И Сулейман спал. Спал все то время, пока Ибрагим сражался за стеной, спал, когда друг звал на помощь. Спал в ожидании утра, когда придет главный архитектор, чтобы обсудить проект будущей мечети. Той мечети, что явится памятью любимого друга, разделившего с султаном мечты юности.

Эй, Мухибби! Не ищи сокровища воссоединения,

Ты не сможешь найти.

Не ищи его в других местах.

Ведь теперь оно в руинах твоего сердца…

Наутро султан распахнул двери и вошел в покои, где погиб Ибрагим. На стенах были кровавые отпечатки, в которых можно было узнать следы ладоней. Сулейман, увидев их, не повел и бровью, лишь приказал, чтобы стены вымыли начисто.

Хатидже Султан недолго радовалась смерти мужа и своему освобождению от постылого брака. Обычная простуда оказалась непосильной ношей для ее слабого тела, и воспаление легких доконало султаншу.

* * *

Дамат Челеби Лютфи-паша взял из чаши яблоко, повертел его немного в пальцах и положил обратно. Яблоко было великолепным – краснобокое с мелкими золотыми брызгами, с плотной глянцевой кожицей. Одна беда – с возрастом к Лютфи-паше пришел не только чин великого визиря Османской империи и седина, украсившая густую бороду, но и слабость зубов. Твердая пища вызывала острые боли десен, и Лютфи-паша тщательно избегал есть что-либо слишком жесткое. Ему очень хотелось съесть это красивое яблоко, но мысль о будущих страданиях останавливала.

Лютфи-паша тяжко вздохнул. Какой смысл быть зятем султана и супругом очаровательной молодой султанши, великим визирем громадного государства, если ты не можешь даже яблоко съесть? Не можешь того, что может любой нищий сопляк, побирающийся на базаре! Ты слишком стар для яблок! И никакие титулы, звания и богатства не изменят этого факта.

Легкий ветерок донес к беседке сладкий аромат роз, цветущих в саду. Лютфи-паша поморщился. Суровость его нрава не позволяла радоваться красоте цветов или очаровываться летним днем. Светило ли солнце, лил ли дождь, Лютфи-паша всегда держал свои мысли в подобающей строгости. Улыбка редко появлялась на его лице, разве что когда он беседовал с дочерьми.

– Доро-оо-гу! – донесся до паши протяжный крик. – До-ро-о-гу-у!

Лютфи-паша выглянул из беседки. Его жена, Шах-и Хубан Султан, сестра султана Сулеймана, направлялась прямо к нему. Паша поскреб бороду. Ему не слишком хотелось беседовать с женой. Он и так знал все, что хочет сказать Шах Султан.

– Сегодня хороший день, Лютфи-паша, – сказала Шах Султан, усаживаясь среди подушек. Она сделала едва уловимый жест, и невольницы и аги, сопровождавшие ее, выстроились полукругом в некотором отдалении от беседки. Султанша не желала, чтобы кто-то посторонний, пусть даже из слуг собственного дворца, слышал то, что она будет говорить.

Лютфи-паша вновь поскреб бороду. Рядом с молодой женой он всегда чувствовал себя неловким и неумелым. К примеру, этот легкий жест, которым она отдала приказ слугам, – у него никогда так не получалось. Сын крестьянина, Лютфи-паша был лишен природной грации и изящества, которыми обладали многие представители богатых семейств. И это вызывало у него острое чувство зависти. Ему казалось, что, глядя на его неловкость, все эти урожденные богачи смеются про себя, обсуждают за его спиной. Он был уверен, что даже его жена смеется над ним, стоит ему отвернуться. Тем более что она была так молода! Белокурая красавица была младше мужа на двадцать один год, но Лютфи-паша вовсе не гордился этим. Наоборот, он вечно ощущал неловкость и неуместность своей седины рядом с красотой юной султанши. Лютфи-паша предпочел бы женщину постарше да и попроще. Правда, вместе с молодостью и красотой Шах Султан принесла ему власть, какая и не снилась крестьянскому сыну, богатство, о котором можно только мечтать. А ему во сне виделись непотребные девки, танцующие в кабаках, подающие в глиняных чашах тягучее сладкое вино… После таких снов Лютфи-паша просыпался в холодном поту, и гнев тлел в его душе – правоверному мусульманину не следует мечтать о таких женщинах! Лютфи-паша обвинял в своих греховных снах жену.

– Что же ты молчишь? – нетерпеливо сказала Шах Султан. – Разве ты не рад меня видеть?

– Конечно же рад! – немедленно отозвался Лютфи-паша, стряхивая задумчивость. Он уже давно привык скрывать свои мысли и чувства, пряча их в густой бороде, суровом взгляде и вечно нахмуренных бровях. – Сегодня, глядя на красоту сада, я только и думал, что о вашей красоте, султанша.

– Ты еще скажи, что соскучился, – фыркнула Шах Султан.

– Почему бы и нет, – пожал плечами Лютфи-паша. – Разве не положено мужу скучать по своей жене, если он долго лишен ее общества? В последнее время государственные дела отдалили меня от семьи.

– Мы заметили ваше отсутствие, – небрежно ответила Шах Султан. – Дочери спрашивали о вас.

– С тех пор как султан облагодетельствовал меня должностью великого визиря, у меня совсем нет свободного времени. – Лютфи-паша взял из вазы приглянувшееся ранее яблоко и надкусил его с громким хрустом. Десна немедленно отозвалась болью, и паша спрятал в бороде гримасу. – Это очень важная должность.

– Конечно, я знаю. – Тон султанши был по-прежнему небрежен, и Лютфи-паша вновь скривился. Хоть бы раз эта надменная женщина показала, что пусть немного, но ценит его достижения как государственного деятеля. Но, очевидно, ему нужно стать султаном, чтобы завоевать ее уважение. От этой мысли кожа Лютфи-паши покрылась холодным липким потом, а перед глазами замаячила окровавленная колода, свистнул остро отточенный меч палача.

– Вы хотели что-то сообщить мне, султанша, – спросил Лютфи-паша.

– Да, хотела. – Шах Султан внимательно взглянула на мужа. Стар, о, Аллах, как же он стар! Этот вечно злобный старик съел ее молодость, сделал так, что прямо из рассветной весны она вступила в увядающую осень, наполненную запахом гниющих прелых листьев, а теперь пытается превратить все в кусок льда. И все это только потому, что у него больные зубы, а в бороде куда больше седых волос, чем черных. Шах Султан давно бы развелась с ним, но неизвестно, каким будет следующий муж. Вдруг еще хуже? Лучше уж привычное зло, чем неизвестность. К тому же, этот никчемный старик занимает пост великого визиря. А что остается женщине, которая лишена простого семейного счастья? Только власть… Так пусть он даст ей вожделенную власть, раз не может дать ничего больше!

– Я внимательно слушаю вас, султанша. – Лютфи-паша почтительно склонил голову.

– Хюррем Султан желает, чтобы наследником был назван один из ее сыновей, – заявила Шах Султан без всяких прелюдий.

– Но как же шахзаде Мустафа? – поднял брови Лютфи-паша. – Конечно, он не слишком почтительный сын, сделал множество ошибок, которые расстроили и даже рассердили повелителя, но он – старший и трон будет его по праву.

– Ты великий визирь Османской империи, а не знаешь простых вещей или не желаешь знать, – Шах Султан презрительно скривила губы. – На все воля Аллаха. Не обязательно султаном станет старший сын повелителя. Вспомни, сам он вовсе не был старшим у нашего отца. Право у сильного.

– Иншалла! – Лютфи-паша покивал. Воля Аллаха превыше всего. Если будет Аллаху угодно, то султаном станет сын Махидевран. Но может оказаться и так, что Аллаху больше понравится сын Хюррем. – Иншалла!

– Иншалла! – согласилась Шах Султан. – Мы должны предусмотреть все возможности. Как видишь, надежды Хюррем Султан вовсе не пусты. Ее сын может стать наследником. Шахзаде Мехмед, конечно, очень достойный юноша. Он обладает всеми качествами, которые необходимы правителю такого государства, как наше.

– Так в чем же дело? – удивился Лютфи-паша. – Шахзаде Мехмед действительно очень хорош. Он прекрасно образован, отлично владеет оружием, разбирается в управлении государством и имеет незаурядные способности военачальника.

– Да, все так, – кивнула Шах Султан. – Он и мне очень нравится. Однако его мать… Проблема именно в ней. Если она станет Валиде Султан, никому не будет жизни. Всем придется склониться перед ней. Шахзаде Мехмед будет править государством, а она станет править им.

– Полно, султанша. – Лютфи-паша снисходительно улыбнулся. – Разве такое возможно? Хюррем Султан будет управлять гаремом своего сына, вот и все. Всегда так было. А государственные дела, как обычно, будут вершиться своим путем. С таким султаном, каким обещает стать шахзаде Мехмед, Османская империя обретет новое величие. Он может стать даже более великим султаном, чем наш повелитель, да продлит Аллах его годы!

– Иншалла! – Шах Султан сжала ладони. – Я не против, чтобы шахзаде Мехмед был наследником. Но как же быть с Хюррем Султан? Она – единственное пятно на чистом лике нашего шахзаде.

– Вы напрасно волнуетесь, султанша, – ухмыльнулся в бороду Лютфи-паша. – Наш повелитель находится в добром здравии. Вы помните притчу о Ходже Насреддине?

– Это сказки простолюдинов, – отмахнулась Шах Султан.

– И все же послушайте. – Лютфи-паша оскорблено поджал губы, но султанша, как всегда, этого не заметила. – Однажды Ходжа Насреддин взялся обучать осла грамоте. Обычного осла, вьючное животное, из тех, что вертят жернова на мельницах. С купца, который был хозяином осла, Ходжа Насреддин взял очень большие деньги за обучение. И они подписали договор: если за полтора десятка лет осел не обучится грамоте, Ходжа Насреддин не только вернет деньги, но и распрощается с жизнью. Все смеялись над глупым Насреддином, говоря, что осел никогда ничему не выучится. Это же осел! На что Ходжа Насреддин ответил, что за оговоренное время осел может умереть, или умрет купец, или он сам. То есть незачем волноваться за события, которые предстоит пережить в очень отдаленном будущем.

Шах Султан рассмеялась. Будто серебряные колокольчики зазвенели в садовой беседке, беспокоя цветы. Так, смеясь, она поднялась и ушла, оставив Лютфи-пашу одного.

* * *

Народ на базаре волновался. Люди не столько покупали и продавали, сколько разговаривали, а это всегда опасно. Чем больше разговоров – тем больше вероятность, что вспыхнет бунт. Люди ведь всегда найдут повод для недовольства. Не одно, так другое. То солнце слишком жаркое, то дожди слишком мокрые. Такова уж натура человеческая, не могут люди ценить то, что имеют.

Владельцы таверн и небольших палаток, где подавали только шербет и лукум, возносили хвалу Аллаху – такой был спрос на их нехитрую еду. Ведь известно, что чем больше разговоров, тем больше мучит людей жажда, тем больше им требуется пищи. Те, у кого в кошельках звенели серебряные акче, а то и золотые султани, заходили в таверны, ели жирный рассыпчатый плов, который с утра до ночи готовили повара, обливаясь горячим потом над котлами, суп из молодого барашка, а гурманы заказывали еще и имам баилди – на базаре болтали, что это блюдо, приготовленное из баклажан с рубленым мясом, так понравилось имаму, что он упал в обморок от удовольствия. Ну а те, у кого карманы были пусты и акче долго разыскивали друг друга в ветхих мешочках, присаживались за столы из неструганых досок прямо на улице, под палящим солнцем, пили прохладный шербет, заедая его сладким лукумом. Если же сладости тяжело ложились на желудок или с деньгами было совсем туго, то заказывали плов из дикорастущей фасоли, запивали его айраном, угощались кёфте, приготовленным из чечевицы, смешанной с луком и петрушкой. Аги, обслуживающие посетителей, сбивались с ног, бегая с подносами от стола к столу.

Но главным были не блюда, что подавались на столы, пусть даже самые вкусные, приготовленные из отборного мяса, сочных овощей, политые жгучими, вызывающими жажду, соусами, а разговоры, что велись между глотками пищи. Стамбул гудел от разговоров, как потревоженный пчелиный рой, и так же был готов броситься, жаля в ярости всех подряд, забыв, что за этим последует неизбежная смерть.

– Вчера ночью опять янычары разгромили несколько кабаков, – говорил богатый купец, торгующий венецианскими тканями, отодвинув миску с гранатовым соусом и облизывая деревянную ложку, блестящую от жира. Купец был толст, его щеки отливали алым, и лекари, находя у него излишнее полнокровие, предостерегали от жирной пищи, тяжелой для желудка. Но все без толку, торговец тканями любил поесть. – Говорят, что всех, кто там был, бросили в темницу.

– Это правда, – подтверждал его товарищ, известный в столице ювелир, отправляя в рот очередную порцию сардин, запеченных в виноградных листьях. Крошки рыбы запутались в его курчавой бороде, причудливо разукрасив ее. Ювелир, в противоположность приятелю, был худ, как щепка, и сутул, как кочерга. – Скоро не останется в Стамбуле кабаков, которые открывали бы свои двери ночным гулякам.

– Вот и хорошо! – Торговец тканями окинул взглядом стол и задумчиво подцепил ложкой кусочек баклажанов. – Аллах запретил подобные гульбища. А уж о непотребных девках и вовсе речи нет. Их всех давно пора изгнать из Стамбула, чтоб не соблазняли правоверных, не вводили в грех.