушку до слез, козлище такой?

Обнял:

— Вернулся. И всегда возвращаться буду.

— Тогда всегда буду ждать.

Поцеловал. И провалились сразу куда-то. Вместе и надолго. Чего-чего, а целоваться я умею!

Розу потом пристроили в бутылку с водой. Долго держалась! Дней пять. До самого нашего отъезда…

Детство мое прошло в окружении большой семьи. Мама-папа, само собой, еще бабушка с дедушкой по папиной линии и плюс два папиных младших брата — Коля и Толик. Семья была жизнерадостная. Меня любили без меры. Самым замечательным было то, что все мы проживали дружно и весело под одной крышей в трехкомнатной хрущевке на первом этаже. Окна прямо на пляж Иртыша выходили. И кошку еще держали, Рыжуху. Потом одного из братьев — среднего — в армию забрали. В доме на два года попросторнее стало. Но через два года он вернулся. И ничего — радовались все.

Бабушка с дедом меня боготворили. В семейных преданиях бережно хранили историю о моем появлении на свет. Мама надумала рожать меня к ночи. Вызвали «скорую». С мамой в машину и бабушка уселась (ей тогда сорок четыре года было — бабушка!) и подались в роддом. Бабушка на тот момент в этом роддоме не то старшей медсестрой работала, не то старшей акушеркой. Генерал почти. Дальше понятно: среди ночи — все в роддоме на ушах, к торжественному приему родов готовятся. Впереди — бабуля на боевом коне. И при этом приговаривает:

— Алюша (это она маму мою так звала ласково, невестку свою)! Девочку роди! Я тебя умоляю!

Я бы на ее месте тоже умоляла — троих сыновей вырастить, сдуреть можно! Оттого и маму мою, когда отец на ней женился, на руках все в доме носили — надоел чисто мужской коллектив.

Я, когда рождаться начала, прежде голову на свет божий высунула, как все нормальные дети. А голова у меня в темных кудряшках оказалась. Почему-то решили, что мальчик, не верили, что такая красота и у девочки может быть. Расстроились слегка. Но разочарование длилось недолго. Девочка!

Бабушка, хоть и выстроила к этому моменту медперсонал в три шеренги, роды сама приняла. И к последующим послеродовым процедурам никого не подпустила.

Мужская часть семьи той ночью дома тоже не скучала. Примерно в это же время наша кошка Рыжуха родила троих котят. Словом, мама с Рыжухой всем нашли занятие.

С котятами было проще, им дали самые подходящие имена: Толик, Андрюшка и Колян — в честь братьев. Потом добрым людям раздали. А со мной вышла заминка.

Каждый из шестерых взрослых членов семьи считал, что одарить меня именем должен именно он. Увы, вариант у каждого был свой. Счастливому отцу нравилось — Ольга, маме — имя Катерина было по душе, младший братец настаивал на Свете, в честь очередной своей пассии, а бабушка без ложной скромности хотела дать мне свое имя — Юлия. Дед же полагал, коль родилась я в мае — месяце знамен и салютов, то и должна быть Викторией. Ну и так далее. И пока безымянный темнокудрый ангел (то есть я) невинно спал в новенькой кроватке, семейство ломало копья. В конце концов было принято мудрое решение. Достали с антресолей чью-то старую заячью шапку, каждый написал свой вариант моего названия на бумажке, скрутили в трубочки и бросили туда. Ушанку трясли долго и старательно, по-честному. Потом маме моей доверили вытащить судьбоносную бумажку. Так я стала Викторией — дедов вариант. Справедливо, на мой взгляд.

Стали меня дружно растить. Внучечка! Самое интересное — потом остальные братья тоже переженились. И у них одни пацаны рождались! У среднего — двое. У младшего — один.

А я так и осталась для бабушки с дедушкой неповторимой царевной!

Поутру дед в нашу с родителями комнату стучится, яйцо всмятку мне в специальном подстаканнике вносит. А как же — перед завтраком червячка в ребенке заморить надо, чтоб худеть, не дай бог, не начал. После — бабушка на кухне кашку свежесваренную подает (я пшенную уважала) и вареньица клубничного в голубой розеточке. Ну а потом уже меня наряжали, и мы с мамой на пару отправлялись в садик, она там воспитателем работала. Как раз к завтраку поспевали. В общем, чувство голода у меня с детства задавили на корню.