Но иногда воспоминания приходили сами, непрошенные, незваные. Приходили, когда Ибрагим чувствовал острое, рвущее душу одиночество. Когда ночи казались холодными и ноги леденели под теплыми одеялами. Такой холод не развеять, даже если зажечь уголь в жаровне у кровати или положить на гладкие простыни горячий камень. И одиночество никуда не денется, пусть даже комната заполнится слугами или танцующими девушками. В душе все равно будет беззвездная темнота, как в пасмурные ночи над морем, когда не видно даже волнующейся водной глади, лишь слышно посвистывание ветра в лодочных снастях да далекий скрип уключин такого же одинокого рыбака.

Тео был счастливчиком. Он не знал холодных ночей. На его небе всегда ярко горели звезды. Рядом всегда был Нико. И два обнаженных тела сплетались согревающим объятием, сливались единым порывом, и это было счастьем.

О, Аллах, разве можно назвать такое счастье постыдным? Разве это был грех? Ведь еще в утробе матери их тела были едины, переплетены так, что нельзя было отделить одного от другого. Говорили, что они и родились держась за руки… Они делили колыбель, одежду, материнскую грудь. Так что же нехорошего они совершили, любя друг друга? Мальчишки, совсем еще дети…

Эта любовь тоже осталась в Парге. Там, где Тео, рыба и сладкие пирожки, что пекла мама.

У Ибрагима была другая любовь. Любовь, затопившая его душу горечью и сладкой мукой. Любовь, у которой не было будущего, но и отказаться от нее было невозможно. Закрывая глаза, Ибрагим видел прекрасное лицо молодого султана и мечтал коснуться поцелуем нежной щеки, на которой едва пробивалась кудрявая борода.

Аллах свидетель – вовсе не к богатству потянулась душа мальчишки-рыбака, когда он оказался на потертых каменных плитах дворца в Манисе. Не тихий звон золотых монет, не мечты о громкой славе под знаменами империи заставили его забыть обо всем, что было с ним прежде. Даже о Нико. Особенно о Нико.

– Эти брови подобны лукам, и стрелы ресниц летят мне прямо в сердце, зажигая огонь, который сожжет меня дотла… – прошептал Ибрагим, опуская голову.

Взгляд юного шахзаде – вот начало Ибрагима. В этих глазах утонул Тео, мальчишка-рыбак, словно в морских глубоких водах, утонул вместе со своей наивной и постыдной любовью к брату-близнецу, а на поверхность вынырнул уже Ибрагим. Он отдал душу и сердце великому властителю и никогда не жалел об этом. Даже мучительная, безответная и горькая любовь все равно сладка, пока молодость играет в жилах и поет мелодию надежды. Должны пройти годы и годы одиноких и холодных ночей, пока эта любовь потеряет сладость, оставляя только горечь разочарования, как перестоявшее вино превращается в уксус. Но пока Ибрагим молод и кровь его горяча, он желает наслаждаться каждым мгновением этой любви, каждым ласковым словом и взглядом своего властелина.

– Бисмилляхи Рахмани Рахим! – С именем Аллаха милостивого и милосердного! – так говорил Ибрагим – ведь именно так положено настоящему мусульманину, но видел в эти моменты ясные глаза Сулеймана, его коротко стриженные волосы, мягкими завитками обрамлявшие голову, полные губы, изгибающиеся улыбкой или сжимающиеся гневом. – Субханаху уа Та’аля! – Преславен Он и возвышен! – Султан, султан Сулейман преславен и возвышен. Ну а Аллах… Аллах простит, он должен прощать великую любовь.

– Губы твои – лепестки роз, опадающие жарким днем под поцелуями солнца… – шептал Ибрагим, и глаза его смотрели в синюю морскую даль, не замечая ничего вокруг.

Седат-ага, стоявший у двери, невольно дернул бровью. Неужто молодой хранитель султанских покоев влюблен? Вот это интересная новость! На кухне болтали о том, что он собирается жениться на Хатидже Султан, любимой сестре султана Сулеймана. Но неужели это брак по любви, а не политический союз?

Ага вздохнул. Как же везет этому щенку из Парги, впору позавидовать! Неужто нужно родиться христианином и изменить вере своих предков, чтобы привалило такое счастье? Мало милостей от султана, так еще и брак по любви! А ведь известно: чем выше забираешься, тем меньше любви вокруг тебя. Султан – тот на самой вершине, где парят только орлы, и эта вершина гола, холодна и неуютна. Султан никогда не знает любви. Может, поэтому он лишает и своих приближенных этого чувства?

Ибрагим поднялся, подошел к окну, вдохнул пряный морской воздух, густо перемешавшийся с запахами большого города, полного торговцев и нищеты. Ветерок донес сладостный аромат роз из дворцового сада.

Черные брови молодого хранителя султанских покоев дернулись – он вспомнил, как перемигивались с ехидной усмешливостью паши, когда Сулейман объявил о его назначении на должность. Один даже позволил себе неприличный жест, предварительно уверившись, что султан смотрит в другую сторону. Но Ибрагим все видел, все запоминал. Ферхат-паша, губернатор Семендире и муж Бейхан Султан, сестры Сулеймана, зря надеется на родственные связи с династией. Ибрагим еще дождется удобного момента, а пока пусть глупцы смеются.

Некоторые ждут, что в Сулеймане проснется его отец. Всем известны склонности прежнего султана, еще недавно Топкапы был полон мальчиков-кастратов! Но Сулейман, изгнав их всех, не взял на их место новых. Его гарем – исключительно женский. Вот только слухи ходят и ходят, шуршат по рыночным углам, скребутся по дворцовым переходам, как пауки, плетущие липкую мерзкую паутину. И имя Ибрагима уже привязывают к Сулейману не дружескими, а любовными узами. Такие слухи могут очень повредить молодому султану.

Злобная улыбка изогнула губы Ибрагима, и Седат-ага, стоявший у двери, вздрогнул. Не хотел бы он, чтобы молодой султанский любимчик посмотрел на него с такой улыбкой. В ней не было ни капли веселья, а лишь ледяное дыхание смерти, которое краем зацепило ату, заставив его дрожать, как от холода.

– Вызови охрану, – приказал Ибрагим, и ага метнулся за дверь. – Я желаю отправиться на невольничий рынок.

Слухам необходимо положить конец. Султан недавно вступил на престол, и разные сплетни только ослабят его в то время, когда нужно собрать все силы для противостояния многочисленным врагам. Особенно нежелательно, чтобы такие слухи докатились до иностранных послов, которые, конечно, немедленно передадут их в Европу. А там только и ждут, когда покачнется Османская империя. И так при европейских дворах болтают, что Сулейман миролюбив, да и слишком молод, чтобы вести успешные войны. Они ошибаются, сравнивая Сулеймана с его отцом. Султан Селим был жесток и грозен, а в Сулеймане нет такой жестокости. Но он справедлив, а справедливость бывает куда как мощнее гнева. И результаты справедливых решений оказываются частенько куда более жестокими, чем тех, что приняты в простом порыве гнева. Жестокость Сулеймана – это жестокость самой справедливости, взвешенная, продуманная, чистая и холодная. Европейских монархов ожидает сюрприз. Напрасно они пребывают в убеждении, что для них настали мирные спокойные дни. Все изменится. Но это будет потом, потом… А пока нужно принять меры предосторожности.

Ибрагим Паргалы поднялся и направился к двери. Седат-ага следовал за ним неотступно, из переходов вынырнули еще охранники, присоединились к Седату, неслышно зашагали за хранителем султанских покоев. Ибрагим и бровью не повел в их сторону, стремясь к своей цели. Солнце, дробящееся в высоких стеклах стрельчатых окон Топкапы, казалось ему ликом султана, с нежностью и любовью глядящего на своего верного слугу.

* * *

Паруса, беременные ветром, весело гнали корабль вперед. Острый нос резво рассекал соленые волны, прогретые ярким солнцем. Матросы, весело стуча босыми пятками, деловито бегали по палубе, иногда осклабливаясь в сторону трюма – ветерок доносил оттуда женские голоса. Обидно, конечно, что нельзя даже одним глазком посмотреть на красавиц, но ведь они – подарок новому султану Османской империи от крымского хана, будущие обитательницы султанского гарема. А всем известно, что взгляд на султанскую наложницу лишает головы. Так что матросы предпочитали слушать голоса, смех и плач, долетавшие до них из трюма, а не подсматривать за капитаном и теми, кто носил красоткам еду и воду, в надежде увидеть хоть краешек женской одежды, мелькнувший в приоткрывшемся люке.

Капитан, довольный, поскреб пальцем жесткую бороду. Любит Аллах нового султана, ишь как разогнал корабль с подарками! Счастлив будет Сулейман! И удачлив, по всем приметам удачлив. А удача султана – это удача империи, каждому перепадет хоть по малому кусочку.

Взгляд капитана скользнул по трюмному люку, и вздох покачнул бороду, затуманил зрение. Третий день мысль не давала покоя, тревожила по ночам, вторгаясь в беспокойный сон. Приметил капитан девчонку, одну из тех, что везли в подарок султану. И хоть бы красавица, оно бы понятно. Но девчонка была так себе – тоща, нескладна, взлохмачена. Только в небольших глазках ее светилась веселая живость, движения были порывисты, и напоминала она капитану его первый корабль – не слишком красивый, но резвый и надежный.

Третий день капитан думал – как бы девчонку эту себе оставить. Затеряется ведь в султанском дворце. Да и зачем она султану? У него в гареме тысячи гурий, к чему там нужна тощая нескладеха?

Но вот беда – девчонка ведь уже собственность султана! Как забрать? Разве что… ну ведь могла она помереть в дороге? Мало ли, на море качка, болтанка, не выдержала. Молодая, слабенькая, вот и померла. А то и вовсе за борт упала. Хотя нет, за борт нельзя. Скажут ведь потом, что недосмотрел за грузом, накажут сурово.

Капитан вновь вздохнул. Пустые мечтания. Объявить мертвой тоже нельзя. Обязательно найдется кто-то из команды, кто донесет. За награду – точно донесут. Тогда не просто накажут, а голову с плеч снимут. Еще бы! У самого султана посмел украсть! Покусился на его собственность! А жаль девчонку-то… пропадет она в султанском гареме, как есть пропадет. Но вообще странное дело: все девушки, что назначены для султана, как на подбор – статные красавицы, ходят плавно, бедрами покачивают, будто лодки у причала. А эта – совсем другая. Почему ж ее выбрали? Может, есть в ней что-то такое… этакое… о чем не положено знать простому капитану фелуки. Его дело маленькое – груз доставить в целости и сохранности, сдать по описи во дворце Топкапы, да привезти расписку с печатью Валиде Султан своему хану. А рассуждать о красавицах не положено. А уж тем более – мечтать об одной из них. Даже если она вовсе не красавица. А может, именно потому, что не красавица.

Капитан сам не мог понять что же так привлекло его в этой соплюшке. Он видывал всяких красоток, и совсем юных, только-только начавших ощущать в себе женское естество, и роскошных женщин, жарких, как пески Аравии, и множество нежных рук обнимали его, лаская в низкой духоте капитанской каюты. Но прекрасные глаза гурий быстро забывались, их лица сливались в мутное пятно, тела казались одинаковыми, оставалась лишь память о ласках, но и она была невнятной, однообразной. А эта нескладная тощая девчонка, которую он вез в великолепный Стамбул в подарок молодому султану от его родственника по материнской линии, крымского хана Гирея, вгрызлась в душу так, что капитан постоянно чувствовал, как сосет под ложечкой, будто от голода, и хотелось вновь и вновь видеть ее смешливое круглое лицо, озорную улыбку и яркое пламя непослушных волос.

Капитан от всей души пожелал, чтобы Аллах принес с попутным ветром счастье и удачи этой девчонке. Пусть ее паруса никогда не опадают и не знают штиля! Иншаллах!

Девчонка же, о которой печалился капитан османской фелуки, корчила рожи в трюме, развлекая товарок. Только что она закончила обедать, и пустая миска валялась на полу. Девчонка иногда подталкивала ее ногой, выбивая звонкую дробь, аккомпанирующую представлению. Она то чирикала воробьем, то ухала совой, то начинала скакать по-беличьи. Девушки смеялись, хлопали в ладоши, забывая о муторной качке и подтухшей, теплой воде. А насмешница уже передразнивала капитана, закатывая глаза вверх и скребя остренький подбородок пальцами, будто выискивала что-то в несуществующей густой бороде.

Она находилась в том счастливом возрасте, когда девочка только-только начинает превращаться в девушку и еще не знает, что делать с быстро растущими руками и ногами, для чего природа наполняет ее тело удивительным и странным теплом, от которого в глазах появляется призывный блеск, а у кожи – дивная шелковистость. В это время девочки становятся совершенно нескладными, в них появляется угловатая нелепость, и чем больше эта угловатость – тем на большую красоту впоследствии можно рассчитывать. Но девочки об этом не знают и стыдятся своей нескладности и наливающейся женским соком груди. Они краснеют, смеются и плачут невпопад, но затем чуть не мгновенно происходит чудо – длинноногая и длиннорукая девчонка, в прыщах и царапинах, вдруг превращается в очаровательную девушку, от которой мужчины не могут оторвать глаз, удивляясь лишь тому, что раньше не заметили в ней этого очарования.

Девчонка, хохочущая в трюме, нимало не стеснялась своей угловатости. Ее не беспокоили жаркие женские видения, и она не мечтала превратиться в прекрасную царевну. У нее были совсем другие мечты, узнав о которых капитан, скорее всего, привязал бы ей на шею камень побольше и утопил в море собственноручно. Возможно, он при этом бы вздохнул в порыве жалости, но не более.