Джейн Фэйзер - Тень твоего поцелуя

– Да. И я тоже намерена его сдержать.

И ты останешься здесь и станешь толстой, неповоротливой и довольной, а когда придет срок, Берта примет твое дитя. Она опытная повивальная бабка. А я обещаю, что переверну землю и небо, чтобы снова быть с тобой.

– Но теперь тебе нужно уйти, – улыбнулась она.

– Нужно. Но свою душу я оставляю здесь.

Позже, когда вечерние тени упали на пирующих гостей, Пиппа проводила Лайонела до вершины скалы. Он не позволил ей спуститься вниз по ненадежной тропинке, поэтому она стояла подобно многим женщинам этой земли, наблюдая, как ее мужчина провел сквозь рифы крошечную лодку и растворился в бушующем море.

Первый день мая выдался жарким и безоблачным. Пиппа поднялась вместе с рассветным хором птиц, как делала каждое утро эти последние шесть месяцев. Стоя в одной сорочке и рассеянно поддерживая живот обеими руками, она посмотрела в окно на радостное торжество природы.

Ребенок зашевелился в чреве, ударил ножкой, и она тихо рассмеялась:

– Вижу, малыш, ты уже принялся за работу!

Она опустила глаза, но, так и не сумев увидеть собственных ног, грустно покачала головой. Ничего не скажешь, заботами Берты она скоро не сможет в дверь пролезть! Берта и Жиль говорили мало, как, впрочем, все истинные бретонцы, но неусыпно ухаживали за ней все эти долгие, суровые зимние месяцы и оказывали всяческую поддержку с того дня, как Робин и Луиза уехали в поместье Бокеров в Бургундии.

Чужие люди в этот рыбачий поселок не приезжали. Мужчины выезжали на рыбную ловлю вместе, иногда объединялись с жителями соседней деревни и уплывали далеко, в направлении Исландии, а когда лодки благополучно возвращались, нагруженные рыбой, в церкви служили благодарственную мессу, на которую собирались все семьи, и потом устраивали пир. В первый раз Пиппа долго колебалась, прежде чем принять участие в торжествах, но Берта пришла за ней, и ее приняли с таким радушием, что она не почувствовала ни малейшей неловкости.

Она услышала шаги Берты внизу и быстро оделась в одно из свободных полотняных платьев, сшитых хозяйкой. Пиппа улыбнулась, вспомнив, как беспокоилась о деньгах. Но здесь они были не нужны. Она вообще ни в чем не нуждалась. Сначала ей казалось странным, почти пугающим быть лишенной всего, не иметь возможности что-то купить, но вскоре она привыкла и приспособилась к ритму новой жизни.

Длинные зимние дни она проводила у очага в компании кота за шитьем одежек для растущего в пей младенца. Берте удалось научить ее искусству обращения с иглой, чего не удалось ни матери, ни старой няне. Но теперь пришла весна, и Пиппа выходила из зимней спячки, чувствуя себя змеей, сбрасывающей старую кожу.

Она сползла по лестнице, что в последнее время давалось нелегко, и приветствовала Берту несколькими заученными словами на бретонском. Потом взяла кружку с парным молоком, которое по настоянию хозяйки пила каждое утро, ломоть теплого хлеба с хрустящей коркой, толсто намазанный маслом, и вышла на улицу.

Жиль вырезал игрушку для ребенка. Он уже сделал две куклы и лошадку с тележкой. Завидев Пиппу, он кивнул и показал почти готовую деревянную погремушку.

– Чудесно, Жиль! Вы совсем избалуете малыша такими изумительными игрушками.

Он растянул губы в довольной улыбке и снова принялся за работу. Пиппа, продолжая есть на ходу, направилась обычной дорогой, на вершину скалы, откуда каждый день, невзирая на погоду, высматривала в холодном море «Морскую грезу».

Она не знала, приедет ли Лайонел морем или сушей, проскакав на коне по неприветливым, суровым долинам Финистера. Она не получила ни одного письма, да и не ожидала ничего. Он явится, когда сможет.

Пиппа снова смотрела на море, спокойное и сверкающее синими переливами под теплым майским солнышком. Трава у ее ног восхитительно пахла клевером, лавандой и льнянкой. Пиппа уселась, докончила хлеб с молоком и лениво принялась плести венок из маргариток.

Первую судорогу она игнорировала. За последние недели таких было немало, и Берта велела ей не беспокоиться. Это верный признак приближающихся родов, и эта схватка была не сильнее остальных. А вот следующая, десять минут спустя, была совсем другой. Пиппа положила руки на живот, чувствуя, как он напрягается и тут же расслабляется, едва боль – а это была именно боль, хотя и не острая, – постепенно проходит.

Она не испугалась, но медленно поднялась, взяла пустую кружку и зашагала обратно в деревню. Берте было достаточно одного взгляда, чтобы уверенно объявить:

– Значит, пора.

Прижав ладонь к чреву Пиппы и подержав до конца очередной схватки, она кивнула:

– Началось, но пока еще рано. Пойди посиди на солнышке. Не стоит ложиться в постель.

Она принялась набирать травы из висевших на вешалах связок, а Пиппа, ощущая странное умиротворение, побрела во двор. Теперь всем управляет ее тело, и она могла лишь предоставить ему полную волю.

Она устроилась на грубой скамье, поставленной Жилем под дубом, ветки которого только начали покрываться нежной зеленью, и закрыла глаза. Шесть месяцев она прожила как во сне. Жизнь, казалось, на время остановилась, но теперь ожидание вот-вот закончится. Она сосредоточилась на своих ощущениях, бессознательно ограждая себя от окружающего мира, когда новая волна боли, на этот раз более отчетливой, стиснула внутренности.

Она не услышала конского топота по заросшей травой тропинке за домиком и подняла ресницы, только когда на нее упала тень, отсекая пятна света, согревавшие лицо.

Над ней стоял Лайонел.

– Ты пришел, – прошептала она, не шевелясь, только глядя на него, упиваясь чудесным зрелищем. Он, казалось, материализовался из ее сна, и на миг ей вдруг почудилось, что это воображение сыграло с ней злую шутку. Он встал на колени подле нее и коснулся ее щеки.

– Я так тосковал по тебе. И каждую минуту каждого дня умирал от желания.

– И я тоже, – заверила она, когда он погладил ее лицо. – Но я знала, что ты придешь.

Она раскрыла губы для поцелуя, ощутила сладость его губ и языка, и долгие месяцы разлуки исчезли, словно по мановению волшебной палочки.

Куда девалось сонное оцепенение? Она встрепенулась, взяла его руку и положила себе на живот.

– Ты пришел вовремя. Малыш просится на свет.

– Сейчас? – поразился он. – Сегодня?

– Похоже, что так, – кивнула она и придержала его руку, когда живот снова сжался. Бедняга уставился на нее с таким смущением и тревогой, что она улыбнулась сквозь боль. – Ничего страшного, – заверила она. – А я считала тебя знатоком подобного рода вещей.

– Я ничего не ведаю о родах, – с сожалением признался он. – Никогда не стоял возле роженицы.

– Все бывает в первый раз, – объявила она, вставая и беря его под руку, как только прошла схватка. – Думаю, мне не мешает немного походить.

– Тогда пойдем этой дорогой. Увидишь, что я тебе привез.

– Мне не нужны подарки. Ты – это единственный необходимый мне дар.

– Уверяю, что этот тебе понравится, – ответил он с самодовольной улыбкой. – Мы доберемся до церкви, если ты в состоянии проделать этот путь сама.

– Подумаешь, несколько шагов, – пренебрежительно отмахнулась Пиппа. Энергия так и бурлила в ней, и было почти невозможно представить себе, что всего несколько минут назад она ленилась лишний раз пальцем пошевелить. Больше она не ощущала благодатного покоя. Наоборот, встряхнулась и была готова к дальнейшим событиям. Поскорее бы закончились роды, чтобы она смогла обнять свое дитя.

Завернув за угол, она не поверила своим глазам. У церкви о чем-то сосредоточенно беседовали мужчина и женщина. Привязанные к ограде лошади мирно щипали травку во дворе.

– Пен? – выдохнула Пиппа.

Она восторженно всплеснула руками и взвизгнула от радости.

– Пиппа… родная!

Пен подобрала юбки и ринулась к сестре.

– О, я успела! Так хотела быть с тобой во время родов! Но мы не могли приехать раньше, дороги совсем развезло.

Плача и смеясь, она обняла сестру.

– Какая же ты огромная! Я даже обхватить тебя не могу! Пиппа тоже плакала.

– Ты мне так была нужна, Пен. Еще с тех пор, как…

– Да-да, знаю, – перебила Пен, прижимаясь к щеке сестры своей мокрой щекой. – Лайонел рассказал нам про весь этот ужас. Бедная моя Пиппа.

– Нет, не бедная! – всхлипнула Пиппа, улыбаясь сквозь слезы. – Счастливее меня нет на свете. Лайонел вернулся, привез тебя, и ребенок вот-вот родится, и…

Она осеклась, громко охнула и поморщилась. Лайонел бросился к ней. Муж Пен, Оуэн д'Арси, последовал его примеру.

– Тебе не следовало идти, – сокрушался Лайонел. – Давай я понесу тебя.

Но Пиппа просто покачала головой, подождала, пока боль ослабит хватку, и выпрямилась.

– Ты помнишь рождение Филиппа? – спросила она Пен, пытаясь усмехнуться.

– Все как в тумане, – неопределенно бросила Пен, хотя на самом деле долгие часы мучений навсегда врезались в память. Она не хотела бы таких родов для сестры и не станет ничего рассказывать. – Тебе нужно вернуться в дом.

– Позволь, я донесу тебя, – настаивал Лайонел.

– Я слишком тяжела, – хмыкнула Пиппа. – И вполне могу пройти несколько шагов. Кстати, Оуэн, ты должен меня простить. Я даже забыла поздороваться.

– Ты сейчас слишком занята, – ответил он низким мелодичным голосом, в котором отчетливо звучали веселые нотки. – Похоже, мы действительно прибыли вовремя. Пен не терпелось повидать тебя.

Пиппа открыла рот, чтобы ответить, но тут же сжала губы и стиснула руку Лайонела, дожидаясь, когда боль отпустит.

– Нам лучше поторопиться, пока не началось снова, – заметила Пен.

Лайонел мрачно кивнул и, молча подхватив Пиппу на руки, почти бегом направился к дому. Он так спешил передать ее Берте, что даже не замечал тяжести.

Берта с некоторым удивлением встретила возникшего невесть откуда Аштона с его нелегкой ношей. Отставив горшок с кипящей водой, который только что подняла с огня, она спокойно сказала:

– Добро пожаловать, месье Аштон. Мы вам рады.

– Куда мне ее положить? Ребенок вот-вот родится, – взволнованно объявил он.

– До этого еще далеко, – с тем же спокойствием заверила она.

– Но ей больно!

– Так всегда бывает. Я приготовила постель в глубине комнаты. Положите ее туда, и я посмотрю, как обстоят дела.

Пиппе очень хотелось смеяться при виде полнейшей растерянности Лайонела. Это он, всегда сдержанный, владеющий собой и умеющий управлять событиями и людьми, ведет себя подобно испуганному зайцу и без толку суетится, как курица с отрубленной головой.

На этой кровати спали Берта и Жиль. Она была отделена от остальной комнаты длинной занавеской. Сейчас с пес сняли покрывала, а соломенный тюфяк застелили простынями из домотканого полотна.

Лайонел уложил Пиппу и беспомощно наблюдал, как она борется с волной боли, не вытирая крупных капель пота, выступивших на лбу.

– Пойди погуляй с Оуэном, – посоветовала она, когда снова смогла спокойно дышать. – Думаю, именно это полагается делать мужчинам в подобное время. Пен останется со мной.

– Да, иди, – поддержала Пен, подтолкнув его к занавеске. – Все равно от тебя никакой пользы.

Пришла Берта с чашкой, из которой поднимался душистый травяной пар. Под мышкой она несла груду тряпок. Она повелительно показала Лайонелу на выход, и тот неохотно, но с некоторым облегчением повиновался.

Оуэн тем временем разливал сидр из медного кувшина в две кружки.

– Не смог найти ничего крепче, – вздохнул он, протягивая Лайонелу кружку. – Но хорошая порция этого напитка будет полезна.

– Спасибо, – кивнул Лайонел, осушив кружку. Из глубины комнаты раздался приглушенный крик, и он побледнел.

– Во двор, – поспешно велел Оуэн. Лайонел послушно пошел за ним.

– Она не умрет, – ободрил Оуэн, прочитав его мысли. – Женщины Мэллори сильны и отважны как телом, так и духом.

Лайонел кивнул.

– Мне этого не вынести, Оуэн, – заявил он едва слышно, но с ужасной решимостью. – Если я потеряю ее… если она погибнет, давая жизнь ублюдку Филиппа, я убью его собственными руками.

– Она не умрет, – повторил Оуэн. – И родит здорового младенца. Младенца, который будет Филиппу ни к чему, поскольку он не сумел его заполучить и тем более подменить им другого, мертвого наследника.

– Мария удалилась в свои покои на пасхальной неделе, и с тех пор нет никаких новостей касательно родов, – сообщил Лайонел, заставляя себя сосредоточиться на разговоре, хотя в то же время напряженно прислушивался к каждому звуку.

– Ноай проведал из надежных источников, что Марию просто обманывают и никакой беременности нет. А набухший живот – следствие опухоли какого-то рода, – объяснил Оуэн. – Но мы подождем развития событий. Каков бы ни был исход добровольного заточения Марии, Пиппе и ее ребенку ничто не грозит. Филипп не станет преследовать их во Франции.

Он взглянул на собеседника, требуя подтверждения, но тут же сочувственно покачал головой. Вряд ли какая-то тема отвлечет сегодня беднягу.