– Ничего подобного! – воскликнул Исаак-эфенди. – Мы будем служить Хюррем Султан. Мы поможем ей, а она при необходимости поможет нам. У нее есть два блестящих качества: сила и честность.

– Мне казалось, что вы хотите подчинить ее себе, – заметил молодой торговец.

– Хотел, – кивнул Исаак-эфенди. – Как и многих высокопоставленных чиновников, да. Ты же знаешь, многие из них обязаны нам, многие запутались в долгах… Но все они подчиняются из страха разоблачения и предадут нас при первой удобной возможности. Хюррем Султан – дело другое. Ее нельзя испугать, но, заключив сделку, она честно будет выполнять ее условия. О, мальчик, запомни, у этой женщины государственный ум!

* * *

А в Венгрии дела шли своим чередом. Огнем и мечом Сулейман прошел по стране, опустошая ее. В Стамбул потекли сначала ручьи, а затем реки добычи – золото и невольники. Небольшая армия Людовика изворачивалась, убегая от решающего сражения, покусывала османскую махину с боков, отъедая маленькие кусочки, но не в силах была не только остановить нашествия, но даже хоть несколько затормозить его. Уж очень неравны были силы. Людовик бесконечно писал всем европейским монархам, унижался и умолял, но его лишь обнадеживали обещаниями помощи, которой не суждено было дождаться.

– Когда-нибудь и они будут стоять против османов один на один, как я сейчас, – предсказывал молодой король, тяжко вздыхая в предчувствии скорой гибели. – И они вспомнят о моей судьбе.

Пришли войска из Богемии и Моравии, но их было мало. Остальные венгерские вельможи предпочитали договариваться с турками, ожидая для себя торговых привилегий и новых богатств.

Людовик вновь писал, пророчествуя и угрожая, но письма его уже стали привычными, на них почти что не обращали внимания. Лишь понтифик вздохнул меж двух бокалов вина и кусочком куриной котлетки. И то вздох его был печалью о напрасно потраченном на Венгрию золоте, но не о печальной участи венгерского короля.

– Сын мой, что можем мы противопоставить султану? – спросил Климент VII у камерария. – Кто даст нам войско, если вдруг этот нечестивец Сулейман решит захватить Рим?

– В этом случае нам останется только одно – бегство, – ответил камерарий. – Сулейман слишком, слишком силен.

– Будем уповать на Господа. – Понтифик опустил голову. – На все воля Его.

Он подумал, что неплохо бы отслужить молебен-другой, прося Господа о помощи. Хотя Климент и сомневался в действенности такого метода. Будучи наместником Петра на земле, он не слишком доверял молитвам и просьбам, обращенным к небесам. Господь суров, это известно. И если Он не пожалел Своего сына, отдав его на растерзание римским варварам, то пожалеет ли обычных людей, если волей Его будет преподать им урок? Понтифик не был уверен, что Рим так уж ценен для Господа, чтобы защищать его от османских полчищ. Но молебен все же не повредит.

А армии в Венгрии уже сошлись в решающей битве. Маленький городок Мохач, почти деревня, стал свидетелем катастрофы, постигшей войско Людовика.

Равнина представлялась Людовику очень удобной, чтобы атаковать османские войска конницей. У него было пять тысяч конных рыцарей, да еще столько же спешило из Хорватии к месту схватки. Дикие турецкие полчища должны были рассеяться в ужасе перед такой мощью – так думал молодой король. Пехота его была стойкой, да еще восемьдесят пушек могли навести страх на врага. Так что Людовик, не будучи уверенным в победе, считал, что сможет все-таки дать хороший урок османам. Ну а если еще придет войско Яноша Запольяи, трансильванского князя, – а он клятвенно обещал! – то, возможно, с поля битвы побежит Сулейман, а его войска будут наступать на пятки своему повелителю. Немного удачи и помощь Господа – вот и все, что просил Людовик.

– Господь не оставит нас, – так он сказал своим военачальникам перед битвой. – Не может ведь Он оставить христиан и отдать победу неверным!

Все согласились. Ведь стоит османам победить – и вся Европа ляжет перед ними почти что беззащитной. Они получат слишком удобный плацдарм для разорения христианских земель. Господь не допустит подобного! Да и сам понтифик молится о победе венгерского короля. Не может ведь его молитва остаться без ответа!

– Климент больше переживает за свои деньги, чем за твою победу, – заметила королева Мария мужу.

– Какая разница! – резонно ответил тот. – Лишь бы слова, обращаемые им к небесам, были искренними!

В предрассветных сумерках армии подготовились к бою, и с восходом тяжелая конница христиан двинулась на османов, размахивая мечами. Правый фланг турецкой армии начал отступать, и Людовик возликовал. Он был прав: этим дикарям не устоять против настоящих христианских рыцарей! Все их предыдущие победы были случайны, да еще сыграло свою роль неумение военачальников. Но если правильно взяться за дело, то эти полчища, что подобно саранче обгрызают христианские земли, будут уничтожены, втоптаны в грязь и болотистую землю при Мохаче!

Он скомандовал, и пехота атаковала, поддерживаемая огнем всех пушек. Янычары встретили ее, и вот удивительное дело – не слишком-то испугались пушечных залпов. А рыцари заходили за турецкой конницей все дальше и дальше, пока не стало слишком поздно: в бой вступили османские пушки, и было их не восемьдесят, как у Людовика, но три сотни. Откуда-то вынырнули стрелки с мушкетами, затем еще всадники, и еще… Турецкие воины множились прямо на глазах, и христианская армия, объятая ужасом, начала отступать к Дунаю.

Холодны воды Дуная, и даже в летний полдень, в самый знойный день от них веет прохладой. Равнодушны воды Дуная, и все равно им, кого принять в свои объятия – турецкого ли, христианского ли воина, – одинаково спокойно обнимут его волны, убаюкают и схоронят на илистом дне.

Всадники Людовика бежали в панике, пехота продолжала сражаться. Кровь лилась рекой, и болотистая земля у Мохача покраснела. При каждом шаге на поле битвы раздавался всхлип – будто плакали христианские вдовы, – и под сапогом проходящего солдата поднимался кровавый фонтанчик.

Солнце поднялось к зениту, и тени стали коротки, почти не видны. Все было кончено для Венгрии и для молодого Людовика. Армии христиан не существовало более, тех, кто не погиб, добивали после. Пленных не пощадили, их даже не взяли рабами. Двадцать пять тысяч воинов, сражавшихся с именем Христа, упокоились при маленьком городке Мохач. Против них была вчетверо большая армия, славящая Аллаха. Центральная Европа легла перед Сулейманом, готовая к завоеванию.

А Янош Заполняй, на чью помощь так рассчитывал наивный молодой король, даже не двинулся к Мохач у из своей Трансильвании. Ему это было незачем, ведь к чему сражаться с султаном, чтобы королем продолжал оставаться Людовик, если можно получить из рук османов венгерскую корону для себя?

Через две недели после сражения при Мохаче пала Вуда, столица Венгрии, и Сулейман заторопился домой. Он еще не видел своего младшего сына, рожденного Хюррем во время венгерского похода. Он соскучился по своей чаровнице, по своей любимой колдунье с рыжими волосами. Да и дела империи требовали его личного присутствия в столице.

* * *

Султан не сразу узнал Топкапы по возвращении, да и вся столица изменилась. Те, кто писал ему о расточительстве Хюррем, были правы без сомнения: огромные деньги потратила она на переустройство города и дворца. Вместо деревянных домов вознеслись каменные, отремонтированные мостовые украшали улицы, в порту кипела жизнь – разгружались тяжелые суда… Ну а дворец и вовсе стал похож на волшебную сказку, и дворцовая гвардия гордилась новыми казармами и новыми привилегиями.

Удивительнее всего для Сулеймана стало открытие: казна государства вовсе не была пустой. Он рассчитывал, что с помощью Искандера Челеби Хюррем сможет поддержать порядок во дворце и городе, ну а затем можно будет вернуть долг казначею из добычи, взятой в походе. Добыча была богатой! Но казна не была должна дефтердару ни единого акче. Вообще никому не была должна! Более того, она была полна золота, и добыча из Венгрии не наполнила, но преумножила ее богатство.

– Надо бы обязать всех женщин учиться, – заметил Сулейман в беседе с шейх-уль-исламом. – Посмотрите, чего добилась Хюррем Султан, посещая мою библиотеку.

– Не дай Аллах, повелитель! – воскликнул шейх-уль-ислам. – Султанша – счастливое исключение, она удивительна и неповторима. Она очень умна, но при этом любит вас и всецело вам предана. Но представьте, что подобную власть дадут всем женщинам! Ведь далеко не все они столь преданы и честны. Как же тогда мужчины будут управлять ими?

Сулейман задумчиво кивнул.

Для Стамбула наступал золотой век, время величия. На рынках продавали и покупали, золото и серебро лились нескончаемыми потоками. Военные походы были успешны, и османская армия покоряла все новые и новые земли. Никто не сомневался, что когда-нибудь Сулейман исполнит заветную мечту и намаз прозвучит в самом сердце христианства, в самом Риме, у подножия престола святого Петра.

Ну а сам Сулейман наслаждался безоблачным счастьем в объятиях своей рыжей колдуньи, и ее зеленоватые глаза были единственным морем, в которое он желал окунаться, а пышные локоны – единственным одеялом, согревающим его тело.

Часть третья

Сумеречный ветер

Вечерние сумерки – самое странное время суток. Время, когда уходящий день еще цепляется всеми силами за часовые стрелки, выпуская то острый солнечный луч, выплескивающийся из-за облака, то прохладный порыв ветерка, несущего полуденный аромат. День не хочет уступать время ночи, и эта борьба приводит к удивительным обманам. В вечерних сумерках все изменчиво, все не такое, каким кажется. Тени колеблются, делая мелкое значительным, а великое уменьшая до несущественной малости.

Сумерки – время усталости, подготовки к отдыху. Дела одного дня уже завершены, а на начало новых нет времени, и усталые руки складываются в бессилии, а затуманенные глаза сами закрываются. Сумерки обволакивают, уговаривают отдохнуть. Зачем суетиться сейчас? Завтра будет новый день, и тогда все вновь проснется, обновленным и радостным, и можно продолжать начатое.

Вот только день может и не наступить. Тем более что за сумерками с неизбежностью следует ночь.

* * *

Время шло. На стамбульских базарах говорили уже о праведности Хюррем Султан, а вовсе не о ее колдовстве. Не может же быть колдуньей султанша, которая построила столько мечетей, больниц и школ! Ее благие дела известны всем, и сам шейх-уль-ислам с уважением произносит ее имя. К тому же она ведь больше не рабыня, не наложница султана, а его законная жена. После смерти Валиде Султан Сулейман совершил никях со своей любимой. Немыслимое, конечно, дело, такого еще не бывало в Османской империи, но и такой султанши, как Хюррем Султан, тоже не видывал Стамбул. Так что пусть будет единственной женой султана, если это – на благо!

А вот о великом визире, Ибрагиме Паргалы, говорили худое. Теперь его обвиняли в тайном христианстве, во взяточничестве и стяжательстве. О нем говорили, что во время последнего похода в Персию он посмел присвоить себе султанский титул, называл себя Сераскир Султан! А еще говорили, что Искандера Челеби, бывшего дефтердара Османской империи, казнили безвинно, по навету Паргалы, который возжаждал получить богатства казначея. Болтали также, что Ибрагим свел с ума свою жену, Хатидже Султан, и держит ее в темных покоях, чтобы она болела от страха и умерла поскорее. Хатидже Султан и в самом деле не отличалась твердостью рассудка, но был ли в этом виновен ее муж – неизвестно. А народ на стамбульских базарах уверенно обвинял его во всем. В скором времени эти слухи докатились и до Топкапы, постучались в покои султана вместе с его тайными соглядатаями.

* * *

Хюррем Султан рассматривала небольшой макет будущей мечети, представленный ей главным архитектором. Она любовалась чистотой линий, роскошными белыми куполами, просторными оконными проемами… Прикрыв глаза, воображала, как маленькое здание растет, становится огромным, и множество людей входят под прохладу сводов, и гудят негромко голоса, и солнце заглядывает в окна, заливая все внутри чистым золотым светом.

– Мне нравится, – сказала она, и Мимар Синан покраснел от удовольствия.

Бывший воин, он недавно занял должность главного архитектора и был очень чувствителен к похвалам. Мечеть, которую строила Хюррем Султан, стала первым его большим проектом, и Синану хотелось сделать нечто внушительное, великолепное, такое, чего не было больше нигде. Архитектор мечтал построить такие сооружения, о которых будут помнить долгие столетия, он жаждал прославить не себя, но всю империю. Великолепные дворцы и храмы, которые Синан видел во время походов в земли неверных, не давали ему спокойно спать, будоражили воображение, и он хотел превзойти тех архитекторов, что строили подобную красоту.

– Этот макет нужно показать повелителю, – заявила Хюррем Султан. – Но я и так знаю, что он скажет. – Она ободряюще улыбнулась Синану. – Ему наверняка понравится.