* * *

– Ну почему? Почему, почему, почему? – Шахзаде Баязид вышагивал по покоям, разбрасывая вещи. Гнев душил его, сжимал сердце до боли. – Почему так, Яман?

Яман-ага, много лет служивший молодому шахзаде, терпеливо вздохнул и подобрал серебряный кубок, откатившийся в угол. Поставил кубок на столик, смахнул пыль с драгоценных кабошонов.

– Шахзаде, не нужно так волноваться, – улыбнулся ага. – Ну что вы, прямо как маленький. Не пристало вам, сыну великого султана, так себя вести.

– Не говори со мной, как с младенцем! – Баязид швырнул в сторону наставника поднос с фруктами.

Металл яростно загремел по каменному полу, во все стороны раскатилась хурма, пышная виноградная гроздь неприятно шмякнула, налетев на ножку стола. – Все мне говорят, как надо себя вести, все указывают мне мое место! А где мое место, Яман? Я думал, что – рядом с повелителем! Я надеялся на его любовь! А что в результате?

– Наш султан любит вас, шахзаде, – немедленно отозвался слуга. – Как же иначе! Вы – лучший из его сыновей. Вы так похожи на него!

– Разве? – Баязид горько рассмеялся. – Ты говоришь так только для того, чтобы меня успокоить. Но я уже не тот малыш, который верил в сказки. Я вижу то, что вижу. Селим получил Манису, а меня отправили в Конью! Потом меня отправили в Кютахью. Ладно, пока был жив брат Мустафа, это все можно было терпеть. Он – старший сын, тут ничего не поделаешь. Но теперь-то, теперь! Мустафы нет. А я все еще не в Манисе. Теперь я должен управлять Амасьей! Всем известно, чем закончилось для Мустафы пребывание в этом санджаке. А Селим – престолонаследник. Тот самый Селим, который всегда проигрывал мне в бою на мечах. Селим-трус. Селим-пьяница.

– Не стоит так говорить о своем старшем брате, – заметил Яман-ага. – Вы должны относиться к нему с почтением, как это требуют наши традиции.

Баязид зарычал и ударил кулаком подушку. Шитая золотыми цветами ткань лопнула, и в стороны полетели перья.

– Традиции… – зашипел шах заде. – Традиции…

Традиции великой империи османов давно стояли Баязиду поперек горла. Именно они не давали ему дышать, не позволяли занять подобающее его заслугам и талантам место. Традиции требовали, чтобы все лучшее получали старшие братья, а его очередь всегда была последней. Нет, если точно, то предпоследней. Последним был Джихангир, но его Баязид не принимал в расчет – младший брат был калекой, горбуном, и никак не мог претендовать на престол. Такого султана не примет народ, такому султану не подчинятся янычары. Больше всего Баязиду хотелось занять место старших братьев – Мустафы и Мех меда. Но они были недосягаемы, как звезды, и Баязид не мог соревноваться с ними. Кто же соревнуется со звездами? Ими можно только любоваться издали, вздыхая от дивной красоты сияния с ночной небесной ткани. Правда, иногда Баязид думал, что мог бы вполне дотянуться и до этих звезд. Но сначала нужно было устранить одно препятствие – Селима.

Селим был помехой с самого детства. Сколько Баязид себя помнил, Селим был на шаг впереди, отодвигая его на задний план во всем, начиная от ласк матери и заканчивая вниманием отца. Селим первым получил меч, Селима отец брал с собой в военные походы, оставляя Баязида тосковать во дворце, Селима обучали управлению государством, тогда как Баязид должен был играть с Джихангиром, будто совсем маленький…

Все по традиции. Селим старше, значит, он первый.

Но Баязид знал правду. Селим вовсе не был лучшим. Баязид всегда побеждал его. Всегда. Когда они дрались, Селим часто просил пощады – он боялся боли, Баязид же не боялся ничего. Но Селим был хитер. После драк он жаловался матери, демонстрировал свои синяки отцу, и Баязид оказывался виноватым. Это было очень обидно.

Баязид знал, что если бы Селима не было, то и мать, и отец любили бы его больше. Это он был бы рядом с отцом во время походов, ему бы доставались ласки матери. Ну а потом, возможно, ему удалось бы и до звезд дотянуться. Ведь не такие они недоступные, как кажется на первый взгляд.

– Я знаю, что наш отец хотел видеть на своем троне Мех меда! – Баязид топнул ногой, как маленький ребенок, требующий сладости. – Яман, Мехмед давно в могиле, Мустафа казнен, почему же отец даже не смотрит на меня?

– Вы ошибаетесь, шахзаде. – Ага был терпелив, как всегда. – Я думаю, что повелитель видит в вас своего преемника.

– Тогда почему я столько лет гнил в Конье, потом в Кютахье, теперь вот в Амасье, когда санджак престолонаследника столько лет занимал никчемный Селим? Правда, сейчас он не в Манисе, но ведь он объявлен наследником трона!

– Не такой уж он и никчемный, – пробормотал Яман.

– Что ты сказал?! – В глазах Баязида полыхнуло такое бешенство, что слуга попятился.

– Я говорю, что повелитель дает вам возможность доказать свою преданность, поэтому вы и находитесь здесь, в Амасье. Это очень важный санджак, вам должно быть это известно, – сказал наставник. – Вы же знаете, что вас обвиняют в излишней порывистости, вашим решениям зачастую не хватает взвешенной мудрости возраста.

Баязид резко шагнул вперед. Ага втянул голову в плечи, сжимаясь. Нрав шахзаде был крут, и слуга не раз получал оплеухи, о которых предпочитал умалчивать, не признаваясь никому, что молодой наследник настолько не ценил его. Напротив, Ямал всегда утверждал, что шахзаде Баязид слушает его советы, и вообще не принимает никаких решений, не обсудив их предварительно с ним. В свое время это помогло Яману-аге добиться благосклонности Хюррем Султан. Великая султанша заметила скромного агу, дала ему важное поручение, и Яман-ага верой и правдой служил ей, впрочем, отнюдь не бескорыстно. Так что когда на шахзаде находили приступы ярости и он крушил все вокруг, не забывая и о верном старом слуге, тот молчал, но помнил о каждом ударе, о каждом неуважительном слове, о пренебрежении советами. У него была очень хорошая память.

– Что ты там бормочешь о мудрости возраста? – крикнул Баязид. – Посмотри на себя, Яман! Твоя голова уже припорошена снегом, но в ней гуляет ветер. Твои мозги размякли, а глаза утратили зоркость! С возрастом к тебе пришла лишь слабость, но никак не мудрость! Дурак останется дураком, сколько бы лет ему ни было, и ты – пример тому!

– Как скажете, шахзаде. – Ага поклонился с почтением, которого не испытывал. В душе его тлела ненависть, замешанная на презрении. Этот мальчишка, которому так много было дано от рождения, так мало ценил открывающиеся перед ним возможности, не умел ими воспользоваться. Зато всегда требовал, требовал и требовал, будто имел на это право, будто был самим великим повелителем, султаном всего мира!

– Последний раз спрашиваю, Яман, со мной ли ты? Пойдешь ли ты моей дорогой до самого конца, каким бы этот конец ни был? – Баязид гордо выпрямился, упер руку в бок. Золотое шитье кафтана переливалось в лучах солнца, падающих из окна, драгоценная брошь на чалме сверкала, ослепляя глаза. – Что скажешь, старый слуга?

– Ваш путь – мой путь, – ответил Яман-ага, еще раз почтительно кланяясь. – Я пойду с вами, куда бы вы ни шли.

Мысли аги при этих словах были мутными, как вода в заболоченном озерце – подернуты ряской, под которой скрывалась зеленоватая, дурно пахнущая жижа, густо насыщенная тиной и гнилыми водорослями. Яман прикрыл глаза, чтобы шахза-де не смог заглянуть в глубь его души – не зря ведь говорят, что в глазах человека отражается все, о чем он думает. Слуга давно научился скрывать свои мысли ото всех, а иногда даже от самого себя.

– Нас осталось только двое, – рассуждал тем временем Баязид. – Я и Селим. Больше у нашего повелителя нет сыновей, некому претендовать на престол. Если не будет Селима, то я окажусь единственным, кто может занять трон. Других не будет. И не должно быть. Так правильно. Справедливо.

Яман-ага спрятал кривую усмешку. Несмотря на свою храбрость, воинственность, умелое владение оружием, любовь народа и янычар, шахзаде Баязид иногда проявлял поразительную недальновидность, чтобы не сказать глупость. Из такого человека никогда не получится выдающийся государственный деятель. Да разве можно доверить великую Османскую империю тому, кто только и умеет, что мечом махать, но не утруждает себя даже самыми простыми размышлениями? Вот как сейчас. Он думает, что, устранив брата Селима, сможет воссесть на трон отца и к этому не будет никаких препятствий. Но ведь султан жив. Более того, находится в добром здравии. А шахзаде, считая себя единственной надеждой династии, забывает о внуках султана. Ведь у Селима есть дети. Да и у самого Баязида есть сыновья. Любой из этих малышей может стать наследником повелителя – если на то будет его воля. И такой глупец считает себя единственной надеждой династии! Да убережет Аллах династию!

У аги было собственное мнение о достойном претенденте на престол. Конечно, жаль, что уже давно нет шахзаде Мех меда – он был бы хорошим султаном. Хотя кто знает… Мех мед успел проявить себя как неплохой государственный деятель, у него был живой ум и смелый нрав, но вот что касается придворных интриг – шахзаде был так наивен и прост, что с трудом верилось, что его мать – сама Хасеки Хюррем Султан, мастерица хитросплетений. Что касается Мустафы, то этот шахзаде всегда был игрушкой женщин и чиновников, слишком падкий на любовь окружающих, он делал все, чтобы эту любовь заслужить и поддержать. Недопустимо для правителя. Именно излишняя любовь окружающих и нетерпение привели Мустафу к бунту и смерти. Но и его уже нет, так что и эту кандидатуру можно не рассматривать. Выбирать приходится из двух оставшихся: Селима и Баязида…

Яман укоризненно покачал головой. Выбор не слишком хорош. Но уж если так, то лучше остановиться на Селиме. Ага знал, что многое, что говорят о шахзаде Селиме, вовсе не является истиной, а представляет собой лишь досужие сплетни, умело подогреваемые недоброжелателями наследника. Тот же Баязид кричит на всех углах, что брат его – никчемное существо, алкоголик и женолюб. Но на самом деле Селим пьет не больше, чем любой другой мусульманин не слишком праведной жизни, а что касается женщин – так ведь для этого и существуют гаремы. Возможно, было время, когда Селим излишне усердно посещал гарем. Однако это вполне понятно – у шахзаде долго не было детей, не удивительно, что он прилагал все старания для появления наследников.

Правда, был у Селима один недостаток, из-за которого его недолюбливали янычары: шахзаде не отличался воинственностью. Он был обучен приемам боя, как и положено наследнику империи, он мог командовать армиями, но душа его принадлежала не войне. Селим любил писать стихи и самое увлекательное сражение с легкостью променял бы на несколько стихотворных строк. Что ж… для войны есть военачальники.

– Бисмилляхи Рахмани Рахим! – прошептал Яман-ага. – С именем Аллаха Милостивого и Милосердного!

Он принял решение. Уединившись, Яман написал письмо. Как честный человек, он ничего не приукрасил, а изложил лишь все события, разговоры и собственное мнение на этот счет. Закончив, некоторое время подумал – стоит ли подписывать такое письмо. С одной стороны, простая вежливость требовала этого, учитывая, кому было адресовано письмо. Но с другой стороны – вдруг послание попадет в чужие руки, тогда придется положить седую голову на плаху. Яман решил обойтись без подписи. Тот, кому он писал, должен понять… Ну а в нужное время Яман всегда сможет доказать, что именно он – автор этого письма. Если такое время придет. Пока же лучше побыть в тени… Иншалла!

Закончив писать, Яман-ага положил свиток в футляр и направился напоиски гонца. Случайному человеку довериться было невозможно, и отправлять письмо с гонцами, что обычно перевозили письма шахзаде, тоже было нельзя. Но был у аги один человек, который обязательно сделает все, как нужно. Особенно если ему хорошенько заплатить.

Взвесив на ладони тяжелый кошелек, Яман-ага вздохнул. Конечно, золота жалко. Но еще придет время, и это золото вернется к нему, многократно умножившись. Ямал истово верил в это.

После встречи с верным человеком и расставанием с золотом Яман-ага долго сидел в саду в раздумьях. Он все перебирал возможные варианты, раскладывая их перед мысленным взором, как сложную многоцветную мозаику. Но из всего хитросплетения цветов все время выскакивало только одно имя. Только одно…

– А’узубиллях! – Яман-ага кивнул сам себе и направился во дворец. – Прибегаю к защите Аллаха!

У него было много дел, дворец нуждался в управлении, множество слуг требовали строгого руководства, а на шахзаде рассчитывать не приходилось – он ни на что не обращал внимания. Все мысли наследника занимал трон и война. Больше ни до чего ему не было дела. К тому же шахзаде Баязид считал Амасью недостойной своего внимания, ведь это не был санджак престолонаследника. А дворец в Амасье так и не стал ему домом, не стал его дворцом, а лишь временным пристанищем. Единственное, чем нравилась Амасья шахзаде, – была возможность собрать сторонников, ведь в этом санджаке была еще жива память о его брате Мустафе, задушенном по приказу султана. Баязид был уверен, что бывшие сторонники Мустафы примкнут к нему и это поможет избавиться от Селима, откроет путь к трону.