Лаура Паркер - Тень луны

Она начала сопротивляться.

— Что ты делаешь?

— Стараюсь вспомнить, какие ощущения ты пробуждаешь, — ответил он и зарылся носом в мягкую шею сзади ее уха. — Ты пахнешь все так же, Джилли. Очень вкусно.

Она попыталась вырваться, но его руки, лежащие на ее талии, скользнули выше и сжали теплую грудь.

— Не надо! Остановись! Остановись!

Она выкрикивала эти слова в коротких перерывах между приступами смеха, но он держал ее крепко. Его губы нашли ее ухо, вобрали в себя, а потом он начал покусывать мягкую мочку. Мгновенная реакция тела одновременно порадовала ее и смутила. Из-за беременности она перестала носить жесткие корсеты. Его ласковые руки быстро обнаружили соски сквозь тонкий корсет, и он начал нежно сжимать их пальцами, пробуждая в ней волны желания, окатывающие низ ее живота.

Она скользнула в его объятиях, сдвигаясь вперед с сиденья. Он оторвал одну руку от ее груди и стал заваливать ее на спину, прижимая ее бедра к своим.

Его рука просунулась между ее колен.

— О, Джилли, — услышала она его взволнованный шепот, — сколько на тебе нижних юбок?

— Достаточно, — заверила она его, но сама начала в этом сомневаться. Она чувствовала, как его пальцы поглаживают низ живота, возбуждая и посылая импульсы наслаждения.

— Отпусти меня, Джош. Ну пожалуйста!

В ее голосе прозвучала мольба о помиловании, и он понял это.

Он медленно выпустил ее, а потом взял за подбородок и повернул к себе так, чтобы посмотреть ей в глаза. То, что он увидел, одновременно и успокоило его и встревожило. В ее глазах было высокомерие и гордость, смелость, но там виднелась и нежность, которую она выказывала ему одному. Он почти потерял ее. Он до сих пор испытывал дрожь от мысли об этом, и так, возможно, будет всегда, ибо жизнь — вещь хрупкая и непредсказуемая.

Он прижал свой рот к ее рту.

Когда он наконец оторвался от нее, Джулианна чуть отодвинулась, но понимала, что в ее мире нет места никому, кроме него: его прикосновение, его запах, взгляд его горячих глаз…

Он рассмеялся чистым и дерзким смехом:

— Поедем, девочка, а не то мы оскорбим такой день нашими нуждами.

Он взял вожжи, хлестнул ими по спине пони и направил его по дорожке, ведущей к морю.

Когда они доехали до вершины холма, Джош помог ей сойти с повозки. Он взял корзинку с едой и одеяло и повел Джулианну узкой тропинкой, которая вела к пещере у кромки моря. Это было естественное убежище от ветра, укрытое от всяких глаз. Он поставил корзину с едой на траву и расстелил одеяло на песке, прижав его концы камнями.

Джулианна молча наблюдала за его действиями, не предлагая ему своей помощи, в которой он, впрочем, и не нуждался. Вместо этого она пожирала глазами каждую частицу его тела, все то, чего она была лишена последние недели. Она завидовала завитушкам волос на его затылке, которые касаются его сильной шеи. Она ревновала к этим завиткам, ласкавшим его щеку каждый раз, когда их касался ветерок.

Когда Джош снял с себя куртку, поскольку становилось жарко, она позавидовала рубашке, облегавшей его широкие плечи и спину и свободно лежавшей на его груди. С неодобрением взирала она на штаны, обтягивающие его крутые ягодицы, когда он нагибался. Она сердилась на широкий ремень, висевший на его бедрах. Особенно не нравились ей пуговицы, застенчиво прикрывавшие его мужскую силу.

Никогда еще он не казался ей таким настоящим, таким четким и полным жизни. Как он мужествен, как желанен!

Она отвернулась и прикусила губу, чуть не заплакав от этих глупых мыслей, но ясно понимая их воздействие на ее сердце и тело. Она хотела его, она жаждала его так сильно, что испытывала боль. Она вонзила ногти в свои ладони, чтобы отвлечь себя иной болью. Когда же он подошел к ней сзади, она задохнулась.

— Пойдем со мной, Джилли, — сказал он беззаботно, взял ее за руку и вывел на солнечный свет.

Они долго гуляли, солнце грело их лица, а ветерок играл их волосами. Каждый раз, когда они останавливались, он снимал с нее какую-то часть ее одежды. Сначала он снял с нее туфли и чулки, потом шаль и под конец — шляпку и очень медленно стал распускать волосы, уложенные в простую прическу. Порыв ветра вырвал волосы из его рук и взвихрил их подобно черному знамени, а он отступил и улыбнулся:

— Я хотел проделать это с первой же ночи, когда увидел тебя, такую доверчивую, раскинувшуюся в постели.

Он снова поймал ее руку, и они стали размахивать руками, как часто делают дети, она старалась приспособить свои шаги к его шагам, радуясь яркому дню, блистающему морю и его обществу.

Потом они вернулись к пещере, где было разложено одеяло, и он, улыбаясь, опустил ее рядом с собой:

— Накорми меня, Джилли.

Она так и сделала. Еды, лежавшей в корзине, могло хватить на полдюжины человек, но она никогда раньше не видела, каким аппетитом обладает он. Джош съел трех зажаренных голубей, уничтожил банку гороха, краюху хлеба и полкруга сыра, буквально не переводя дыхания. Она смотрела на него с удивлением, опершись локтями в колени, а подбородком — в ладони.

Закончив трапезу, он откинулся на одеяло и подложил руки под голову.

— Знаешь, ты так можешь лопнуть, — сказала она с легкой усмешкой.

Он весело глянул на нее, синева его глаз казалась осколками неба между его светлыми ресницами. Он высвободил одну руку и протянул к ней:

— Полежи рядом со мной, Джилли.

Какое-то мгновение она не могла двинуться, не могла найти в себе мужества сделать то, чего жаждала с того момента, как увидела его силуэт на фоне майского неба. Потом ее рука протянулась к нему.

Он уложил ее рядом с собой, в изгиб, образуемый рукой и плечом. Поняв, что он не намерен предпринимать ничего больше, она подумала, что он не чувствует того же, что она. Никогда в жизни она не совершала большей ошибки.

Никогда в своей жизни Джош ни в ком не бывал уверен так, как в этой женщине, лежащей рядом с ним. Его рука, лежащая под ней, вздрагивала под тяжестью ее тела. Его ноздри дрожали от благоухания, идущего от ее нагретой солнцем кожи. Он целый час любовался ею на берегу, завидуя ветру, обвевающему ее лицо, платью, которое прилегало к ее телу так, что соски ее грудей выступали под материей. Жажда обладать ею была так велика, что ему стало тесно в брюках.

Тем не менее он держался несколько в стороне, пока не увидел в ее глазах такое же отчаянное желание, как и владевшее им. Он не мог понять, что подогревало ее упрямое стремление избегать его, пока не вспомнил, как она по-прежнему приветствовала Джоша в своей постели, даже когда злилась на Адриана. Он улыбнулся. Его чопорная Джилли в душе была распутной. Поскольку Джош теперь не мог приходить к ней в Блад Холл, он придумал такую встречу.

Он обернулся к ней, его лицо было в нескольких дюймах от ее лица, и дотронулся пальцем до ее щеки. Глаза ее расширились, они стали огромными и зелеными, как море сзади них.

— Джилли? — тихо спросил он.

Джулианна поняла этот невысказанный вопрос. Жар начинал сжигать ее кожу там, где он касался ее. Когда его пальцы стали гладить ее щеку и подбородок, она запрокинула голову и закрыла глаза.

Он поцеловал ее, и она ощутила теплоту солнца на своих губах.

Он не спешил. Все время, какое существовало на свете, было их. Где бы ни касались ее его руки, ее кожа начинала пылать. Один поцелуй переходил в другой, пока губы не распухли, а зубы не начали болеть. Их слияние оказывалось таким полным, что они задыхались, когда отрывались друг от друга.

Он встал и поднял ее на ноги, обнимая ее. Снедаемая нетерпением, Джулианна подняла свои руки к его щекам, сжимая его теплое лицо, и поцеловала со всей трепещущей страстью, радостью и любовью, переполнявшими ее сердце. Она с удовлетворением услышала, как он застонал от наслаждения, ее руки обвили его шею, пальцы впились в его волосы.

Его руки нащупали ее плечи, скользнули по ее спине, лаская с такой нежностью, что тела их как бы слились. Потом его руки снова поползли вверх по спине, расстегивая попадавшиеся ему на пути крючки и пуговицы.

Его сильные и нежные руки спустили с ее плеч платье, которое легло на землю волной желтого муслина. Потом пришел черед бесчисленных юбок. Джулианна отступила на шаг и предстала перед ним обнаженная.

Она не произнесла ни слова, он тоже молчал. Но она не отводила глаз от его сияющего взгляда, подстегивающего ее отвагу и его желание. Она следила за ним серьезными глазами, видела свое отражение в его глазах.

Он раздевался, и при этом они оба понимали, что никогда не видели друг друга при дневном свете. Она представляла себе его широкую грудь, ребра, живот, но не видела раньше блестящих золотых волосков на его теле, не видела набухшего, налившегося красным цветом, прямого, как стрела, его члена. Когда она снова взглянула ему в лицо, в ее зеленых глазах он увидел нечто новое — восторг от полученного урока.

Они стали быстро двигаться, улыбаясь и радуясь, как дети. Но в страсти, которая сжигала их, не было ничего детского. Губы, руки, языки, сплетающиеся ноги… они целый час не отрывались друг от друга.

Они еще часто будут этим заниматься, но свежесть ощущений уже никогда не повторится.

Он быстро вошел в нее и понял, где таится успокоение, которого ему так не хватало последние недели. Здесь было его место, в ней и с ней, и он будет здесь так часто, как сумеет, и так долго, сколько позволят силы.

Момент полного удовлетворения, опустошающего наслаждения был оглашен ее вскриками и его глубоким вздохом облегчения.

— Я боялась, что ты больше не хочешь меня, во всяком случае так, — прошептала Джулианна, прерывая свои слова счастливым смехом, когда мир снова обрел четкие очертания.

— Ты сумасшедшая! — упрекнул он и поцеловал ее в щеку. — Как бы я мог?

Она прижала палец к его распухшим от поцелуев губам:

— Когда ты говорил моей бабушке о том, что женишься на мне, то упомянул только о долге.

Он рассмеялся:

— А ты предпочла бы, чтобы я сказал ей, что хочу ее внучку из-за вкуса ее губ и ощущения ее бедер, когда она их раздвигает?

— О!

— Только "О", Джилли? — Он неожиданно еще крепче обнял ее, словно боясь, что она может выскользнуть и убежать. — Я чуть не допустил, чтобы тебя убили! Я не должен был оставлять тебя, когда Уиил был поблизости. Сотни раз я упрекал себя за свою глупость…

Она прервала его слова крепким, долгим поцелуем.

— Не надо больше взаимных обвинений, — прошептала она, когда оборвала поцелуй. — Я люблю тебя. Ты любишь меня. Этого достаточно.

— Да, более чем достаточно, — ответил он и вновь поцеловал ее.

Они еще долго лежали на песке друг у друга в объятиях и шептались до самых сумерек. Они поверяли друг другу свои самые сокровенные тайны, которые никогда никому не рассказывали и, вероятно, никогда больше не будут рассказывать.

Потом их разговор принял более практичный оборот. Он рассказал, что ее дедушка предложил ему должность в правительственном учреждении, но он недавно получил в наследство маленькое поместье в Корнуэлле от умершего брата своей матери, и жизнь помещика больше привлекает его. Она ответила ему, что жизнь в деревне всегда привлекала ее больше, чем Лондон, и что она всегда была уверена, что у детей должна быть свобода расти беззаботными там, где измазанные в играх ручонки и личики не вызывают неодобрения.

В конце концов, когда солнце уже наполовину село в морскую пучину, он привлек ее к себе, нежно поцеловал и сказал:

— Не заставляй меня больше ждать, Джилли. Скажи, что ты выходишь за меня замуж.

Она глянула на него, и в глазах ее была любовь, мужество и вера.

— Я выйду за тебя замуж, Джош Тревелин Адриан Лингейт и буду рожать тебе детей. Бог поможет нам, что бы люди ни говорили.

Он улыбнулся, и эта улыбка проникла глубоко в ее сердце.

— Они скажут, что сумасшедшая старая дева с вересковых пустошей вышла замуж за нищего садовника и наслаждается сельской жизнью!

Леди Реджина Кингсблад, маркиза Ильфракомбе, вскоре после полуночи вошла в розарий в шелковой накидке поверх бального платья. Несмотря на теплую летнюю ночь, она ощутила легкий холодок, закрывая за собой калитку. Лунный свет сквозь листья деревьев лежал серебряными монетами на дорожке. Поначалу она ничего не слышала, стоя в ожидании в тени, но вскоре различила первые ноты мелодии, которая всегда возникала в ее голове, если достаточно долго ждала.

В центре розария, где лунный свет беспрепятственно падал на землю, она увидела вальсирующую пару. Они кружились с легкостью биения сердец, их силуэты казались не более чем миражом, тенями от облаков, проносящихся над вересковыми пустошами.