Неважно, что за жирный плов или сладкую пахлаву можно было поплатиться жизнью – разве же это жизнь, когда каждый день наполнен тяжким трудом, а каждая ночь является лишь краткой передышкой перед новыми мучениями…

– Эй, Серкан-эфенди, что ж ты не пьешь? – Мустафа, хозяин небольшой фермы в дне езды от Стамбула, подтолкнул локтем сотрапезника. С этим эфенди он познакомился только утром, когда привез на рынок товар – свежие овощи и фрукты. Акче, вырученные за продукты фермы, приятно оттягивали пояс и веселили душу. Сам бы Мустафа ни за что не пошел бы в дом, где наливают вино и пляшут продажные женщины, пожалел бы денег, ведь каждая монетка доставалась тяжким трудом. Но новый знакомый потащил чуть не силой, обещая заплатить за все, и Мустафа не удержался. К тому же эфенди был не стар, казался зажиточным – вон как лихо разбрасывал серебро, говорил, что у него есть собственный дом, но нет семьи, и фермер уже прикидывал – не сосватать ли старшую дочь, которая уже ночи напролет плакала, вымаливая у Аллаха жениха.

– Да пью я, пью! – отозвался Серкан. Он поднял чашу, чуть не расплескав тягучее густо-вишневое вино, сладко пахнущее грехом и осенними садами. – Ты лучше посмотри, какие красавицы тут! – указал на танцующих меж посетителями кабака женщин, встряхивающих тяжелыми бедрами, поводящих плечами.

Женщины и впрямь были хороши – Серкан умел выбирать заведения с красавицами. Он никогда не переступал порог портовых кабаков, а если по долгу службы и приходилось заходить в такие заведения, то старался там не есть и не пить, а тем более – не прикасаться к тамошним женщинам. Всем ведь известно, что моряки привозят из дальних походов множество опасных болезней и щедро делятся ими с портовыми женщинами, одаряя красоток не только золотом и украшениями, но и паршой, язвами и дурной кровью. Даже чума, недавно косившая Стамбул, пришла из-за морей через порт.

Но в кабаке, куда Серкан притащил фермера, женщины были другого сорта. Холеные, в изысканных платьях, искусницы в танцах и пении, они выбирались хозяином за красоту и острый ум, к ним ходили учителя, и любая из них могла бы украсить султанский гарем – по крайней мере, посетители заведения были в этом уверены. Но никто не знал, что хозяин получал дополнительный доход, позволяющий придавать кабаку определенный блеск, и доход этот шел прямо из кошельков великого везиря, который непременно желал знать все, что говорят, а особенно то, о чем молчат простые люди. Так что женщины в этом заведении были мастерицами развязывать не только кошельки честных мусульман, но и их языки и служили отличным подспорьем соглядатаям.

– Нет, ага, ну ты посмотри только туда… – Серкан, притворяясь опьяневшим, тыкал пальцем в рыжеволосую красотку с маленьким бубном, извивающуюся, как змея, купающаяся в горячей пыли. – Посмотри на нее! Говорят, что она так же красива, как сама Хюррем Хатун!

– Да нет! – Мустафа всмотрелся в женщину, и она немедленно подтанцевала поближе, повела плечами, выставляя на обозрение фермера пухлые белые груди, едва прикрытые тонкой полупрозрачной тканью. – Разве что такой же масти. Так что толку? У меня вот кобыла есть в точности такого же окраса, как кобыла султана – я видел, когда войско в поход отправлялось. Но разве ж их можно сравнивать?!

– Правильно, правильно говоришь, – закивал Серкан. – Султанша – самая прекрасная женщина в мире, так говорят! – Он наклонился к Мустафе и зашептал ему прямо в ухо: – А вот еще говорят, что она колдунья. Будто бы околдовала нашего султана, поэтому он на других женщин и не смотрит.

– Глупости! – решительно ответил Мустафа и глотнул вина. Немного пролилось, и мелкие капли запутались в его густой бороде, рубиново сверкая в белых и черных прядях. – Можно подумать, что каждому мужчине нужно много женщин. Вот у меня, например, одна жена. Так точно тебе скажу: больше и не надо. С одной бы справиться, а уж если бы их больше было, я бы уже давно покинул этот мир, так было бы тяжко жить!

– Это вряд ли, – засмеялся Серкан. – Может, две жены тебе и много было бы, но вот если бы у тебя была наложница, так это ж совсем другое дело! Наложница обязана была бы тебя слушаться, была бы всегда почтительна и приветлива. И потом, ты же должен знать, что у наложниц никогда не болит голова! А у жены, наверное, частенько побаливает, скажи, Мустафа-ага?

– Бывает, – ухмыльнулся Мустафа. – Я даже как-то хотел пожаловаться кади, что жена не исполняет свой долг супружества, развестись хотел. Вот головные боли и прошли. Ну а сейчас у меня чаще голова болит, чем у нее. Как посмотрю на ее седые волосы, на дряблые бедра и иссохшую грудь, такая головная боль начинается, что хоть лекаря зови!

– А я о чем! Тебе нужна наложница! – Серкан игриво подтолкнул Мустафу локтем в бок. – И головные боли бы у тебя сразу прошли. Интересно, а у Хюррем Хатун часто болит голова? И что тогда делает наш повелитель?

– Так у повелителя целый гарем! – вздохнул Мустафа. – Сплошные красавицы. Он там – как в раю среди гурий. Машалла!

– А говорят, что он на этих гурий и не смотрит. – Серкан упорно гнул свою линию. – Это только из-за колдовства молодой хатун, точно тебе говорю.

– Не-еее! – Мустафа выпил еще. Вино ему нравилось, веселило душу, согревало сердце. – Думаю, что повелителю, как и мне, просто хватает одной женщины, если у нее, конечно, голова не болит. А про хатун говорят, что она отличается редким здоровьем и с головой у нее все в порядке. Никогда не болит.

– А вот давай попробуем, – предложил Серкан. – Купим тебе наложницу, а ты потом скажешь – хватает тебе одной женщины, или все же хорошо, когда в доме кроме жены еще и наложница имеется.

Мустафа не имел привычки пить вино и опьянел довольно быстро. Слова нового друга показались ему разумными. И в самом-то деле – почему бы и не попробовать? Тем более что жена так и не подарила ему сына, лишь дочери заполняли небольшой домик фермера. Раньше-то Мустафа все надеялся, что вот-вот родится сын, но в последнее время надежда сменилась унылой покорностью судьбе – жена была слишком стара, чтобы понести, и оставалось рассчитывать только на зятьев. Но наложница – совсем другое дело. Вдруг и правда повезет. И будет сын…

Мустафа так разомлел от вина и мечтаний, что даже не сразу заметил, что приятель уже тащит его по улице к невольничьему рынку.

– Эй, Серкан-эфенди, куда это мы идем? – удивился фермер, осознав, наконец, свое положение. – У меня и денег-то нет, чтоб покупать наложницу.

– Я куплю! Сам куплю для тебя наложницу! В подарок! – ответил Серкан. – Только чтоб доказать тебе, что мужчине нужно много женщин.

– Ну ладно, раз сам купишь… – Мустафа покорно побрел за приятелем. Вино все еще бродило в его голове, замутняя разум, и жаркий влажный ветер, налетающий с моря, еще больше туманил глаза, заставляя видеть то, чего не было.

На рынке Серкан выбрал рабыню подешевле, вздыхая про себя, что служба повелителю, а особенно желание отличиться ведут к таким расходам. Две сотни акче за невольницу! Еще и свои пришлось доложить… А невольница-то не так уж и молода да и не слишком красива. Но плечи у нее широкие, зубы все целы – Серкан сам проверил, задирая женщине губы, как лошади, да и цвет лица ровный, кожа гладкая, бедра тяжелые, а груди – как дыни на бахче. В общем, и к грубой работе годится, и рожать еще может. Продавец сказал, что невольницу эту какой-то бей из гарема своего выгнал, будто бы с евнухом прелюбодействовала. Правильно говорят, что гарем можно доверить только тем, кого кастрировали еще маленькими мальчиками, а вот те, кто стал евнухом в юношеском возрасте, подвержены желаниям, вида женщин выносить не могут, так и рвутся к ним на ложе.

– Ну что, хороша рабыня? – спросил Серкан у Мустафы. Тот оглядел покупку, пощупал тугую грудь, ухмыльнулся.

– Хороша, еще как хороша. С моей-то женой и не сравнить. Прямо луна с небес в руки упала. Спасибо тебе, эфенди!

Договорились встретиться через неделю на рынке.

– Ты, Серкан-эфенди, приходи, я привезу свежие овощи и фрукты, возьмешь столько, сколько тебе надо. Для тебя ничего не пожалею! – обещал на прощание Мустафа.

Довольный, фермер направился домой. В поясе уютно лежали серебряные акче, вырученные за товар, ослик, нагруженный мешками с лакомствами и тканями, весело постукивал копытцами, а следом послушно брела невольница, таща узел с пожитками. Мустафа чувствовал себя счастливым.

Правда, подойдя к ферме поближе, он ощутил, что счастье уменьшается, сменяясь страхом. Жена его была женщина грозная, а старческая немощь ее проявлялась лишь в постели. Во всем же остальном она была истинной главой семейства, держала в страхе и почитании не только дочерей, но и мужа. Но, осмотрев еще раз невольницу, Мустафа приободрился.

– Да мужчина я или нет?! – вопросил он безмятежную небесную синь. Небеса промолчали, и Мустафа вздохнул. Он предчувствовал скандал, который устроит жена, и холодок бежал по вспотевшей спине.

– Господин, дайте воды, – попросила невольница, впервые заговорив с хозяином. Мустафа даже вздрогнул. – Жарко, очень пить хочется, да и устала я.

Мустафа подал ей небольшой мех с водой. Невольница глотнула, поморщилась – вода была теплой, попахивала плохо выделанной кожей и гнилью, но все же утоляла жажду.

– Мы скоро придем, господин? Я голодна…

– Скоро, очень скоро, – отозвался Мустафа, ежась. – А зовут-то тебя как?

Ему хотелось поговорить, отвлечься от пугающих мыслях о жене.

– Айгуль. – Невольница гордо улыбнулась. – Но вы, господин, если хотите, можете дать мне новое имя.

– Айгуль? Луна, значит. – Мустафа одобрительно помотал головой. Имя ему понравилось. Когда-то он согласился жениться на своей жене только потому, что посчитал ее имя счастливым для брака – Эмине, что значило «надежная». – Будешь освещать мои сны!

Мустафа взбодрился. Имя наложницы было счастливым, и она наверняка подарит ему столь желанного сына. Ну а жена… ну, покричит, конечно, немного, а потом сама же радоваться будет. Не придется ей мучиться с супружеским долгом, пройдут вечные головные боли. Да и по хозяйству невольница поможет. Вон какая крепкая, сразу видно, что работать будет как пчелка.

Фермер заблуждался, и это выяснилось очень быстро – стоило только переступить порог старого домика. Эмине не слушала никаких резонов, а кричала так, что сосед, заглянувший узнать последние столичные новости, поначалу решил, что в доме кого-то убивают.

– Дурень ты дурень! – голосила Эмине, захлебываясь криком и слезами. – Зачем привел этот позор на мою голову? Можно подумать, что ты такой уж знатный всадник, что тебе молодая лошадь нужна! Да ты ж и пяти минут в седле не можешь продержаться!

Сначала, увидев слезы жены, Мустафа даже решил уступить ей и отвести невольницу обратно на рынок. Но после оскорбления своего мужского достоинства уперся.

– Замолчи, злосчастная! – заявил фермер. – Ты так и не смогла подарить мне сына. Зря я на тебе женился. А если будешь продолжать кричать, так и разведусь немедленно!

– Ах ты! – Эмине даже задохнулась от возмущения. Но утихла, лишь сверкала злобным взглядом то на мужа, то на невольницу. Черная ревность и страх рвали ее сердце на части. Не раз приходилось женщине слышать истории о таких вот рабынях, которые рожали сыновей, а потом законная жена оказывалась на улице, никому не нужная и нищая.

К вечеру в фермерском домике настала благостная тишина, и семейство собралось ужинать. Мустафа, предвкушая приятную ночь с невольницей, затребовал крепкий бульон, надеясь, что это блюдо поспособствует зачатию сына.

Ох, напрасно Мустафа заговорил о бульоне! Жена его, промолчав почти весь день, все время мучилась вопросом – как отомстить неверному мужу, как его помучить. Услышав же о бульоне и предстоящей ночи, она и вовсе потеряла остатки разума, осталась только злоба. И, подавая бульон, Эмине не выдержала – со всем отчаянием и обидой она опрокинула чашку с горячей жирной жидкостью прямо на голову мужа.

Какой же поднялся крик и вой! Мустафа крутился на месте, вопя от страшной боли – проклятый бульон обжег ему голову, потек по лицу, оставляя багровые дорожки, покрытые волдырями. Дочери бросились поливать отца водой, но это не помогало – жир прилипал крепко, не смывался холодной водой, и становилось только больнее. Ну а невольница, увидев волдыри, вспухающие на щеках Мустафы, клочки волос, в которых запутались кусочки вареной морковки и лука, вдруг весело расхохоталась и продолжала смеяться, пока фермер вертелся, разбрасывая в стороны тарелки и горшки.

Когда же все немного успокоилось, а боль притихла, Мустафа грозно осмотрел домочадцев. Эмине сияла от счастья, а невольница все еще хихикала. Лишь дочери казались огорченными и испуганными.

– Ах, вы так? – Мустафа скрипнул зубами. – Ну хорошо же!

Несколько палок он обломал о спины жены и невольницы. Эмине и Айгун обе были в синяках с ног до головы, и им уже не хотелось смеяться.

Через неделю фермер, довольный и гордый собой, явился на столичный рынок, ведя ослика, груженного тяжелыми корзинами со свежими овощами и фруктами. Серкан поджидал его с нетерпением. Едва дождавшись, когда Мустафа продаст привезенный товар, потащил его в кабак.